Эта болтунья была женой Гуляма-ака. С первого же дня приезда в Туябулак она завела знакомство во всеми кумушками кишлака. Ее знали все. У всех она гостья. Не проходило дня, чтобы она не наведалась в два-три дома. Кто сегодня зарезал барана, у кого что варится в котле, кто когда съездил в город и что привез — обо всем она осведомлена.
— Кстати, невестушка, говорят, будут давать награды строителям, это правда?
— Не знаю.
— Ой, неужто не знаете? Кто скажет, что вы жена главного! Мы должны знать все, что делают наши мужья, и даже больше. Какие же мы иначе женщины, невестушка!
Махидиль сдержала смех, а Махмуда, которая жаждала досыта наговориться с подругой, сердилась на некстати появившуюся гостью, на ее «родственное» «невестушка» и отзывалась на болтовню лишь кивком головы. Хотя гостья была, как говорится, все равно, что волос в тесте, она, ничего не замечая, не унималась:
— Да, кстати, говорят, что начальник треста в субботу будет справлять день рождения сына. Вы с Хашимджаном, конечно, пойдете?
— Я ничего об этом не слышала.
— Ой, неужели Хашимджан не говорил? Когда придет, спросите, ласковая моя. Что может быть лучше знакомства с людьми в большом чине. Вот у меня другое дело... Гулям-ака такой человек — пни его, не шевельнется. Топор занеси над головой — в гости не пойдет, хоть лопни... Будь я на вашем месте... Ой-ой-ой, чего бы я не наделала!.. Крепко вцепитесь в мужа, невестушка, и не отпускайте никуда одного! Такой ладный мужчина быстро попадется на глаза вертихвосткам. Разве мало на свете наглых, шелком стелются перед мужчинами. Обязательно нужно время от времени давать мужу острастку, это никогда не повредит. Стоит ослабить вожжи — конец!
— Да что вы, Сабахон-апа! — Чаша терпения Махмуды стала переполняться. — Живем мы хорошо, у нас двое детей...
Но Сабахон перебила ее:
— Ой, что вы говорите, невестушка! У нас со стариком трое детей, а знаете, что он натворил? Стоило чуть взгляд отвести в сторону! Если уж тихоня такое вытворяет...
— Хватит, умоляю вас, — забеспокоилась Махмуда. — К чему эти разговоры?
— Неспелая вы еще, невестушка. Верите каждому слову мужа... Вот вам Гулям-ака, старый, пришибленный, а распустил хвост, повадился... Есть такая потаскуха на стройке! Да вы, наверное, знаете ее, та, что в Куянкочди, ученая...
Махмуда покрылась холодным потом, сердце у нее упало. А Махидиль густо покраснела.
— Вы ошибаетесь, тетушка, — едва сдерживая гнев, заговорила она, наконец. — Во-первых, «та, что в Куянкочди», это я. А во-вторых...
— Замолчи, Диля, — взмолилась Махмуда. Она вскочила и чуть не плача обратилась к Сабахон: — Тетушка, милая, хорошая, уйдите! — Голос ее дрожал. — Вы обижаете мою единственную любимую подругу...
Сабахон опешила. Но тут же глаза ее и вовсе превратились в щелочки, тонкие губы посинели.
— Чтоб ты остолбенела, чтоб подохла! — заверещала она. — Да если бы я сразу узнала, что это ты, я бы растоптала тебя! Зачем пожаловала сюда, за полюбовниками?
— Тетушка... — сдавленно прошептала Махмуда.
Сабахон закусила удила.
— Не нашла моложе моего старика?.. Чтоб такую ученую, как ты, ветер унес! Хочешь заарканить отца троих детей? Ты еще моим мылом не стирала! Я тебе глаза выцарапаю!
— Молчать! — закричала не своим голосом Махмуда. — Сейчас же вон отсюда!
С оханьем и воплями Сабахон, на ходу вдевая ноги в галоши, выбежала из дома.
Махмуда обняла подругу.
— Прости... — заплакала она. — Прости меня... Явилась сплетница и наплевала тебе в душу... В моем доме пришлось тебе выслушать клевету бабы с ядовитым языком...
Махидиль прижала ее к груди.
— Глупышка, ты-то почему просишь прощения? Не надо, не надо лить из-за этого слезы. Может, и ядовитый у нее язык, но и ее вины нет...
Махмуда подняла голову и удивленно посмотрела на подругу:
— Не понимаю...
Махидиль рассмеялась. Махмуда поразилась ее выдержке. Выслушать столько брани и оскорблений и оставаться спокойной!
— Что ты говоришь, Диля?!
— Она не виновата, — повторила Махидиль. — Зерна сплетни сеют другие.
— Кто бы что ни говорил, все равно я ничему не поверю, — говорила Махмуда, всхлипывая. — Ведь Гулям-ака тебе в отцы годится!
— Конечно. Однако некоторые же верят...
— Я хочу познакомить вас с двумя бумажонками, — приветливо встретил Махидиль главный инженер. — Я их никому не показывал и не покажу. Не хочу открывать дорогу сплетням о вас, Махидильхон. Но... — Хашим насупил брови, делая вид, будто оказался в трудном положении. — Но вы не представляете себе, как трудно выслушивать сплетни о близком человеке. У меня голова кругом идет...
Махидиль взяла протянутые ей главным инженером письма. В них говорилось о «катастрофическом положении на участке из-за поведения некоторых людей... Лучшие строители охладели к работе... Неопытные, но стремящиеся овладеть профессией молодые рабочие предоставлены самим себе... Нет внимания к технике, поэтому механизмы часто простаивают, а это бьет по заработку квалифицированных рабочих... Особенно бросается в глаза неумение товарища Даниярова ладить с людьми... Начинается разброд... Впечатление, что коллектив сплочен, обманчивое; в действительности положение тяжелое... Участок опять стоит на краю пропасти...»
Махидиль быстро пробегала глазами строчку за строчкой и дошла до места, где говорилось о ней. «Бригадир Салимова позорит всех нас. Ее аморальное поведение оказывает отрицательное воздействие иа молодежь. Как-то на рассвете из домика, в котором она живет, вышел мужчина. Есть люди, которые видели это своими глазами...»
Хашим внимательно наблюдал за девушкой, думая, что она возмутится, закричит, заплачет. Однако вопреки его ожиданию, Махидиль спокойно дочитала анонимку, и на лице ее появилась улыбка. Казалось, она с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. «Притворяется сильной...» — подумал Балтаев. И все же в каком-то уголке его сердца на мгновение возникла жалость к девушке и так же быстро исчезла. Он вспомнил о том, как она отвергла эго ухаживания и как он был уязвлен этим. Хашим вновь посмотрел на Махидиль. «Похорошела, расцвела. Если бы не рабочая одежда...» Она по-прежнему нравилась ему, но с такими чистюлями каши не сваришь, а хлопот не оберешься. Впрочем, союзницей против Даниярова ее еще можно сделать.
Махидиль молча положила письма на стол и придвинула к главному инженеру.
— Вы верите этому?
Балтаев скосил взгляд в сторону, прокашлялся и пожал плечами.
— Как можно?!
«Идиот! — со злостью подумал он о Маннапе. — Чем сплетничать о Махидиль, побольше бы написал про Даниярова!»
Девушке захотелось скорее уйти отсюда.
Махидиль зачастую после окончания смены продолжала бродить по трассе со своей неизменной тетрадкой в руках. Для этого были свои причины.
После того памятного совещания, которое так много изменило на стройке, она и дядюшка Ходжаназар вышли в коридор и принялись ждать Даниярова, чтобы ехать на участок. Подошла секретарша и сказала, чтобы они отправлялись одни: Латиф задержится у главного инженера.
Махидиль хотела было идти, как вдруг заметила Гуляма-ака. Стоя на пороге своего кабинета и придерживая рукой дверь, он смотрел на нее, словно собирался что-то сказать. Махидиль молча остановилась в ожидании, но Гулям-ака вдруг скрылся в кабинете и тихо прикрыл за собой дверь.
Девушка побледнела, губы у нее задрожали.
— Что с тобой, доченька? — встревожился дядюшка Ходжаназар. — Чего испугалась?
— Нет, нет... Ничего... Не знаю... Пойдемте...
— Пойдем, пойдем. Выйдем на свежий воздух. Уж не захворала ли ты, доченька? Может быть, поедем к врачу?
— Нет, не беспокойтесь...
— Почему ты побледнела при виде Гулямджана? Или он сказал что-нибудь?
— Я даже голоса этого человека никогда как следует не слышала...
— Это он с виду такой мрачный, а человек он неплохой, — успокаивал ее Ходжаназар. — При случае все обстоятельно расскажу тебе о нем, если захочешь, доченька. Не попусту глядел он на тебя. Единственная его дочь пропала без вести. Никак, бедняга, не может примириться с потерей...
— Вот почему он такой замкнутый...
— Замкнутый... Эх, доченька, если б ты знала, что ему пришлось пережить...
— Всякий раз, когда я вижу его, становится не по себе, — задумчиво произнесла Махидиль. — Он кого-то мне напоминает...
С тех пор Махидиль стало интересовать все, что касалось Гуляма-ака. Она подробно расспросила Латифа о рационализаторских предложениях старика. Это и явилось причиной того, что Махидиль принялась изучать район участка Гавхона. От возвышенности Туякбоши она обследовала местность до самого Хачкопа, где прокладывать трассу было особенно сложно. Махидиль захотела проверить целесообразность предложений Гуляма-ака. Его беспомощность вызывала в ней сочувствие. Латиф — другое дело: он сильный, уверенный в себе... А может быть, следует согласиться с Балтаевым? Разве позволят приостановить стройку на то время, пока Латиф будет доказывать реальность своего предложения и идей Гуляма-ака? Во всяком случае, когда ей стало известно, что после совещания Рахимов долго беседовал с Гулямом-ака, Махидиль поехала в управление на прием к начальнику.
— Он ничего толком не объяснил мне, — сказал Дивно-Дивно. — Может быть, стесняется, не знаю...
— Или слишком самолюбив?
— При чем тут самолюбие?
— Самолюбивые люди очень застенчивы...
— Не понимаю... Какое может быть самолюбие, когда речь идет о деле.
Махидиль задумалась. Может быть, набраться храбрости, пойти прямо к Гуляму-ака и вызвать его на откровенность?
На следующий день, во время работы, Махидиль увидела его. Он был в коротком стеганом халате и держал какой-то сверток, завернутый в газету. Девушка опустила полный ковш в кузов самосвала, выключила мотор, слезла и направилась к Гуляму-ака.
— Здравствуйте! — Как всегда, при встрече с ним непонятное волнение овладело ею.