Сердце матери в который раз за несколько дней оказалось разбито.
Несмотря на то что я лишился отца, меня не покидало ощущение, что он по-прежнему рядом со мной. Всякий раз, когда я отправлялся в храм и принимался разглядывать фляжку, мне чудилось, что именно она неким образом связывает нас. Я часами сидел во мраке храма и говорил с отцом. Когда я открывал фляжку и прислонял ухо к горлышку, я слышал, как отец что-то шепчет мне в ответ.
Лишь Аллах знает, сколько времени я провел, вертя ту фляжку в руках и водя пальцами по гравировке, которая ее украшала.
Джамир ищет глазами, чем бы нарисовать узор. Обнаружив уголек, он принимается уверенно чертить. Наконец рисунок готов.
– Что это?
– Много лет я раз за разом бездумно перерисовывал его. Отец мечтал, что я окончу школу, получу образование, таким образом, мне удастся избежать удела рыбака. Но с его гибелью умерла и мечта. Я остался единственным мужчиной в доме. Кроме меня, детей у матери не было, помощи ждать неоткуда. Пришлось забросить школу. Мы не могли себе ее позволить. А я в тот момент только начал учить алфавит.
Но тут по деревне пошли слухи, что новый заминдар взял под свое покровительство одаренную девочку Ракхи Джаладас и стал учить ее чтению и письму. Это было в те времена, когда грамотных в нашей деревне можно было по пальцам пересчитать.
Как-то раз через несколько лет после смерти отца я подошел к ней в надежде, что она откроет мне значение этих букв. Мы были знакомы, но особо не общались, потому что она была индуисткой, а я мусульманином. Я показал ей фляжку и рассказал свою историю. А она – свою. Как ее свела судьба с японским военным, которого она нашла в полубессознательном состоянии возле горящих обломков его самолета.
Оказывается, в тот день мы оба видели этот самолет. Я – вскоре после того, как мы с отцом попрощались с рыжеволосой англичанкой. Но меня самолет напугал, а Ракхи бросилась вслед за ним. Самолет раскидывал листовки на бенгальском, призывавшие нас встать на сторону японцев и сражаться с англичанами. Когда Ракхи нашла пилота, она оттащила его как можно дальше от огня. Она сказала, что он пытался всучить ей пояс, видимо, в знак признательности за свое спасение. А может, он хотел, чтоб она сберегла для него пояс – в этом у Ракхи уверенности не было. Она смочила пояс в ведре с водой, которую несла, и выжала его в рот японцу. Когда под вой сирен приехали англичане, она убежала, случайно прихватив пояс с собой. Все эти годы она гадала о том, как сложилась судьба военного. Так получилось, что у меня имелись ответы на ее вопросы. Фляжка и пояс были частью той истории, которую волею судьбы нам оказалось суждено разделить.
Ракхи считала, что буквы на фляжке имеют какое-то отношение к имени женщины, но, естественно, это была лишь ничем не подтвержденная догадка. Понимаешь, Ракхи едва знала английский алфавит. Да и вообще мы не имели ни малейшего представления о том, как иностранцы украшают принадлежащие им вещи.
Мы стали друзьями, причем очень близкими, но потом отдалились друг от друга. Спустя годы мы снова встретились и поженились. Она взяла себе новое имя. В качестве свадебного подарка я поднес ей серебряную фляжку, которая связала наши судьбы.
– А что насчет лодки твоего отца?
– Поскольку мать лишилась фляжки, которую собиралась продать, ей ничего не осталось, кроме как расстаться с лодкой. Ее купил другой рыбак, дела которого шли в гору. Ему приглянулись глаза, которые нарисовал японский военный, и странные письмена. Именно из-за этих глаз, которые меня пугали, я был только рад, что мать продала лодку. Письмена, которые японец написал на ней, мне тоже не нравились. Мне казалось, что они скрывают в себе целый мир. Лодка изменила облик и, словно живая, оставила нас, будто ей приделали крылья, а не пририсовали глаза. Теперь она принадлежала иному миру – царству духов.
Потом я осознал, что мои страхи не ограничились лодкой. Они распространились на весь залив. После того самого дня, когда на мою долю выпало сидеть у носа нашей лодки со всезнающими глазами, держа на коленях голову отца и глядя, как его кровь сочится на песок и морскую пену, я стал бояться моря.
– И при этом ты ловишь рыбу по всему заливу. Как так?
Джамир обхватывает голову руками и долго молчит, в который уже раз переживая события далеких дней. Наконец он произносит:
– Я мужчина, а значит, должен кормить семью.
После того как Гауранга уходит, Джамир некоторое время сидит в моторном отсеке, мечтая попасть на корабль, который плавал бы не по волнам, а по времени. Как было бы здорово переместиться в прошлое и всё исправить.
Сколько раз он разглядывал письмо с того момента, как его впервые обнаружил! Взор вновь скользит по ставшим уже знакомыми буквам. От этого становится легче, он словно видит знакомые лица в людской толпе.
Какая же все-таки жестокая насмешка судьбы. Три буквы, которые он знает и может уверенно написать, – не из бенгальского, а английского алфавита. Буквы, с которых начинаются имя и фамилия женщины, погубившей его отца.
Джамира всегда пленяло могущество письменного слова. Ему казалось непостижимым, как можно отобразить на письме имена, мысли, идеи, звуки. Это был воистину настоящий волшебный мир, доступ в который ему закрыла смерть отца. Мир, в котором ему пришлось существовать, оказался скучен и прозаичен. Вот тебе две руки для работы, две ноги, чтобы до нее дойти, пара глаз, чтобы смотреть на синеву моря, пара ушей, чтобы слышать свист ветра, нос и рот, просоленные от морской воды.
Когда он женился на Хонуфе и увидел, как далеко она ушла вперед благодаря стараниям Рахима, ему еще долго, словно садовнику, пропалывающему клумбу, пришлось вытравливать из собственной головы завистливые мысли.
Но потом она порвала с заминдаром и лишилась книг, подпитывающих остроту ее ума. Ей стало не на чем писать, разве что на камнях и песке. Хонуфа ушла в себя, и Джамир понял, в чем заключается уязвимость грамотного человека – его ум не в состоянии питать сам себя, поддерживая тем самым на плаву, в отличие от разума Джамира, способного разглядеть что-то особенное в узоре облаков и вечно движущихся волн, услышать в криках птиц и зверей намеки на тайный язык.
Теперь ему было стыдно за то удовольствие, с которым он наблюдал за состоянием Хонуфы.
Он встает, чтобы уйти, но тут корабль резко дергается, отчего Джамир едва не падает на пол. Он опирается рукой на стену и ждет, когда корабль выпрямится. Однако судно стоит неподвижно, и Джамир потрясенно осознаёт, что никакой качки нет, его просто подвели ноги из-за выпитого вина.
Продолжая придерживаться рукой за стену, он направляется на камбуз, чтобы завалиться спать. Голова как чугунная. Под мерный шелест волн Джамир проваливается в сон.
Джамира мучает кошмар. Он бежит по бесконечным металлическим коридорам, а его преследует какое-то чудовище. Из стен вырастают руки, силящиеся его схватить, удержать хотя бы на секунду. В ужасе он оступается, и его хватает эфемерная пара рук, которые тут же обретают плоть. Пальцы ползут с плеч на шею и ко рту, зажимают его, чтобы Джамир не смог издать ни единого звука.
– М-м-м-м-м-м… – Сковывающие его цепи кошмара распадаются, Джамир пытается сесть, но у него ничего не получается. Кто-то его держит. Рука. На этот раз настоящая. Толстые грубые пальцы разжимают ему рот и засовывают в него грязную тряпку, воняющую соляркой. Джамир давится.
К его шее прикасается холодное острое лезвие.
– Ни звука, а то я располосую тебе шею от уха до уха, – говорит Аббас.
Капитан нависает над ним. Свободной рукой он обшаривает вещи Джамира.
– Где письмо? Где письмо, мудак ты неграмотный?!
Тело делается ватным от ужаса. Джамир переводит взгляд с Аббаса на Маника, который, ухмыляясь, сидит на ногах рыбака, не давая ему дергаться.
– Свяжи ему ноги, – велит Аббас сыну, не сводя глаз с Джамира. В считаные мгновения ноги рыбака оказываются опутанными толстой нейлоновой веревкой, увенчанной тугим узлом. Затем ему связывают руки в области запястий, причем так крепко, что Джамир едва может пошевелить пальцами. Бедолага обездвижен и лишь дико вращает глазами, силясь встретиться полным мольбы взглядом с Аббасом. «Неужели это конец? Я ведь ничего никому худого не делал. Отпустите меня, и я никому ничего не скажу», – хочется закричать Джамиру. Его сочтут трусом? Пускай! Только бы еще раз увидеть свою семью.
Аббас подхватывает Джамира под мышки, а Маник берет его за ноги. Вместе они поднимают рыбака и направляются к лестнице. Джамир понимает, что они собираются сделать. Он словно приходит в себя от вызванного страхом паралича, принимается дергаться и кричать сквозь кляп.
Вместо воплей раздается нечто похожее на приглушенные стоны.
Оказывается, снаружи уже забрезжил рассвет. Мир окрасился в цвета топаза. Море спокойно, но при этом зеленоватого оттенка, от которого Джамиру становится дурно. Ночью в какой-то момент траулер пришел в движение и теперь спокойно плывет по зеркальной глади моря.
Ниже всего ограждение на корме, и Джамира тащат именно туда.
– Готовься, – бросает Аббас, когда они встают параллельно ограждению. Джамир кидает взгляд вниз. Море, которое столько лет кормило его семью, теперь обратилось против него. Волны будто бы с жадностью лижут борт траулера.
Отец с сыном опускают Джамира на палубу.
Аббас вытаскивает кляп изо рта Джамира, но тут же закрывает его ладонью. Джамир тяжело дышит, силясь вобрать в грудь чистого воздуха.
– Сейчас я уберу руку. Дам тебе еще один шанс сказать, где письмо. Заорешь – убью. Не скажешь – убью. Понял?
Джамир кивает, но, когда Аббас отнимает ладонь от его губ, продолжает молчать, глядя на нависающего над ним капитана.
– Ладно. Это была твоя последняя возможность спасти себе жизнь.
Аббас принимается шарить по карманам в поисках опасной бритвы. Джамир чувствует, что хватка Маника, держащего его за лодыжки, слегка ослабла. Рыбак решает воспользоваться этой возможностью. Он подтягивает ноги к себе и со всей силы наносит удар.