— Если и сегодня попытаетесь улизнуть от разговора со мной, — предупредила Махидиль, — я буду жаловаться.
Музаффар опешил.
— За что на меня жаловаться? — нахмурился он. — Грехов за мной никаких.
— Перестаньте козырять своей святостью. Нам нужно поговорить. Почему вы избегаете меня?
— С чего вы взяли? Хотите говорить, давайте говорить. Только, пожалуйста, без угроз.
— Вы сами вынуждаете меня к этому.
Они пошли в клуб — просторное, но неуютное, как сарай, помещение из обмазанного глиной камыша, под легкой крышей — и уселись за покрытый кумачовой скатертью стол, стоявший в самом углу. Этот угол громко именовался кабинетом секретаря первичной комсомольской организации. Жара и духота здесь были нестерпимые. Несмотря на это, Махидиль и Музаффар провели тут более часа. Музаффар был из тех, кто умел говорить...
«Оказывается, он еще и демагог», — подумала Махидиль. Но Музаффар в глубине души чувствовал ее правоту. И впрямь уже давно не проводились собрания. Вдруг нагрянут из райкома и потребуют отчета — что он тогда скажет? Да, лучше всего внимательно выслушать девушку и включить в повестку дня предстоящего собрания те вопросы, которые она сейчас затрагивает.
Итак, они пришли к единому решению.
Махидиль возвращалась домой, размышляя о только что состоявшемся разговоре с Музаффаром. Навстречу ей выбежала Зубайда.
— А у нас гость! — сообщила она. — Дядюшка Ходжаназар.
Махидиль прибавила шагу.
У стола с небогатым угощением сидел пожилой человек. Он поднялся навстречу Махидиль и протянул руку.
— Очень рад, наконец, познакомиться с тобой, доченька, — произнес он. — Вот, оказывается, ты какая! А я тебя совсем другой представлял. Мне говорили, что ты сильная, как пахлавон[11], а ты — будто молодое деревцо.
Махидиль застенчиво улыбнулась, усадила гостя и принялась потчевать.
— Не обессудьте, у нас ничего вкусного нет, чтобы принять вас как следует.
Зубайда внесла кипящий чайник и заварила зеленый чай.
— Ах вы, негодницы, стол полон еды, а они скромничают.
— Что вы, что вы, дядюшка, разве это достойное вас угощение!..
— Главное, чтобы угощение от сердца шло... Вот обуздаем Амударью, пророем здесь канал — так будет здесь и сметана, и лепешки-патыри, и фрукты, и овощи... Есть такой рассказ... Выстроил человек дом и говорит сыну: «Дом у нас новый, а, как говорится, новой невесте — новые наряды. Нужны и нашему дому новые украшения. Хорошо бы ковер на стену купить, да денег нет. Взял бы ты и нарисовал на стене картину, чтобы на ней и река была, и горы, и сад, и хауз, и луга, и овцы». Сын нарисовал все это, только про овец забыл. Отец увидел и осерчал: «Что ты наделал, глупец?! Где же овцы?» А сын не растерялся, говорит: «Овцы за гору ушли. Их нужно не видеть, а представить». Вот давайте и мы предоставим, что на столе у нас каймак[12], и виноград, и персики. А по-настоящему мы угостимся тогда, когда здесь сады зацветут. Правильно, доченьки?
Завтрак затянулся, а Махидиль никак не могла понять, что привело сюда дядюшку Ходжаназара. Спросить об этом было неприлично, а старик помалкивал. Он рассматривал фотографии Мастуры и Камильджана, спросил, кто это. Взгрустнул, услышав о судьбе Камиля, — видно, вспомнил свою дочурку, которую здесь потерял. Собственно, это и стало причиной того, что он явился к Махидиль...
После смерти любимой дочери Ходжаназар, раненный в самое сердце, притих и стал задумчив. Он меньше общался с людьми, почувствовал себя одиноким и старым. Но это продолжалось недолго. Вскоре он переборол себя, пришел к начальнику стройки Хамро Рахимовичу и заявил: «У меня с пустыней свои счеты... Учеников я подготовил, без меня теперь сумеют жилье строить, а я хочу на другую работу». Дивно-Дивно предложил ему пойти на бетонный завод, но старик отказался. Он попросил направить его на участок своего бывшего ученика Даниярова.
— Решил снова взяться за свою старую профессию — сесть на бульдозер.
А поговорив с Данияровым, старик запросился в бригаду Махидиль. Вот что привело его в фургончик девушек.
Так он и сказал:
— Возьмешь меня в свою бригаду, доченька?
Махидиль захлопала глазами от неожиданности.
— Да, да... — продолжал Ходжаназар. — На бульдозер. Ну, чего ты смотришь на меня? Думаешь, постарел, не гожусь? Послушай тогда притчу. У одного глупого бая был батрак. Копал он однажды землю, утомился и лег отдохнуть в тени дерева. Бай застал его, разбудил и принялся отчитывать: «Кто же это спит во время работы, негодный!» А работник вскочил, начал ходить вокруг дерева и говорит: «Кто спит, пусть того черти заберут, а я только хотел посмотреть, как вырос ствол дерева: прямо или криво. Это же самое главное». Глупый бай поверил ему, не зная даже, что дело не в прямоте или кривизне ствола, а в том, хороший ли урожай дает дерево... Так и здесь, дело не в возрасте, а в том, какую работу может человек выполнять. Что толку от богатырской фигуры, если от нее нет пользы, доченька. А ты будь спокойна, я не из тех, кто спит на работе. Да и начальника своего спроси — он меня много лет знает.
Дядюшка Ходжаназар не сказал Махидиль, почему его выбор остановился именно на ее бригаде. А произошло это потому, что Данияров поведал ему обо всех трудностях, которые возникли перед девушкой, впервые попавшей на стройку и ставшей бригадиром, и старик захотел помочь ей.
Клуб набит до отказа. На принесенных из бараков скамьях сидели тесно, вплотную. Всем интересно, о чем пойдет разговор на собрании. Не было только Черного Дьявола. Он решил, что тут ему делать нечего. Обещали приехать начальник строительства и главный инженер, но Дивно-Дивно вызвали в обком, а Балтаева задержали какие-то неотложные дела.
Даниярова избрали в президиум, как и дядюшку Ходжаназара, которого на стройке знали и уважали все.
Основным вопросом повестки дня была дисциплина. Слово взяла Махидиль. Все взоры устремились на молодого бригадира. Многие еще не были знакомы с ней и поэтому с любопытством разглядывали девушку. Но когда Махидиль начала говорить, наступила полная тишина.
Махидиль волновалась, и легкая дрожь в голосе выдавала это, но вскоре она освоилась, голос зазвучал громче, увереннее. Она говорила о возможности каждого проявить свои способности, свое творческое отношение к работе. Ни один человек, ни одна бригада, говорила Махидиль, не должна думать только о своих успехах, о своих достижениях, потому что сегодняшняя слава, сегодняшнее достижение завтра может превратиться в ничто. Перевал можно осилить, только поддерживая друг друга. Сила в коллективе. А если каждый будет думать только о том, как бы самому первым достичь вершины, то можно поскользнуться и скатиться вниз. Покорить пустыню — очень трудно. Это требует героизма, мужества. И, как и на войне, один в поле не воин... А борьба с пустыней — та же война. И сегодняшние дни станут незабываемыми, войдут в историю как боевые подвиги. Нужно быть достойными своего дела. Каждое время рождает свою романтику. Эта романтика есть и здесь, в Кызылкумах. Нас не должны страшить трудности — жара и холод, бураны и пески. Честный пот не выест глаз. Нечего жаловаться на тяготы. Для этого мы сюда и приехали, чтобы преодолевать их. На войне было куда труднее, но там не было места паникерам. А если кто-нибудь и трусил, то его клеймили презрением и забывали, как о паршивой овце.
...Махидиль говорила, а Ходжаназар-ака, слушая ее, думал: «Эта худенькая девочка только недавно прибыла сюда. Имеет ли она право поучать других? Но разве она поучает? Она же обращает эти слова прежде всего к самой себе, сама ищет опоры, поддержки в людях, открывает им душу».
А Даниярову вспомнились дни битвы за Москву...
Латиф служил в саперных войсках. Он был еще совсем юнцом, когда, наконец, исполнилась мечта: в ответ на многочисленные заявления военкомат направил его в армию. Он очень горевал первое время, попав не на передовую, а в саперный батальон, который восстанавливал разрушенные дороги и мосты...
Ему вспомнились жгучие декабрьские морозы, когда вместе с другими бойцами он рубил лес под Можайском и наводил переправы через реку Руза для наступавших частей. Они работали под обстрелом вражеских минометов, под бомбежкой. Толстые льдины взлетали в воздух и дробились острыми осколками, вода проступала на заснеженной поверхности реки, а они лезли в воду и работали, забывая об опасности, обо всем, лишь бы поскорее выполнить приказ. Вокруг падали убитые и раненые товарищи, а они продолжали работать... Никто не бросал топора, никто не прятался в укрытие... Они поддерживали друг друга и наводили переправу... Скорее, скорее... Это была их единственная цель.
Латиф изредка бросал взгляды на своего одногодка и друга Бориса Ешкова, который вместе с другими по пояс в воде устанавливал опоры для моста, и очень тревожился за него.
...Мост закончили к вечеру, и колонна наших танков двинулась по нему. Усталые саперы разожгли костры и принялись сушиться, как вдруг раздался оглушительный взрыв. Все выскочили из землянок и увидели, что лед, сковавший реку повыше моста, раскололся, из проруби хлынула вода и окатила мост, по которому еще двигались танки. Не успел улечься этот вал, как раздался второй взрыв: еще одна бомба угодила в реку. Когда рассеялся дым, все увидели, что мост зашатался и вот-вот рухнет. Прыгая с льдины на льдину, по мосту и добираясь вплавь, саперы бросились укреплять опоры. Латиф бежал следом за Борисом, крича «Осторожнее!», и вдруг оказался в воде. Он ухватился за край льдины, но она начала переворачиваться под ним. «Держись!» — крикнул ему Борис. Латиф обессилел. Руки у него закоченели, пальцы разжались, и он ушел под воду... Очнулся возле костра. Принялся искать взглядом Бориса, но того не было. Тогда Латиф собрался с силами, поднялся и побежал к мосту. У самого берега, в воде, среди других, поддерживавших плечами мост, он увидел своего друга, вцепившегося в перекладину. Борис был мертв...