Пример Махидиль придавал строителям силу, поднимал настроение. Словно в благодарность за это, люди почувствовали к ней уважение и признали ее авторитет. Любой спор, обсуждение прочитанной книги или просмотренного кинофильма — ничто не обходилось без Махидиль. К ней обращались за советом, приходили с жалобами и предложениями, искали поддержки.
— Махидиль-апа, а что если мы все вместе в воскресенье поедем в областной центр?
— А почему бы нам не поставить своими силами какой-нибудь спектакль?
Работа на участке шла споро, и это радовало Даниярова. Он часто встречал Махидиль, но в суете повседневных забот встречи эти были мимолетны: на ходу, торопливо обсуждали они какой-нибудь деловой вопрос, словно опаздывающие на поезд пассажиры. Махидиль при всякой встрече волновалась и тщетно ждала, что Латиф заговорит о чем-нибудь помимо дел. И всякий раз огорчалась... После посещения дома Латифа в Туябулаке, после того как он рассказал о своей идее и показал макет канала, Махидиль почувствовала, что ее отношение к Даниярову переменилось. Туманные, тревожные мысли возникали у нее, и она тут же вспоминала Камильджана... Чтобы развеять охватывающую ее грусть, садилась писать маме или перечитывала письма из дому.
«...Такие красивые письма пишешь мне, доченька, — писала тетушка Мастура, — что, читая их, будто вижу яркие картины. Барханы, словно купола, покрытые серебряным снегом, предзакатное огненное небо, бураны и смерчи... Я так люблю читать и перечитывать твои письма! Только пиши мне почаще, моя ласковая. Для меня праздник, когда получаю от тебя весточку. Я показываю и читаю твои письма всем друзьям и соседям. Передаю приветы всем знакомым, даже тем, кому ты забыла их передать. Но если письма от тебя задерживаются, начинаю беспокоиться... Твоих новых товарищей я уже полюбила. Какие хорошие люди! Особенно нравятся мне Гульхайри, Алеша, Музаффар. Я привязалась к ним, как к родным. А Ходжаназар-ака, такой мудрый, такой добрый и приветливый... Своим товарищам по работе я пересказываю его притчи, пусть несчастья минуют его...
Да, милая моя, почему это ты перестала писать мне про Даниярова? Уж не случилось ли с ним что-нибудь? Или вы поссорились? Вот уже третье письмо, а о нем — ни словечка...
Доченька моя любимая, по твоим письмам я научилась между строк угадывать твое настроение. Прости меня, деточка, если я вмешиваюсь в твои дела. Не осуждай вопрошающего, как говорится. Признайся, ты не увлеклась ли им? Чует мое сердце... Извини, что пишу тебе об этом, не сумела скрыть, что тревожит мою душу...»
Дойдя до этого места, Махидиль покраснела и отложила письмо. Она не подымала головы, словно рядом стоял кто-то, перед кем она провинилась. «Чует мое сердце...» — тихонько повторила она и тут же прикусила язык.
Вздохнув, поднялась с места и глянула на портрет Камиля — единственного, перед кем могла излить душу. Он внимательно смотрел на нее и едва заметно улыбался.
— Что вы мне скажете, Камильджан? — шепотом спросила девушка.
Ей показалось, что губы Камиля шевельнулись...
«Что я могу сказать?.. — послышалось ей. — Скажу одно: прислушайся к своему сердцу. Мертвые не оживают, а жизнь продолжается...»
II
Никто и не предполагал, что Гульхайри умеет так хорошо петь. Ее нежный, приятный голос, словно весенний ветерок, ласкал душу... Кружок художественной самодеятельности проводил свой первый концерт. Алеша, исполнявший роль конферансье, назвал ее имя. Надыр, который пристроился в самом последнем ряду, у выхода, вытянул шею и уставился на сцену, даже не заметив, как опоздавшая Махидиль села рядом с ним.
На сцену вышла Гульхайри в белом платье, подчеркивающем ее ладную фигуру. Она запела и сразу же заворожила слушателей. Чувство радости переполнило Надыра. Эта красивая девушка, которой все любуются, — его подруга. Гульхайри пела только для него. Только об их счастье...
После ссоры во время субботника Надыр не находил себе места. Гульхайри поставила вопрос ребром: «Или Черный Дьявол, или я! Но сперва ты попросишь извинения у Махидиль за свою грубость». Надыр рад был помириться с любимой, но боялся Маннапа. От Черного Дьявола можно ждать чего угодно. Кто здесь лучше Надыра знает подлый нрав Маннапа? И все же, превозмогая страх и нерешительность, Надыр старался избавиться от опеки зловещего приятеля. Ему хотелось покончить с прошлым. Он не желал потерять Гульхайри, но не мог бы даже с ее помощью разделаться с долгом, которым Маннап приковал его к себе. Так думал Надыр, стараясь не выдать своих мыслей Маннапу и делая вид, что по-прежнему верен ему.
В институте началась зимняя сессия, и Гульхайри, даже не попрощавшись с Надыром, уехала сдавать экзамены. Что пережил Надыр за время ее отсутствия, знает только он сам. Тоскуя по любимой, он корил себя за то, что не ценил их дружбы, готов был пасть перед Гульхайри на колени и в день, когда по его предположениям она должна была вернуться, отправился к Махидиль попросить прощения за прежнее свое поведение и посоветоваться относительно своих отношений с Гульхайри.
Они беседовали долго, и на сердце у обоих молодых людей стало легко. Надыр ушел от бригадира поздно вечером. Луна еще не появилась, но было светло от снега. Он бродил вокруг барака Гульхайри. Затем смахнул с козел снег и, присев, долго-долго смотрел на темное окно. «Спи, спи спокойно, родная», — прошептал он и медленно зашагал прочь, все время оглядываясь и то и дело останавливаясь в надежде, что Гульхайри, если она вернулась, сердцем почувствует его присутствие и выйдет. Не в силах уйти от барака, он вернулся. И в этот самый момент растворилась форточка...
— Кто там? — раздался тихий голос.
— Гуль!.. — едва слышно произнес Надыр. — Гульхайри... — тихо повторил он и отступил назад, чтобы свет взошедшей луны упал на его лицо.
Форточка закрылась. Не прошло и минуты, как девушка, в накинутом на плечи пальто выбежала из барака.
— Что вы тут делаете так поздно?..
— Гуль... — только и мог произнести Надыр. Голос его осекся, и, протягивая вперед руки, он умоляюще прошептал: — Я извинился перед Махидиль... Поверь мне, я порву с Маннапом.
Девушка молча слушала. Сколько бессонных ночей провела она в ожидании, что он придет, стукнет в окно и скажет те самые слова, которые произнес сейчас. Сколько дней и ночей она ждала этого, твердо решив лучше порвать с ним, чем оскорблять свою любовь. И теперь, когда он стоит перед ней, понурый и желанный, ей стало так жалко его, что сердце у нее дрогнуло, и она едва сдержала слезы сострадания.
Надыр обнял ее за плечи и повел к козлам. Она присела, подвернув под себя полу пальто.
— Гуль, я так люблю тебя...
...Раздались аплодисменты, и Надыр очнулся от своих грез. В клубе было шумно. Присутствовавшие громко выражали свой восторг и просили повторить песню. Надыр оглянулся, увидел сидевшую рядом Махидиль, и счастливая улыбка появилась на его лице.
В этот момент чья-то фигура склонилась над Махидиль, и она услышала над ухом горячий шепот:
— Махидиль, вас ищет прораб...
Девушка узнала Зубайду.
— Ой, Махидиль, — начала та, когда они вышли из клуба. — Если бы вы знали, как он напугал меня! Только я собралась начать постирушку, даже в клуб из-за этого не пошла, как вдруг из конторы послышался шум. Что за скандал, думаю? Прислушалась, а это Данияров отчитывает Музаффара, да так, что я обомлела. Дрожу от страха, и только...
— За что же он его ругал?
— Сперва не понимала, а потом слышу: за какое-то нарушение норм. «Где были твои глаза?!» — кричит прораб. Ох и отчитывал он нашего комсорга, без всякой жалости отчитывал... Я такого от него никогда не слыхала... Бедняга Музаффар...
Они торопливо шагали к конторе.
— Музаффар молчит, словно воды в рот набрал, — запыхавшись от быстрой ходьбы, продолжала Зубайда. — А Данияров кричит: «Завтра же найдешь виноватого!.. Кто начал копать девятьсот шестидесятый пикет? Чья бригада заступила первой?» Тут я выскользнула из дома, хотела убежать, а прораб заметил, окликнул и спрашивает: «Где Махидиль?» — «На концерте», — говорю. «Приведи ее». Я ему в ответ: «Пусть она, бедняжка, хоть немного развлечется, совсем заработалась». А он как заорет на меня: «Делай, что тебе говорят, балаболка!» Сердце у меня чуть не выскочило. Я было бросилась за вами, а он вдруг кричит вслед: «Подожди. Дай сюда наряды». Положила я перед ним папку, жду, думаю, что он решил подписать наряды, а он: «Чего ты стоишь?! Беги за бригадиром, да побыстрее!»
Махидиль ускорила шаги.
— Вам не попадет, а? — продолжала Зубайда. — Ведь у него никогда не было привычки кричать...
И действительно, начальник участка встретил ее хмурый и злой. Перед ним, опустив голову, сидел Музаффар. Махидиль взяла стоявшую у двери рассохшуюся табуретку, придвинула и села, положив руки на колени.
— Безобразие, товарищ Салимова, — официальным тоном начал Данияров. — Как вы могли это допустить? С каких пор стали заниматься очковтирательством?
— Какое очковтирательство? О чем вы говорите? Ничего не понимаю!..
— Ах, вы даже не понимаете, в чем дело? — прервал ее прораб. — Ну, знаете...
Махидиль оставалась спокойной. Она честно выполняла свои обязанности, и тут, наверное, какое-то недоразумение. Девушка даже улыбнулась.
— Ничего здесь смешного нет! — вскипел Данияров. — Вы обещали сдать пикеты с девятьсот шестидесятого по тысячный раньше срока?
— Обещали. И мы подготовили их к сдаче. Все готово!
— Готово?! — гневно вскричал Данияров. — С девятьсот шестьдесят первого все от начала до конца сделано с грубым нарушением нормы — недокопано почти на полметра!
— Не может быть! — опешила Махидиль.
— Я сам измерял!
— Как же так?!
— Вот об этом я и хочу спросить вас! Кого теперь винить? Меня? Вас? Музаффара?.. И надо же, когда участок только начал вставать на ноги!.. Черт знает, что такое, бить вас мало!