— Важно подчеркнуть, — продолжал Рахимов, — что, если убрать возвышенности, потребуются уже не четыре насосных станции, а всего две. Расходов меньше, и, главное, сокращаются сроки строительства. Таким образом, отказываясь от двух насосных станций, мы сокращаем рабочие сроки строительства. Повторяю, сроки строительства канала с четырех лет можно сократить почти вдвое. Уже не говоря о колоссальной экономии сырья, материалов, государственных средств.
Рахимов выступал убежденно, как человек, решивший твердо защищать свою точку зрения. Многие из собравшихся были за новый проект. Это было известно Рахимову. Поэтому, в сущности, он и говорил все это ради одного профессора.
— Значит, в общей сложности придется взорвать около... — Секретарь обкома записал что-то в блокнот, исподлобья поглядывая на начальника стройки.
Хашим что-то зашептал профессору. А тот опять улыбался и опять непонятно чему. И еще кивал то ли словам Хашима, то ли собственным мыслям.
Рахимов перешел ко второй части вопроса.
— До сих пор пески безжалостно поглощали воду. Предлагаемые поправки к проекту снимают и эту проблему. Дело в том, что на участке трассы пески имеют повышенный процент гипса, а, как известно, воды Амударьи насыщены илом. Таким образом, дно канала, приняв воды реки, постепенно загипсуется, что даст нам возможность на части трассы избавиться от бетонирования дна канала и дамб. Опять экономия и выигрыш времени.
На губах Данилевича вновь появилась чуть заметная улыбка. Махидиль не отрывала глаз от профессора, пытаясь разгадать по выражению его лица, о чем тот думает. Вот он перестал смотреть в чертежи. Хорошо это или плохо? А вот взял карандаш и стал быстро что-то писать.
Балтаев захватил с собой основной проект Данилевича. Он раскрыл большую коричневую папку и стал расстилать на столе листы ватмана и кальки. Они шуршали и звенели, как кровельное железо. Затем Хашим вынул носовой платок, громко прочистил нос. И только потом, как говорится, бросился в бой. По его мнению, основной проект должен считаться святым для строителей. Проект создан талантливой рукой, высокой мыслью выдающегося человека. Он создан основательно и продуманно. Его поддержали и утвердили самые высокие инстанции.
— По-вашему, внести новое в проект — преступление? Так можно понять ваши слова?
Этот вопрос секретаря обкома на минуту остановил Балтаева. Но отступать было поздно.
— Да, товарищ секретарь, — сказал он, — если хотите, можно и так понять. Я не верю в то самое новое, о котором говорят здесь. Откуда появилась вдруг такая ясность? Разве авторы поправок к проекту основательно изучили возвышенности Гавхона, Туякбоши? Ведь никто не знает, в каком состоянии пласты песка. А взорвать почти сто километров разве шуточное дело?.. Хорошо, скажем, мы взорвали. А грунт-то остается на месте! Потребуется масса механизмов и рабочих рук. Это товарищи подсчитали? Не вижу никакой экономии. Вот пусть профессор скажет...
Вместо ответа Данилевич сухо кашлянул. Это озадачило Хашима, и он тоже прокашлялся. Затем продолжал. Он собирался, должно быть, говорить долго, опять напирал на авторитет Данилевича, крупного ученого... Но вдруг профессор вскочил с места.
— Хватит! — почти закричал он. — Не произносите слова «ученый»! Вы не понимаете, что это значит. Оказывается, и здесь вам не место. Я ошибся, считая вас все же толковым парнем. — Он повернулся к Рахимову. — Вы извините меня, старика. Ведь я ехал спорить с вами, а спорить не о чем.
Глаза Хашима широко раскрылись.
— Профессор! — произнес он, чувствуя, что почва ускользает из-под ног.
Но Данилевич опять не дал ему говорить.
— Если жизнь потребовала изменить мой проект, я только приветствую это. Вы сказали верно, — он снова повернулся к Рахимову. — В науке нельзя ставить точки. Она всегда в развитии, а хлеб ее — сама жизнь. Обижаться или не признавать того, что другие увидели глубже, чем ты, может только горе-ученый. Я не считаю себя таковым. Прекрасно сказал Рудаки: «Кто учится жить у жизни, тому не нужен никакой учитель!»
— Профессор, ведь я... — начал было Хашим, но Данилевич и на этот раз перебил его.
— В Ташкенте я беседовал с одним молодым человеком по фамилии Данияров. Он показался мне чересчур уж романтиком, и я не с должным вниманием слушал его. Поэтому у меня сложилось превратное представление о его предложениях. И, как я уже сказал, ехал к вам, чтоб крепко поспорить. Однако мои сомнения рассеялись. Я за все то новое, что вы предлагаете.
Хашим потер лоб и едва выдавил:
— Если я что не так сделал или сказал, простите, профессор. Разве есть на свете человек без недостатков?
Но Данилевич уже не интересовался Хашимом. Он встал и обратился к секретарю обкома:
— Отвезите меня на трассу. Своими глазами хочу все посмотреть. — И пошел из кабинета, постукивая тростью. В приемной он столкнулся с Гулямом-ака.
— Извините, пожалуйста, — обратился к нему Старик. — Вы все время не спускали с меня глаз...
— Матвей Владимирович, вы не узнаете меня?
Теперь Данилевич уставился на него.
— Подождите, подождите...
— Я Гулям, — прошептал Гулям-ака. — Помните: «В жизни без труда нет радости, без забот — блага...»
Старик всплеснул руками.
— Гулямджан, дорогой мой, ты ли это?! Неужели настал день, когда мы встретились с тобой?!
Они обнялись.
— И ты постарел, — сказал профессор. — Сколько воды утекло. Да, чего только не пришлось тебе хлебнуть. — Профессор смотрел на тех, кто был рядом. — Вы знакомы с его жизнью, дорогие мои? Это сын моего лучшего друга. Кстати, Гулямджан, ты, наверно, не знаешь?.. — Он помолчал. — Марьямхон жива, в Ленинграде заведует кафедрой в институте. Ты ей обязательно напиши и дай знать о себе. Она будет счастлива.
V
Через месяц министерство утвердило поправки к проекту.
По всей трассе по радио был зачитан приказ о временном прекращении работ. Взрывники подготовили все к взрыву возвышенности Авлиякудук. На участках, близких к оазису Гавхона и к возвышенности Авлиякудук, прогудели предупредительные сигналы. На взрывы желали посмотреть все. Люди облепили холмы. Взрывы мирные, а на сердце тревожно. Волнение всеобщее. Лишь в фильмах видели такое. Взоры обращены на центральный наблюдательный пункт, на старика Данилевича с ракетницей в руке. Рядом с профессором — секретарь обкома, Рахимов, работники треста, Махидиль. Не было только Балтаева. Еще не было известно, останется ли он на стройке. Профессор Данилевич по этому поводу высказался вполне откровенно: «Если вы спрашиваете, доверять Балтаеву такое ответственное дело или не доверять, то я за то, чтобы не доверять». Но Хашим не сдавался. Для начала он написал жалобу в министерство. И вообще теперь не покидал кабинета, будто желая показать всем: этот кабинет мой, и другого человека здесь никогда не будет!
Заканчиваются последние приготовления. То тут, то там появляется человек с сигнальным флажком. Это Ходжаназар-ака. На кого-то он покрикивает, кого-то успокаивает. Назначенное время пришло, а что-то еще не готово...
Ходжаназар-ака был уверен, что сегодня — его счастливый день. Под его руководством и по его советам подготовлены взрывы. Дело в том, что взрывники не успевали в сроки, установленные руководителями стройки, подготовить необходимое количество шурфов для закладки взрывчатки. Строители не могли им помочь — не хватало буров, а экскаваторы были бесполезны: грунт, как железо, как камень. И тут к Рахимову пришел Ходжаназар-ака. Он сказал: «То, что знают старики, не знают и ангелы. Поручите нам это дело».
Дивно-Дивно согласился. В дело пошли кирки, кетмени. Долбили по указаниям старого Ходжаназара. Вот почему Ходжаназар-ака считал, что сегодня — его день. Ему и вручили сигнальный флажок в этот знаменательный для строителей, для пустыни час.
Наконец, все готово — можно начинать.
Махидиль схватила за руку Гуляма-ака. А тот молчит, сосет мундштук, покачивает головой, точно отсчитывает секунды.
Тишина. Пронзительно взвизгнул свисток. В небо метнулась сигнальная ракета. Люди шарахнулись в укрытия. Ходжаназар-ака взошел на бугорок, поднял флажок и махнул им.
Загремел гром!
С треском вздыбилась, словно перевернулась вверх дном, земля! Нет ни бога, ни черта, а вот точно взорвался ад. Наверно, многим пришла в голову эта мысль. Казалось, навечно над миром повис мрак и уже никогда не выглянет солнце. И вдруг в этой темени грянуло «ура!»
И снова взрывы, один за другим. Во веки веков пустыня не знала такого. Пошатнулись и пришли в движение барханы. Там, где прогрохотали взрывы, выросли горы щебня и песка.
Теперь взрывы раздавались далеко впереди, и тут стряслась беда, омрачившая праздник. Тяжело был ранен Ходжаназар-ака.
От радостного волнения он, казалось, забыл, что нужно бежать в укрытие, бросился прямо к шурфам. Ему кричали, но было поздно. Черная мгла налетела на старого Ходжаназара.
Махидиль закрыла лицо ладонями. Она не могла прийти в себя, даже когда ей сказали, что Ходжаназар-ака жив. В тяжелом состоянии, но жив. Его повезли в больницу. А диспетчером по взрывным работам назначили Надыра.
...Со всех участков стали прибывать бульдозеры, экскаваторы и самосвалы. Этой железной армадой командовала Махидиль.
— Ну-ка, ребята, вперед!
VI
Самое горячее место на трассе нынче здесь, где идет расчистка участка после большого взрыва. Поэтому и ремонтники прибыли прямо туда: время не ждет, простоев техники допускать нельзя. В группе ремонтников Махидиль вдруг заметила хорошо знакомое лицо. Махмуда!
Они не виделись целую вечность. Махмуда осунулась, похудела.
— Каким ветром занесло тебя? — спросила Махидиль.
— Почему не показываешься? — в свою очередь спросила Махмуда. — Подруги, а видимся раз в год.
Махидиль рада была встрече и вместе с тем опасалась: кто знает, как Махмуда смотрит на неприятности Хашима? Что бы там ни было, муж ведь. Ей наверняка известно, что Махидиль не только не защищала Балтаева, но и выступала против него. К тому же «доброхоты» могли ей доложить о другом: о том, что Хашим приставал к ней, Махидиль. Знает ли об этом Махмуда?