— Без меня не выскочишь в новаторы, — решительно продолжал главный инженер и кулаком ударил себя в грудь. — Здесь все будет так, как скажу я! Скажу нет — нет, скажу да — да! Все!
Когда Хашим захлопнул за собой дверь, Гулям-ака опять начал искать спички. Куда они подевались? Между тем спички лежали в ящике стола, куда Гулям-ака уже заглядывал. Выдвинув ящик, кажется, в третий раз, он все-таки обнаружил коробок.
Закурив, Гулям-ака задал себе давно наболевшие вопросы: «Долго ли еще ты будешь покорно сносить обиды? Что совершил ты в жизни плохого? Скажи, наконец, что мешает тебе стать прежним сильным Гулямом, мечтающим о великих свершениях? Негодный кулинар, не умеющий отличить горчицу от холвайтара[18], учит тебя, как готовить. Кто в этом виноват? Молчишь? Ты сам виноват во всем».
Гулям-ака опустил голову. Помощник главного инженера вспомнил далекие дни, когда он, молодой романтик, готов был перевернуть мир вверх дном и верил, что не человек создан для пустыни, а пустыня для человека. Что же заставило его разувериться да песком засыпать свои мечты и надежды? Он поднял голову и уставился на застекленный шкаф, набитый папками. В них чертежи и планы. Рука потянулась к дверце шкафа и упала, как плеть. Будто из самого шкафа раздался визгливый голос Балтаева: «Назад! Без меня не сметь! Почему докладные не подшиты? Не желаю слушать! Заниматься только текущими делами! Я занят, решай сам. Все. Идите!»
Сколько раз, мысленно, конечно, Гулям-ака давал отпор этому наглецу, высказывал ему все, что о нем думает. В такие минуты Гулям-ака видел себя обязательно на трибуне большого собрания. Он удивлялся своему красноречию, гордился своей смелостью. Его речь прерывалась аплодисментами, ибо не один он знал истинную цену Хашиму.
«— Я утверждаю, — бросал в зал Гулям-ака, — что Балтаев карьерист! (Аплодисменты.) Ему наплевать на строительство, в котором он ничего не смыслит! (Аплодисменты.) Пустыня и люди ждут от нас дела, а не обещаний, и у нас есть все возможности оправдать оказанное нам доверие. Не может человек, привыкший думать только о себе, приносить пользу другим. Он может только кричать на других! Есть такие люди: простая палка в их руках страшней меча. Балтаев один из тех, кто сеет страх вот такой обыкновенной палкой. Как только земля носит подобных людей? (Аплодисменты.) Но жизнь идет вперед, и мы не будем ждать, пока в таком человеке пробудится совесть, ибо он давно потерял ее. Мы не должны быть куклами в его руках!»
После такой сокрушающей «речи» Гулям-ака сам испугался, будто начальник мог подслушать его мысли. И чтобы как-то успокоиться, принялся особенно усердствовать: стучал на машинке, звонил на участки, подшивал докладные.
В жизни когда-то молодого и смелого человека с некоторых пор появилась черта, за которой лежала установленная им самим запретная зона. По эту сторону черты можно было только прозябать, по ту сторону, в запретной зоне, — дерзать. Только по ночам, в бессонницу, Гулям-ака возвращался туда, а при свете дня просиживал в надымленном кабинете, придавленный старыми грехами. Да и грехами ли?.. Слаб человек, и этой слабостью пользуется Хашим. Уже давно пришли другие времена, а он, Гулям, выходит, так и не поднялся... Так какое же право имеет он участвовать в таком огромном деле, как покорение Кызылкумов, требующем горячих сердец, чистых рук? А получается, что он из-за своей нерешительности заодно с Балтаевым... Здесь, на строительстве, можно и нужно многое изменить. И лучше его никто не знает, как это сделать. У него есть опыт, да еще какой!
Гулям-ака говорил себе: «Нечего прикидываться простачком. Тебя поддержат люди... Данияров, та же Махидиль... Кто лучше тебя знает положение дел?»
Гулям-ака раскрыл дверцы шкафа и стал бросать на пол папки. Наконец, он нашел ту, что искал, — запыленную, поблекшую. Эту папку тоже надо отдать Махидиль. Она молодец, ей и карты в руки. Гулям-ака уже ездил в Куянкочди, чтобы встретиться с Махидиль. Но ему чертовски не повезло. Человек целую вечность не брал в рот спиртного и вдруг выпил. Да еще усталость, да настроение... Он даже не помнит, как и при каких обстоятельствах очутился в фургончике Махидиль. «Эх ты, несчастный человек, — ругал он себя. — Раз пить не умеешь, не пей!» Гулям-ака готов был сквозь землю провалиться. Жена подняла на ноги весь кишлак, обзывала потаскуном. И каково было бедной Махидиль? Вот уж воистину: хотел накрасить брови, а выколол себе глаз...
Но ничего, главное, он почувствовал, что нужен людям, а это чего-нибудь да стоит!
II
Это было в середине тридцатых годов. Небольшой караван возвращался из долгих странствий. Стояли жаркие дни, все живое изнывало от жажды. Наконец, потянуло влагой. С одной стороны простирались унылые пески, с другой — появилось круглое озеро, образовавшееся во время разлива реки Зарафшан. В него, как в зеркало, смотрятся небо и лучи заходящего солнца, повисшего над горизонтом. Трава на берегу не шевелится и кажется заколдованной. Умолкли кузнечики и птицы. Лишь пришедшие сюда люди, соскучившись по воде и зеленой траве, не скрывали своей радости. Они громко и счастливо смеялись, потому что сотни мучительных километров по выжженной пустыне остались теперь позади. Люди скидывали сапоги, срывали шляпы с широкими полями. Потом бросались в воду и плескались и галдели там, нарушив безмолвное целомудрие озера. Верблюды, будто шокированные озорством людей, осуждающе поглядывали на них и отошли в сторону.
Стало быстро темнеть. На пески словно кто-то накинул черное покрывало. А люди все еще никак не могли расстаться с водой.
Засветились звезды, подул ветерок с реки, шевельнув траву, подали голос ночные птицы.
Вскоре запылал костер, закипела вода в кумганах[19]. После купания разыгрался аппетит. Покончив с ужином, путники легли спать. У догорающего костра остался парень лет двадцати пяти. Высокий, худющий, сидел он задумавшись и глядел на затухающие угли.
К нему подсел караванбаши[20], веселый, никогда не унывающий человек лет сорока пяти.
— Не спится? — спросил он и сам же ответил: — Это потому, что скоро вернемся домой. Если пораньше, с утренним ветерком двинемся, то еще два перехода — и ты у своей молодой. Соскучился, наверное, три месяца в разлуке. Не так-то просто.
Парень же думал о другом.
— Слышите? — спросил он, глянув в темноту. — Кто-то поет там, — он кивнул в сторону пустыни.
Из-за барханов, напоминающих верблюжьи горбы, слышалось что-то похожее на пение. Ну, вроде бы на танбуре играли. Голос то приближался, то удалялся; то казалось, девушка поет, то — кто-то играет на кушнае.
— Это барханы бывают такими певучими, — ответил караванбаши. — Когда ветер дует с реки и ударяется о барханы, между крупинками песка происходит трение... Обожди, если ночью ветер усилится, такой «оркестр» загремит по всей пустыне — спать не даст. — Он помолчал, вздохнул, положил парню на плечо руку и продолжал: — Эти пески можно сравнить с золотом. Ценность Кызылкумов будет еще доказана. Пески надо долго изучать. Вот мы и делаем это.
Подошел высокий, седоватый человек.
— Что, Матвей Владимирович, сон бежит от вас? — спросил караванбаши.
Матвей Владимирович потянулся.
— Удивительно, профессор, вчера в это время я спал, как мертвец. А сегодня... Или еще раз искупаться? А у тебя, Гулямджан, есть охота выкупаться?
— Гулямджан устал, пусть спит, — ответил за него профессор.
— А вы, профессор?
— У меня еще есть дела, — сказал поднимаясь караванбаши.
Гулям остался один и задумался. Не верилось, что тяжкая дорога позади. Еще вчера мечталось о таком вечере у озера. А ведь легко можно было не дойти... Что-то неумолимое и безжалостное есть в природе. Разве эти места не были некогда прекрасными, разве не было здесь изумительных дворцов, разве не жили здесь люди со своими радостями, печалями и надеждами? Где эти минареты, целующие небо, роскошные палаты, пышные дворцы? Где города и шумные базары? Разве не существовали здесь каналы, отливавшие голубизной, волны, бьющие о берега, аллеи, по которым прогуливались люди, хаузы, окруженные цветниками? Все испепелила пустыня, оставив лишь следы разрушенных плотин, развалины древних стен. Опустели сторожевые будки вокруг крупного торгового города Мадинатултуджор, который некогда считался местом паломничества и народных гуляний.
Развалины строений заросли колючками. Вокруг только шмыгают ящерицы, да изредка проползет змея. Если всмотреться в обширные пустоши, окружающие останки древнего города, то можно еще увидеть прежнюю разбивку полей, садов. Стоит дать волю воображению, и ты представишь, как вон в тот домик только что вошла молодая женщина, услышишь голос ее мужа, ржание его коня...
Но, к сожалению, это плоды фантазии, и только. Все живое здесь погибло, потому что не смогло бороться с засухой и безводьем, дало накинуть на себя песчаный саван...
Потом пришли другие времена, другие люди. Они узнали многие секреты и тайны пустыни и решили: будут здесь новые города, новые кишлаки. Им жить всегда. Но для них нужна вода. «Воды, воды!» — просит каждая песчинка. «Воды, воды!» — просит каждая травинка. «Вода — жизнь», «Без воды нет жизни», — твердит природа. Поэтому и пришли сюда изыскатели. Для этого и работает месяцами в песках экспедиция под руководством профессора Салиха Пулатовича Джамалова.
В составе экспедиции не только ирригаторы, есть и археолог, почвовед, биолог, есть и рабочие. Некоторые не нашли в себе мужества и вернулись с полпути. Остался небольшой отряд. Животные не выдерживали, погибали. А люди шли все дальше и дальше, шаг за шагом исследуя пустыню. Бураны и смерчи будто нарочно испытывали их волю. А тут еще пали лошади, ослы. Пришлось тяжелый груз тащить на себе. Не хватало верблюдов. Отдыхали в редких кишлаках, расположенных по краю оазиса, там же пополняли бурдюки водой, запасались продуктами — и опять в пески. Жители кишлаков с сочувствием спрашивали: