ам же отвечал: «Правды нет! У нее прохудилось дно!» От него шарахались. В один прекрасный день он оказался за решеткой. Так вроде бы подтвердились известные слова поэта: «То вознесет тебя высоко, то бросит в бездну без следа...» И все-таки человек не лоскут материи, что повис на заборе и полощется на ветру, — куда ветер, туда и он. Человек видит, смотрит, думает, страдает. Наконец, в отличие от лоскута, человек может вступить в единоборство с ветром...
Гулям никого, кроме себя, не винил за то, что много времени прошло впустую. Он просто не устоял тогда, и ветер повалил его.
Спустя четырнадцать лет он вернулся седым стариком. Печально смотрели поблекшие глаза. Пришла беда... Жена Гуляма умерла. Дочь бесследно пропала. Как чувствует она себя в безбрежном океане жизни?
Гулям решил начать новую жизнь. Он поехал на строительство Фархадской ГЭС. Потом перебрался на Ангренскую ГРЭС, работал на строительстве ирригационных сооружений вокруг Ферганы. И вот судьба привела его в эти места.
Прежде чем принять Гуляма-ака на работу, главный инженер Хашим Балтаев, как и полагается в таких случаях, поинтересовался его биографией, но на работу все-таки взял, правда, заметив при этом, что взваливает на свои плечи большую ответственность. С тех пор и повелось: чуть что, Хашим непременно припоминал своему помощнику старые грехи.
Гулям-ака женился на вдове Сабахон. У нее было двое детей. От него она родила третьего. Заботы сделали Сабахон ворчливой. Конечно, Фазилат была другой. Но об этом лучше не думать. Однако не думать о Фазилат он не мог. Воспоминания властно вели его за собой. Когда он в первый раз увидел Махидиль, то чуть было не лишился чувств: перед ним стояла Фазилат — те же глаза, рот, улыбка, те же, как самшитовый гребень, ресницы. Она и смеялась, как Фазилат. В голове Гуляма-ака путались, мешались имена — Махидиль, Фазилат, Марьям. Так звали его дочь. Все сливалось в одно, в один образ — образ покойной жены.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
Зима надоела всем, казалось, что и самой себе. Порыжевший снег уже не скрипел, а тихонько шуршал. Если чуть постоять на одном месте, то под ногами он таял на глазах, растекаясь коричневой жижей.
Солнце потихоньку убирало с земли приметы зимы. От барханов в белых чалмах поднимался пар. Белизна слепила глаза. С крыш отваливались сосульки. Небо было таким безмятежным, голубым, словно мир только родился... Пришла весна.
Пески, кажется, еще вчера покрытые снегом, сегодня лежали разноцветным ковром. Тихонько покачивались желтые, фиолетовые цветы, лютики и подснежники. Бабочки посверкивали яркими крылышками. На фоне травы их легко было спутать с цветами. Птичий гомон заглушал человеческие голоса. После дождя пошли грибы. Крепкие и упругие, они так и выпирали из песка. Стоило только дотронуться носком ботинка, песок осыпался со шляпки, и гриб словно сам прыгал в твое лукошко. Весна... Махидиль казалось, будто она сейчас стала во сто крат сильнее, хотелось оглянуться на прожитую жизнь и понять, что упущено, где ошибалась, и идти дальше, исправляя ошибки и наверстывая упущенное. Она мысленно произносила торжественные слова, обещала себе:
«Я коммунист! Я должна строже и ответственнее относиться к порученному мне делу. Только тогда я смогу принести пользу людям. Для этого я должна учиться, не останавливаться на достигнутом, не зазнаваться, достойно, без паники переносить неудачи, не гнаться за славой».
Однажды Латиф вез ее на мотоцикле.
Был теплый прозрачный день. Легко дышалось. Зеленели низины и холмы. Тюльпаны, маки до самого горизонта колыхались от дуновения ветерка. Взгляд Махидиль остановился на знакомом холме возле дороги. В первый раз, когда ехала с Балтаевым на трассу, именно с этого холма она разглядывала пустыню. Теперь эти места было не узнать.
— Смотрите, сколько цветов! — воскликнула она.
— Я все цветы подарю вам.
Девушка смутилась, смутился и Данияров.
Махидиль побежала к цветам, широко раскинула руки, словно собиралась взлететь, потом закружилась на месте, как малый ребенок, позабыв все житейское, суетное.
Латиф, сидя в седле, ждал ее и улыбался. Девушка помахала ему рукой и позвала:
— Идите сюда-а!..
Латиф приложил руки ко рту и крикнул:
— Подождите меня здесь, я тотчас вернусь!
— Буду ждать! — Она смотрела, пока мотоцикл набирал скорость и исчез в пыли.
Махидиль стала собирать цветы. Одни казались красивее других, и она кидалась за ними, как за бабочками, словно они могли улететь. Вскоре у нее была уже целая охапка цветов. Она села на теплый песок и стала смотреть на птиц, парящих в небе. Девушка улыбалась цветам, зарывая в них лицо. Почему в природе все так разумно и гармонично, а вот человеку, да и вообще всем людям еще так далеко до совершенства? Вот у весны — все открыто, все напоказ, а люди бывают так застенчивы и нерешительны...
Махидиль лукавила: то, что ее волновало, на самом деле не нуждалось в философских изысканиях. Она полюбила Латифа, и это чувство требовало отклика. Девушка знала или, скорее, чувствовала, что и Латиф любит ее. Но молчит. Видимо, не находит в себе сил заговорить с Махидиль о своей любви.
Она не слышала, как подъехал газик, как кто-то вышел из него и подошел к ней. Чья-то рука закрыла ей глаза. Махидиль не испугалась. Она просто выпустила цветы из рук, и они рассыпались.
— Так быстро вернулись? — тихо спросила она, улыбаясь.
Позади раздался громкий смех. Это был главный инженер.
— Интересно, кого вы ждали? — спросил Хашим, продолжая смеяться.
— Во всяком случае не вас! — резко ответила Махидиль.
Балтаев стал серьезным.
— О-о, вы, оказывается, умеете сердиться. Я хотел набрать цветов, чтобы поздравить вас. Смотрю, а вы сами здесь.
Махидиль встала.
— Кстати, вы подумали о моем предложении? Это было серьезно... — продолжал Хашим.
Махидиль в упор посмотрела на него.
— О каком предложении?
— Вот тебе и на, забыли? Мое предложение назначить вас начальником участка?
— Я же вам тогда сказала: меня и мое место устраивает.
— Вы должны быть начальником участка. Данияров не подходит.
— Вот оно что! Тут я вам не союзник.
Балтаев усмехнулся.
— Считаете, будто я ничего не знаю? Я обо всем осведомлен. Он все обязанности свалил на вас. А случай с девятьсот шестидесятым пикетом? Данияров вас сделал козлом отпущения. На самом деле он был виноват во всем, не проверил.
— Послушайте, Хашим Туганович, чего вы хотите? Уж не думаете ли, что я напишу жалобу на Даниярова? Не получится из меня Черный Дьявол.
Хашим сокрушенно покачал головой.
— Нет, вы непохожи на Черного Дьявола. Скорее, на ребенка. Я хотел как лучше. Пусть же вам будет хуже. Только знайте: от добра не бегут.
Балтаев отвернулся. Он привез Махидиль из Ташкента, думал, что заполучил верного себе человека, что пройдет немного времени, и он легко избавится от Даниярова, заменив его на Махидиль. И вот — пожалуйста!.. Тут один выход: надо, как говорится, прихлопнуть казан крышкой.
Они медленно спускались вниз, к полю, где росли цветы.
— Держите... Еще... А вот еще, — говорил он, срывая и подавая Махидиль цветы.
— Хватит, — сказала она. — Надо и другим оставить.
— Завтра их будет столько же.
Хашим вдруг оступился и упал на траву. Махидиль прыснула в кулак.
— Человек упал, а вы смеетесь. Садитесь и вы, раз так. — Он вытянул ноги. — Мне нужно поговорить с вами.
— Мы ведь уже поговорили. О чем же еще?
Хашим глубоко вздохнул и ответил:
— Сейчас скажу.
— Дело государственной важности?
— Я не шучу.
— Простите. — Она села, обхватив колени руками.
— У меня неприятности дома, поссорился с Махмудой.
Махидиль выжидающе молчала.
— Вы же знаете, Махидильхон, я не из тех, кто любит жаловаться. Вас я считаю близким человеком... И хочу быть откровенным... Вы у нас давно не были и не знаете... Махмуда поступила работать — и куда!..
— На стройку?
— Да. Учится на электросварщика в Тепакургане. Даже не посоветовалась со мной. Она очень изменилась с тех пор, как стала работать. Совсем дом забросила... Кажется, плюнул бы на все и уехал.
Махидиль рассмеялась.
— Чего смеетесь?
— Не очень оригинально жаловаться на жену. Куда вы уедете? От двоих-то ребят? Да и Махмуду вы любите.
— Ох, если бы...
Она искоса посмотрела на Хашима и нахмурилась.
— Мне нравится, когда вы сердитесь. Нет, честное слово, я люблю вас сердитой. Это вдохновляет меня. Не верите?
Махидиль отвернулась.
— Чего мне скрывать от вас? — продолжал Хашим. — Из-за вас мне стала безразлична Махмуда.
Махидиль встала.
— Что вы еще придумаете?
Хашим тоже встал.
— Недаром сложена песня... «Первая любовь будет всегда неотступным горем». Я ведь любил вас, Махидиль. Помните, когда Камиль был жив?.. Я не могу вас забыть. Мне казалось, что я вас забыл, а вот увидел, и все началось сначала.
— Вы хотите сделать так, чтобы я уехала отсюда?
— Это мне не поможет, клянусь.
— Мне стыдно вас слушать! Махмуда моя подруга. Как вы можете все это говорить?
— Извините, Махидиль. Я устал молчать. Сердцу не прикажешь. Неужели вы никогда не поймете?
Махидиль взглянула на него и подумала: «Речи говорит сладкие, а глаза злые и на уме что-то не то».
— И понимать не хочу, Хашим-ака! — отрезала она. — Давайте условимся: вы мне ничего не говорили, и я ничего не слышала. А не то мы крепко поссоримся.
Балтаев уставился на нее с нагловатой усмешкой, он откровенно разглядывал ее. Махидиль сжалась под этим взглядом.
— Ладно, ухожу, прощайте, — он протянул ей руку.
Она протянула свою.
Хашим с силой рванул ее к себе, Махидиль оказалась в его объятиях. Он не дал ей опомниться, стал осыпать поцелуями волосы, лицо, губы.