— Как ни повяжись, все равно песок набивается в волосы. А ведь я сегодня ездила в баню... Конечно, в Ташкенте чисто! Я так тут соскучилась, порой тоска гложет... Ведь я уже здесь больше трех месяцев, — не замолкая ни на секунду, говорила она, приводя себя в порядок. — Первое время очень скучала, никак привыкнуть не могла. Даже плакала украдкой. Тогда еще девушек было мало, парни глазели... Разные реплики бросали, двусмысленности, будь они неладны. Я только брови хмурила, ничего не говорила. Все равно не отстают.
— А сейчас их много? — перебила ее Махидиль.
— Кого?
— Девушек.
— На нашем участке маловато, а на других много. Русские, казашки, латышки, туркменки... Все национальности есть. Надо же, едут на стройку со всех концов страны!
— А вы кем работаете?
— Я? Учетчицей. Принимаю горючее, выдаю его механизаторам, шоферам. Учитываю, кто вышел на работу, кого нет, сколько каждый механик израсходовал горючего, сколько сэкономил. Некоторые столько сжигают, ужас просто. То, говорят, руки мыл, то чай кипятил. Таких я готова загрызть. Горючее издалека привозят, а они... Ругаю их, да все без толку... Просто диву даюсь — может быть, их мать по ошибке родила? Вы замужем? — без всякой паузы выпалила вдруг Зубайда.
Махидиль отрицательно повела головой.
— Ну и правильно. Одна моя подружка вышла замуж и словно в клетку попала. Что может быть лучше свободы, правда, апа? Если муж хороший попадется, другое дело, а если нет, то считай, что погибла в расцвете лет... У нас тут работает Гульхайри. Окончила десятилетку с медалью, поступила в институт, а вот влюбилась и приехала сюда, в эту пустыню, за одним хулиганом. Просто диву даюсь, что она в нем нашла? Вот Музаффар — другое дело... Наш комсорг. Такой вежливый, обходительный, приятный... И дело знает, а как говорит! Выступает на собрании — заворожит слушателей. Слово к слову подбирает, будто бусы нанизывает. И сам красивый, ладный, что твой сахар. Прямо клади в рот и пей чай. А вот Алеша на гитаре играет — так играет, так играет — прямо душой отдыхаешь. И умный такой, вежливый. Вот такого стоит полюбить. Куда Надыру до него... Ох, не нравится мне Надыр. А еще имя-то какое![8]
— А чем он плох?
— Я же говорю — хулиган. Это даже слепой увидит. Разве хороший парень дружил бы с Черным Дьяволом и пьянствовал? Бедная девушка просто погибает, а все надеется сделать из него человека.
— Что это еще за Черный Дьявол? — поинтересовалась Махидиль, вспомнив о том, что говорил шофер по дороге на стройку.
— Да этот... Бригадир, на место которого вы приехали. Маннап Тураев. До смерти не терплю его. Разве все вымерли, что его поставили бригадиром? Хорошо, что вы приехали. Но берегитесь, он на все способен.
— А почему его зовут Черный Дьявол?
— Не знаю. Прозвали так. Он черный-пречерный и плотный такой. Может быть, поэтому. Настоящий Черный Дьявол. А вы знаете, что такое «черный дьявол»?
Махидиль кивнула.
— Рассказывают, что один «черный дьявол» ударил верблюда в бок, так тот сразу умер. Вот Маннап точно такой же. Видели бы вы его глаза! Вот такие. — Она соединила указательные и большие пальцы обеих рук, сделав круг, в котором могло бы поместиться крупное яблоко. — Как посмотрит, так просто страх берет. Будто вот-вот съест. Представляю, как он разозлится, что вы приехали. Он ведь из тех, кто слишком любит командовать.
— А работал он хорошо?
— Куда там! Первый месяц его бригада, правда, перевыполнила план. А потом — все... Где вы были во время бурана? Чуть наш вагончик не унесло. А вот те бараки засыпало песком. Дивно-Дивно сам приезжал, руководил раскопкой.
— Что еще за Дивно-Дивно?
— Да Рахимов, вы его, наверное, знаете. Самый главный наш начальник. Все его так зовут.
Махидиль вспомнила начальника стройки, который не мог усидеть в своем кабинете, его присказку — и рассмеялась...
— Я слышала, что во время урагана кто-то пропал. Не знаете, нашли?
— Тех-то? Нашли. Машина застряла в песках. Вот они и не вылезали из нее, пока ветер не стих. — Зубайда вдруг улыбнулась и спросила:
— Вы не знаете дядюшку Ходжаназара? Ох, и острослов этот Ходжаназар-ака! Так и сыплет шутками и прибаутками. Спрашивает, почему аист стоит, подняв одну ногу? Ему объясняют, а он в ответ: «Неверно. Если и вторую поднимет, то упадет, вот почему». Смешно, правда?
Девушка расхохоталась. Она тараторила без умолку, рассказывала, кому приходят письма, а кому нет, какой парень какой девушке подарил духи, кто что любит. За короткий час, что провела в ее обществе Махидиль, она будто познакомилась с жизнью всего участка.
Несмотря на позднее время, шум на трассе не умолкал. Казалось, что маленький поселок, приютивший в своих объятиях несколько десятков людей, был голосистее большого города.
— Ничего, если я погашу на минутку свет? — вдруг спросила Зубайда. — Только разденусь и лягу, а вы потом включите. А то, если я не лягу вовремя, утром ни за что не проснусь.
— Гасите, пожалуйста, — сказала Махидиль, улыбнувшись своей новой знакомой.
— У меня это с детства. Не могу при посторонних раздеться, а одетой ни за что не засну. Девочки смеялись надо мной, вот мне и пришлось перебраться сюда. Вы крепко спите? А то я немножко храплю...
Зубайда разделась и легла, натянув на себя простыню. Только голова ее опустилась на подушку, как она заснула.
Сон не шел к Махидиль. Разные мысли лезли в голову. Да и тонкий тюфячок казался ей жестким после мягкой домашней постели, любовно взбитой на ночь мамой. «Ничего не поделаешь, — вздохнула она, — нужно привыкать ко всему...»
Изредка шум трассы прерывал какой-то вопль, доносившийся из пустыни. «Ой-йа, ой-йа», — словно младенец, плакал навзрыд какой-то зверь. Махидиль чудились чьи-то шаги за тонкой стеной вагончика, шепот, порой ей казалось, что кто-то громко вздыхает. К тому же ветер раскачивал фонарь, висевший на проводе перед вагончиком, и поэтому свет и тени гуляли из одного угла комнаты в другой.
Махидиль стало тоскливо. Она почувствовала себя одинокой и вспомнила Камильджана... Когда ею овладевали грусть и невеселые думы, он тихонько щелкал ее по носу и, смеясь, говорил: «Выше голову!» Он вовлекал Махидиль в беседу, и от печальных мыслей не оставалось и следа... Кто-то теперь развеет ее тоску? Девушка вспомнила свою приемную мать и живо представила, как она сидит в их садике, одинокая, все еще не веря, что дочь оставила ее, и смотрит на ворота. У Махидиль сжалось сердце... Завтра опять надо написать маме, и, конечно, не такое письмо, которое нагоняет тоску, а рассказать о том, как хорошо встретили ее здесь, на стройке, люди, как радостно тут на первой в жизни самостоятельной работе. Это ведь ее долг — поднять настроение осиротевшей матери...
С постели Зубайды, как она и предупреждала, раздался громкий храп. Через окно скользнул луч света, осветив Зубайду, с которой соскользнула простыня. Махидиль залюбовалась стройным, загорелым тугим телом, поблескивавшим в мерцании света, словно бронза. Зубайда казалась прекрасной, как статуи богинь, которые она видела в музеях. «Правда, те никогда не храпели, — улыбнулась Махидиль. — Ну да ладно, к этому легче всего привыкнуть...»
Короток рассвет в пустыне. Еще не было шести часов, как солнце уже принялось прожаривать своими жгучими лучами все вокруг. Махидиль разбудил гул машин, громкий смех и разговоры. В тамбуре вовсю дребезжал кипевший чайник. Махидиль приподнялась и огляделась. Постель Зубайды была аккуратно убрана. На столике порядок. Только Махидиль собралась пойти умыться, как в тамбур, гремя ведрами, вошла Зубайда.
— Простояла в очереди за водой, — задыхаясь, проговорила она, ставя ведра. — Порой никого не бывает, а иногда словно весь поселок собирается у бочки. Вон там, — кивнула она в сторону, — огромная, как дом. В нее сливают воду, которую ежедневно привозят из Туябулака. А у бочки, чтоб их, начальников, черти разодрали, только один кран. Сколько мы просим, чтобы сделали второй, никто не откликается. Вот и очереди...
— А разве здесь нет воды?
— Здесь? Откуда? Говорят, есть где-то колодцы, да только там воды на донышке. Тут даже помыться как следует не помоешься... Мужчинам-то что, а вот женщинам трудно.
— А разве в Туябулаке нет бани?
— Есть. Каждую неделю ездим. Только вот вчера я весь свой выходной на это потратила. Словом, нелегко приходится нам, строителям.
Махидиль понравилось, как произнесла Зубайда эти два слова — «нам, строителям».
Не успели девушки позавтракать, как появился Данияров и повел Махидиль знакомиться с бригадой. Это знакомство произошло в столовой. Там завтракали одетые в зеленые и серые спецовки рабочие.
— На несколько дней сюда прибыли? — спросил парень с маленькими усиками, обращаясь к Латифу, когда тот представил Махидиль. — Или, может быть, уже завтра будем отмечать проводы?
Кто-то фыркнул.
— Как жаль, что вы не предупредили о том, что бригадиром у нас будет женщина! Постарались бы открыть лавку с шелком и духами.
Шея и лицо Даниярова залились краской.
— Это что за разговоры?! — стукнул он кулаком по столу.
Парень с усиками поднялся с места.
— Если мои слова кого-нибудь обидели, арбакеш[9] виноват, молчу... Я только хотел узнать, подойдет ли здешний климат для такой красивой барышни...
Раздались приглушенные смешки. Махидиль была спокойна, словно такой прием не явился для нее неожиданностью.
— Что ж, климат неплохой. Говорят, он закаляет и прибавляет мужчинам мужественности. Хотя, судя по вашему поведению, этого не скажешь, — обратилась она к парню с усиками.
Острота достигла цели. Парень с усиками разинул рот. Кто-то воскликнул: «Ого!» и многозначительно кашлянул.
До черноты смуглый человек с круглым лицом, сидевший за дальним концом длинного стола, подмигнул и негромко сказал: