Она молится о том, чтобы побыстрее на мир опустилась кромешная тьма. Каждая минута промедления играет против нее. К счастью, луну затягивают облака, и Клэр тайком выбирается из дома через черный ход. В ее руках маленький, но при этом очень мощный фонарик, а на плече – рюкзак. За лужайкой на заднем дворе начинается лес, но сперва ей надо пробраться мимо жилища для прислуги. Окна лучатся мягким желтым светом. Из них доносятся приглушенные голоса и звяканье посуды. Если сейчас кто-нибудь подойдет к окну, ее наверняка заметят.
Однако Клэр удается преодолеть опасный участок без сучка и задоринки. Оказавшись под покровом леса, она решается включить фонарик, чтобы сориентироваться. Храм располагается на вершине довольно крутого холма на самом краю леса. В принципе, недалеко, но придется пробираться через страшную глушь. Они с Тедди наткнулись на этот храм случайно, когда в первую неделю пребывания в этом краю обследовали прилегающую к их дому территорию – эдакая награда за тяжелое восхождение на вершину холма.
Именно туда и направляется сейчас Клэр, молясь, чтобы Итиро удалось добраться до места назначения. Наконец, тяжело дыша, она стоит у подножия храма – на восхождение у нее ушел целый час. Здание на фоне ночного неба напоминает зияющую черную дыру, вырезанную исполинскими ножницами.
Она присаживается на корточки, укрывшись среди деревьев. Между лесом и храмом прогалина. Клэр три раза мигает фонариком. Через несколько мгновений от храма отделяется силуэт и направляется к ней.
– Я не думал, что вы придете, – говорит Итиро, когда видит девушку.
– Это еще почему? Я же дала вам слово.
Они заходят в храм вместе. Клэр водит фонариком из стороны в сторону. Луч выхватывает из темноты искаженное злобой лицо в дальнем конце зала. Она замирает от ужаса, а потом вспоминает, кто это. У стены стоит двухметровая статуя женщины с кожей цвета ночи. Она нага, за исключением набедренной повязки, изготовленной из отрубленных рук и ног. Богиня Кали. Подведенные золотом глаза и красный высунутый язык, заслоняющий подбородок. Она долго спала во тьме, и луч фонаря вернул ее из небытия к жизни.
– Удивительное дело, – произносит Итиро. – Но с ней мне как-то спокойнее.
Она кивает и переводит луч фонарика на опутанные лианами стены. Присмотревшись, под ветвями можно разглядеть искусную резьбу – изображения слонов, лошадей, людей – мужчин и женщин, совокупляющиеся парочки. Над головой Клэр дыры в крыше, сквозь которые виднеется усыпанное звездами небо. Ей кажется, что на всем белом свете остались лишь она одна да Итиро. Ну и еще не ведающая старости богиня Кали, наблюдающая за ними пристальным взглядом.
– Давайте присядем, – Клэр направляется к стене. Она физически чувствует тяжесть того бремени, что взвалила себе на плечи. Теперь от нее зависит судьба Итиро. Да и не только. Игры кончились.
Они садятся, прислонившись спинами к бугристым стенам, и слышат, как их дыхание постепенно входит в единый ритм.
Профиль Итиро заливает свет луны и звезд.
– Когда я был маленьким, мы жили в горах, – говорит летчик. – Я на весь день уходил в лес и оставался там до темноты. Звуки ночи меня не особенно тревожили. Сейчас когда я слушаю симфонии, то возвращаюсь в воспоминаниях к своим прогулкам по лесу.
– В Англии меня тоже не особенно беспокоили звуки ночи. Потому что у нас чертовски тихо. А вот здесь – совсем другое дело, – она кидает взгляд на статую. – Ночь в здешних краях полна жизни. Вы видели змей?
– Нет. А почему вы спрашиваете?
– Просто так.
В первый и последний раз Клэр видела змею, когда ей было шесть. Летом они поехали всей семьей в Дорсет. Там, в Корф-касл, она и увидала гадюку, которая, извиваясь, ползла сквозь траву, поблескивая золотисто-коричневой кожей на солнце. Клэр закричала и, рыдая от страха, кинулась к отцу.
– Я бы хотел поблагодарить вас за то, что помогли мне бежать, – говорит Итиро. – Останься я в плену, я бы все равно покончил с собой.
– Почему?
– В Японии для нас главное вопрос чести. Многое из того, что для нас норма, вам представляется безумием. Мы все носим маски. Но сейчас я всё яснее вижу, что за ними скрывается. Мы зовем это «гёкусай». Термин мы заимствовали у китайцев из древнего текста «Хроники Северного Ци». Он значит «разбитая яшма», ну или «разбитая драгоценность».
– Не понимаю.
– Более широкий смысл тут вот какой. Воин, погибающий в битве или кончающий с собой, подобен разбитой драгоценности. Военнопленный, оставшийся в живых, – словно целый кусок черепицы. Японцы полагают, что первое лучше, чем второе. Китайцы, по крайней мере к настоящему моменту, пришли к иной, более взвешенной точке зрения. Они считают бессмысленным бросать людские жизни на алтарь традиции и чести.
Клэр обдумывает услышанное.
– Так вы хотите стать разбитой драгоценностью? – спрашивает она.
– Хотел. Последние несколько дней.
– В каком-то смысле мы все разбитые драгоценности, – вздыхает Клэр.
– Что вы имеете в виду?
– В каком-то смысле все мы проходили через испытания, после которых чувствовали себя опустошенными и разбитыми. Но там, где вы, японцы, видите конец, с которым надо не просто смириться, а с радостью его принять, мы, англичане, видим обратный путь, способ собрать осколки воедино и что-нибудь с ними сделать.
Она достает из рюкзака еду.
– Что это?
– Контейнеры. Местные зовут их дабба. – Она снимает крышки и ставит три емкости на пол.
– Умно,– присвистывает Итиро,– у нас в Японии есть нечто похожее. Зовется бэнто. Но ваши удобнее переносить. – Некоторое время он молчит, а потом спрашивает: – Та медсестра, Рейчел. Она ваша подруга?
– Если кого-то и можно назвать моим другом, так это ее. По крайней мере, она была моей подругой, поначалу, после того как мы познакомились. Но в последнее время мы стали отдаляться друг от друга. Вот сейчас, когда я на нее смотрю, меня посещает мысль, что я вообще ее толком не знаю.
– А у вас много друзей? Ну, кроме тех, что остались в Англии.
– У меня была подруга в Рангуне… – выдержав паузу, говорит Клэр. – Но мы… расстались, когда город пал.
– Мне очень жаль.
– А у вас?
– У меня тоже был близкий друг.
Он принимается рассказывать ей о Тадаси, о том, что случилось до храма, и о том, что после. На это уходит почти час.
– А что случилось с поясом после того, как вы его забрали себе? – спрашивает Клэр, когда Итиро умолкает, и тут же поспешно добавляет: – Простите… я знаю, что первым делом вы…
– Я вот тоже об этом думал, – кивает летчик. – Когда вы отдали мне дневник, я собирался спросить вас о поясе.
– Так почему же не спросили?
– Потому что в этот момент я вспомнил о девочке, – Итиро поворачивается к Клэр лицом.
Она смотрит на него. Стало прохладнее, а лунный свет потускнел.
– Какой еще девочке?
– Собираясь сбросить листовки, я увидел девочку. Она как раз стояла в зоне выброски. Просто стояла, и всё. Застыв на месте. Когда я посмотрел на нее в бинокль, мне показалось, что она глядит прямо на меня. И потом, когда я разбился… Я опять ее увидел.
– И что она делала?
– Я не помню, что происходило сразу после того, как самолет упал. По всей видимости, мне удалось выбраться из кабины и отползти на некоторое расстояние. Когда я открыл глаза, я лежал на земле неподалеку от горящих обломков. В глазах всё плыло. Они болели от взрыва, но я всё равно разглядел девочку. Она стояла надо мной. Может, она мне помогла отползти – не знаю. Перед вылетом я обвязал пояс друга вокруг руки. Не знаю почему, но я попытался отдать его ей. Наверное, не хотел, чтобы он сгинул вместе со мной. А потом она сделала нечто такое, чего я совершенно не ожидал. Она смочила его водой, которую несла в кувшине и поднесла его к моему рту. Прохладная вода показалась мне такой вкусной… Просто нектар богов. Она еще немного постояла надо мной… Мне запомнились ее глаза – темно-серого цвета. На фоне ее темной кожи они были словно драгоценные камни.
– Считаете, что пояс у нее?
– Очень может быть. Наверное, ее что-то спугнуло – видать, приехали британские солдаты. Если пояс у нее – так и ладно. Я безгранично ей признателен.
Некоторое время Клэр смотрит, как Итиро ест.
– Я понимаю, что вы не можете вечно здесь прятаться, – говорит она.
– У вас есть какой-нибудь план?
– Если честно, изначально у меня толком не было никакого плана. Этим утром я пришла в госпиталь, толком не зная, что буду делать, что вы в итоге окажетесь на свободе. Всё, что я сделала… капельница, которую я уронила… одним словом, это всё было импровизацией.
– Так что нам теперь делать?
Клэр принимается укладывать вещи обратно в рюкзак.
– Вернемся на то место, где впервые встретились.
– В госпиталь?
– Не совсем. На пляж.
– Почему именно туда?
– Потому что сегодня воскресенье.
У них уходит больше двух часов, чтобы добраться до окутанного тьмой берега, о который с грохотом разбиваются волны. Они садятся на песок, борясь с разочарованием. Когда небо начинает светлеть, они встают и идут на восток.
К тому моменту, когда они доходят до лодки, солнце уже успевает окрасить восход розовато-лиловыми красками. Хашим вместе с другими крепко сбитыми широкоплечими мужчинами обмазывает лодку смолой, время от времени макая кисть в ведро. Завидев Итиро и Клэр, он разгибается и откладывает кисть в сторону. Клэр снимает кепку и расправляет волосы.
Хашим направляется к ней навстречу, на ходу вытирая руки о тряпку.
– Здравствуй, Хашим. Ты меня помнишь?
Он тут же кивает:
– Я возить мадам гулять на лодка.
Когда она объясняет, что ей от него нужно, Хашим смотрит на нее так, будто ему кажется, что он ослышался. Она повторяет просьбу. Хашим, издав лающий смешок, поворачивается к команде и переводит – пусть люди тоже позабавятся. Те с усмешками тоже принимаются качать головами.
– Бирма очень далеко, мадам. Отсюда дотуда, – он делает вид, что гребет, – один полный день, – Хашим тычет пальцем на юг. – Если плыть, всё равно плохо. Армия… большая проблема.