Махидиль поселилась при своей прорабской. Она решила уговорить Зубайду снова, как прежде, жить вместе, но та сказала, что уезжает, и подала заявление с просьбой освободить ее от работы. Махидиль отказалась подписать заявление.
— Что заставляет тебя бросать стройку?
— Состричка, не надо, не мучайте меня. Я все равно уеду. Так уж я решила.
— А если я не разрешу?
— Я уеду все равно.
Махидиль села рядом.
— Скажи правду, может, кто тебя обидел?
— Нет.
— Тогда не глупи. Подумай сама: ну, уедешь, а дальше что? Ты же всего-навсего десятилетку окончила, был бы у тебя диплом — другое дело. Чего тебе не хватает? Должность не нравится? Переходи на другую работу.
— Нет, сестричка, не уговаривайте, я же не маленькая. Понимаю. Здесь хорошо. Только я сама себя перестала понимать... — неожиданно призналась она. — Так тоскливо становится на сердце, жить не хочется... Все опостылело. Ничто не радует. Не могу остаться... Умру здесь — сами отвечать будете. Лучше отпустите.
— Подожди! — Махидиль строго посмотрела на нее. — Я знаю, куда ты едешь. Ты хочешь бежать к нему. Скажи правду, между вами что-то было? — Махидиль подумала о худшем: уж не ребенка ли она ждет? — Скажи, скажи правду, Зубайда! — просила она.
Зубайда смело глянула ей в глаза:
— Чему быть, того не миновать. Пусть вас это не беспокоит.
Махидиль вспылила:
— Как у тебя только язык поворачивается говорить мне такое? Ведь я тебе как сестра! Почему же мне не беспокоиться? Разве я могу спокойно смотреть, как человек идет ко дну? Нет, пока ты в своем уме, одумайся. Не губи свою жизнь. Ведь он подлый человек. Неужели не видишь? Ты просто дурочка. Он поморочит тебе голову, а потом все равно бросит. Поняла? У него жена, двое детей! Какой человек может бросить жену и детей?
— Не любил ее, вот и бросил.
— Он и тебя не любит, и тебя бросит — пойми! Возьмись за ум. Не мучайся сама и не разрушай чужую семью. Если ты уважаешь себя — не поедешь к нему.
Зубайда заплакала.
— Вам легко так говорить... Будь вы на моем месте... Я люблю его. Со мной в первый раз такое... Мне очень трудно! Без него умру! И он говорил в письме, что любит. Вот... — Она вытащила конверт, сложенный вдвое. — Разве любить грешно, а? Разве дело в том, что есть дети, жена? Разве настоящая любовь думает об этом?
— Ты совсем обезумела, Зубайда! Где же здесь настоящая любовь с его стороны?.. Трудно ему стало, разоблачили его, вот он и хочет забыться на время... За твой счет. В таких случаях сердце не советчик. Надо головой думать. Ты же знаешь, дом не строят на песке, его унесет ветер. Есть столько прекрасных ребят. А Хашиму Тугановичу не верь. Такие, как он, любят водить за нос дурочек, подобных тебе, и только. Давай отложим разговор. На, возьми заявление.
Махидиль пододвинула к ней листок.
Зубайда задумалась, потом бросилась к двери, не взяв заявления. Но прежде чем уйти, она порывисто обернулась и сказала:
— Вы еще не знаете меня. Не дадите расчет — не надо. Без расчета уеду, если уж задумала.
Махидиль хотела было остановить ее, но как-то сникла, исчерпав запас слов. Видно, плохая из нее воспитательница. Она передразнила себя, вспомнив, как уговаривала Зубайду: «В таких случаях сердце не советчик». Это легко со стороны говорить. А если Зубайда, как перепелка, попала в клетку? Как тогда быть?
Она видела в окно, как Зубайда проголосовала, и самосвал притормозил.
Махидиль с досады вскочила и заходила из угла в угол. На столе лежали наряды, чертежи. Она с утра не прикасалась к ним. Взяв с подоконника пачку газет, уселась за стол. На первой странице областной газеты увидела портрет Махмуды. Махидиль от неожиданности ахнула. Махмуда в брезентовой спецовке. Маску подняла на лоб.
Махидиль улыбнулась и мысленно поздравила подругу.
— Значит, такие наши дела, дорогая, — прошептала она.
Махмуда на снимке не походила на прежнюю печальную, усталую женщину. Что-то озорное появилось в ее лице.
...Тепакурганская насосная станция считалась сердцем Кызылкумского канала. За последнее время эти места так изменились, что и не узнаешь их. Люди приехали сюда с детьми, со всем добром. В бесплодных ранее местах появились цветники, тенистые аллеи, двухэтажные дома, даже улицы. Правда, нет еще у этих улиц названий. Квартал первый, второй, третий. Пройдет время, и их назовут: Строительная, Комсомольская, Коммунистическая...
Но и сейчас из распахнутых окон раздается музыка, а в новеньком клубе крутят кинофильм. На улицах судачат старухи, носится детвора.
Чуть дальше нового поселка на трассе высится сама насосная станция. В воздухе плывет красноватый пыльный туман. Кажется, что все вокруг окрашено этим цветом. По небу лениво скользят обрывки туч. Наступает вечер, и над станцией густеют сумерки. Проглядывают звезды.
Разрывая темноту, засверкали и рассыпались голубые искры. Идет сварка огромных труб насосной станции.
Хоть и ночь уже, но здесь светло. Подъемные краны укладывают трубы. Скрежет тросов, голоса людей заглушает натруженный гул дизелей, установленных на кранах. Строители переговаривались жестами, но если прислушаться, то и голоса можно различить: «Вира!», «Майна!» — раздавались команды. Вот уже уложены две трубы рядом, и раздается новая команда: «Начинай!» Маски опускаются на лица, веером рассыпаются искры, шипя взвиваются языки пламени.
Все спорится. Длинная красная полоса шва белеет на глазах. Шов придирчиво разглядывает мастер.
Махмуда овладела профессией, но пока ей еще не поручали ответственные участки. Ее учитель, Павел Иванович Попов, успокаивал:
— Подожди, вот сдашь экзамен, тогда, пожалуйста, вари что хочешь.
И вот он пришел, экзамен. На теоретические вопросы Махмуда отвечала уверенно. Оставалось посмотреть ее в работе.
— А ну, Махмуда, начинай! — скомандовал Попов.
Ученица опустила маску. Тоненькая, как жало, палочка впилась в железо. Экзамен есть экзамен. И хотя руки делали то, что надо, волнение перехватывало дыхание. Махмуде казалось, что настала минута, когда она окончательно и навсегда прощается с прежней унизительной жизнью служанки Хашима.
Махмуда выпрямилась и подняла маску. Мастер проверил работу, улыбнулся.
— Как, Павел Иванович? — чуть слышно спросила она.
— Поздравляю тебя!
Кто-то из сварщиков написал мелом на трубе: «Первая самостоятельная работа нашей Махмуды!»
На другой день в газете появился портрет молодой сварщицы. Ей захотелось съездить к Махидиль, чтобы поделиться своей радостью. Но та приехала сама.
— Поздравляю, дорогая! Увидела портрет в газете, бросила все дела и — к тебе.
— Спасибо, я знала, что ты обрадуешься.
— Смотрю на тебя — настоящая героиня.
— До героизма далеко, — засмеялась Махмуда. — Что же мы стоим здесь? Пошли в столовую, поставлю-ка тебе угощение!
— Угощение не сбежит. Вначале покажи, где работаешь.
— Идем. Посмотришь нашу станцию. Ей-богу, ты такую не видела.
Они подошли к высокому зданию.
— Бухарский эмир, выстроив минарет смерти, хвастался, что он подставил подпорку небу, — начала Махмуда, как настоящий экскурсовод. — Высота нашей станции превзошла эту башню! Давай войдем.
Махидиль часто бывала здесь, но ни разу не заглядывала внутрь. Действительно, как говорила Махмуда, такого Махидиль не видела. Сколько умных машин здесь работает! Черные стрелки движутся по застекленным шкалам аппаратов. Разноцветные сигнальные лампочки подмигивают, словно переговариваются.
Радостно сознавать, что все здесь приводится в движение благодаря воле и уму человека. Вместе с тем чувствуешь себя маленьким, беззащитным рядом с машиной, величиной с дом.
Сотрудники станции в белых халатах, каждый на своем посту, неотрывно следят за показаниями приборов.
Махмуда повела Махидиль по железной лестнице, на мостик пульта управления. Облокотясь на заградительную решетку, они стали смотреть вниз.
Стены здания из стекла. Куда ни посмотришь — нет конца и края каналам, несущим воду из Аму. Можно стоять в любом углу станции и спокойно наблюдать великую водную панораму. Вода, проделав огромный путь, с ревом наполняет обширный железобетонный бассейн. Насосные агрегаты втягивают воду и по трубам подают ее на высоту в сорок восемь метров. Четыре трубы, расположенные позади станции, выливают воду, и она течет дальше по двум другим трубам, в два раза толще тех четырех.
— Длина их больше восьмисот метров, — пояснила Махмуда.
Махидиль, конечно, была хорошо знакома с устройством подобного сооружения. Но она не прерывала подругу. Ей нравилась увлеченность Махмуды.
— Трубы такие, что в них может свободно проехать автобус. Вот какие мы свариваем!
— Молодцы! — сказала Махидиль. — Больше всего я счастлива за тебя. Просто горжусь тобой.
— Ну, что я... — смутилась Махмуда. — Вот Павел Иванович, Хаит Туляганов. Двадцать лет они сжимают огонь в ладонях. Работали сварщиками на Куйбышевском, Бухтарминском гидроузлах. На Ассуане работали. А что я?..
Махидиль не могла нарадоваться, глядя на Махмуду и слушая ее. Стало быть, в каждом человек таится сила, способная вершить большие дела. Только надо дать этой силе проявиться.
Махмуда не успела показать трубы, над которыми трудилась сама. Подъехала «Волга». В ней, кроме шофера, были две незнакомые Махидиль женщины.
Старенькая, сидевшая позади, хотела что-то спросить, но другая, значительно более молодая, опередила ее:
— Нам нужен третий участок. Это правда, что он у черта на рогах?
Старушка поморщилась на слова своей не очень вежливой спутницы и обратилась к Махидиль:
— Ласковая моя доченька, ты не едешь на третий участок? Не проводишь ли нас? Ищем-ищем, уморились. Иди садись рядом со мной. — Она подвинулась. — Этот узел можно сзади положить, сынок? — спросила она водителя.
— Да пристройте там где-нибудь, — ответил растрепанный круглолицый шофер.