— Лестер, что ты делаешь? — окликнул его Мейвел.
— Укрепляю слабые руки и придаю силы шатким коленям, — ответил Лестер.
Колдвел вылез из катера и, повернувшись, протянул руку Беверли. Она улыбнулась ему, но предложенной помощью не воспользовалась, предпочтя ухватиться за поручни беленой лестницы. К Урезу Воды она пошли вместе.
— Ты же слышал, что говорили по телевизору, — заметил Мейвел. — Ураган пройдет мимо.
Ньютон с довольным видом кивнул Мейвелу и Беверли, когда они проходили мимо, и произнес, не поворачиваясь к Мейвелу:
— Я бы на твоем месте снова включил телевизор, дружок.
— Что вы хотите этим сказать? — повернулся к нему Мейвел.
— Я хочу сказать, что этот земной шарик похож на бильярд-автомат и «Клэр» только что врезалась в огромный фронт холодного воздуха. Аномалия. Хаос. Циклон отшвырнул ее обратно, и она возвращается. И не одна, а с ответвлением.
Мейвел перевел взгляд на Лестера, продолжавшего стоять на коленях рядом с жалким побегом.
— Прекрати, Лестер, — рявкнул он.
Лестер резко поднялся и отскочил в сторону, но лишь для того, чтобы снова опуститься на колени рядом с другим молодым побегом, колеблемым ветром. Достав подпорку и скотч, он принялся его подвязывать.
— Салом восемьдесят второй, — произнес он. — «Боже мой! Да будут они как пыль в вихре, как солома перед ветром. Как огонь сжигает лес и как пламя опаляет горы, так погони их бурею Твоею и вихрем Твоим приведи их в смятение».
Мейвел махнул рукой в сторону Лестера и сосредоточил взгляд на Джимми Ньютоне.
— Так они говорят, что ураган может нас задеть?
— Да, они говорят, что может, — ответил Ньютон. — А я утверждаю, что именно так и произойдет.
Мейвел закурил очередную сигарету и снял с помертвевшей кожи обветренных губ крошку табака.
— Не пройдет и нескольких часов, как они еще что-нибудь скажут, — заметил он.
— Смотрите! — воскликнула Беверли, указывая на восток, где огромная тень постепенно заволакивала горизонт.
Все повернулись в указанном направлении. Горизонт был размыт плотной черной линией, которая мерцала и пульсировала.
— Что будет, то будет, — прошептал Лестер. — И похоже, нам недолго осталось ждать.
— Это еще не ураган, — покачал головой Джимми Ньютон.
— Кажется, я знаю, что это такое, — откликнулся Мейвел Хоуп.
Колдвел тоже знал, что это такое и почему оно изменяет форму, дрожит и пульсирует. Но только он собрался произнести это вслух, как Беверли подняла палец:
— Тссс! Слышите?
И до них донесся звук, словно тысяча скрипичных смычков трепетали на струнах где-то на небосводе.
— Да, я читал об этом, — промолвил Мейвел.
По мере приближения тень начала раскалываться, взрываясь мощными аккордами. Воздух пришел в движение от целой какофонии звуков — визгов, стонов и криков, которыми сопровождалось каждое расщепление.
Все небо заполнили птицы.
— Как красиво, — прошептала Беверли и схватила Колдвела за руку.
Остальные словно онемели, пока наконец Джимми Ньютон не изрек:
— Черт, я видал, как улетают птицы перед ураганом, но ничего подобного еще не встречал.
— Небо потемнело, — начал Мейвел.
— Потемнело? — переспросил Джимми.
— И во всех его частях появились всевозможные птицы.
— Откуда это? — поинтересовалась Беверли, но Мейвел уже быстрыми шагами удалялся к зданию.
— Мне надо заняться делами, — бросил он через плечо.
— Ну что, теперь ты видишь, что ураган приближается? — окликнул его Джимми Ньютон.
— Да, — кивнул Мейвел Хоуп. — Люди могут лгать, ошибаться и верить в собственные выдумки. Но птицы… — Мейвел обернулся и раздраженно махнул рукой. — Пошли, Лестер.
2
Первую часть своей истории Беверли рассказала Колдвелу за кофе, когда они сидели в «Логове пиратов». Она опасалась, что он может испугаться, но приближение бури лишило ее осмотрительности. И все же она начала не сразу.
— Мне понравилось ловить с вами рыбу, мистер Колдвел.
Колдвел кивнул, однако так и не назвал своего имени и никак не откликнулся на комплимент. Он уже чувствовал, что ему не избежать беседы с этой женщиной. Им придется обмениваться сведениями, забавными историями и отрывками из собственных биографий, и его пугала эта перспектива.
— Я ловила рыбу только со своим дедом на озере Симко, — продолжила Беверли.
Колдвел открыл рот и издал какой-то слабый звук. Беверли расценила его как знак вежливости и проявление интереса и поэтому продолжила, пока ее никто не остановил:
— Меня воспитал дед. Мои родители умерли, когда я была совсем маленькой.
На самом деле у Колдвела чуть не вырвалось: «Надо же, я тоже рыбачил на Симко, сначала с отцом и дядей Бейзилом, а потом с сыном Энди». Но он не сказал этого, и теперь Беверли ему рассказывала о том, как умерли ее родители.
Начала она с воспоминаний о своей матери Бренде. На самом деле они ни на чем не были основаны за исключением пьяных утверждений деда, что Беверли похожа на мать, так что иногда в его помутившемся сознании обе оказывались сестрами. Беверли представляла себе Бренду мечтательной и поэтичной, такой же, какой хотела стать сама, если бы ей не помешала ее несчастная судьба.
— Моя мама была очень одухотворенной женщиной, — говорила она. — И ее привлекало все таинственное.
Самым таинственным явлением являлся ее отец. Дед Беверли редко вспоминал о Джеральде, разве что когда окончательно вырубался в баре «Доминион», но по какой-то необъяснимой причине дар речи его все еще не оставлял. Поэтому, рассказывая свою историю Колдвелу, Беверли приходилось приукрашивать те немногие факты, которые были ей известны. Так, например, она знала, что отец родился в Англии, поэтому в ее рассказе он приобрел какой-то процент королевской крови. По крайней мере, он безусловно был аристократом, и у него не было профессии, впрочем, он в ней и не нуждался. У Джеральда были средства для того, чтобы удовлетворять свои немногие, но довольно дорогостоящие потребности: ему нужны были деньги на сигареты, которые он выкуривал тысячами, на выпивку, которую потреблял литрами, и на героин.
Составляя представление об отце, Беверли пользовалась несколькими источниками. Во-первых, она помнила фотографию Джеральда. На нем была футболка, очки в толстой оправе, а во рту сигарета; даже на поблекшем черно-белом снимке на его руках были видны табачные пятна.
Она довольно часто видела эту фотографию в кабинетах своих психотерапевтов, которые полагали, что в основе так называемых проблем Беверли лежит история ее отца и матери. А одна из них — агрессивная доктор Нот — как-то даже вытащила старый номер «Телеграммы» в разгар наискучнейшего сеанса Вероятно, она полагала, что это поможет вовлечь Беверли в оживленную дискуссию, хотя на самом деле она была далека от этого как никогда. Прежде всего это объяснялось постоянным приемом транквилизаторов, которые ей прописывала сама доктор Нот, так что почему эта толстая неприятная женщина вдруг решила, что фотография может возродить Беверли к жизни, остается только гадать.
Беверли смотрела на снимок, и в ее голове вяло всплывали праздные вопросы. Каким образом это фото попало в газету? Почему на нем не было матери? Беверли видела, что снимок сделан в Ориллии, и действительно, Джеральд стоял в Коронационном парке, а за его спиной виднелся пруд. Беверли казалось, что отец никогда не расставался с матерью и они постоянно были вместе, но потом ей пришло в голову, что Бренды нет на фотографии, потому что она-то и снимала отца. Она протянула газету доктору Нот, ноздри которой трепетали от предвосхищения, и промолвила: «Сукин сын слишком много курил».
Беверли знала, что отец пил, ибо и она унаследовала ту же черную кельтскую жажду. Можно было, конечно, предположить, что это проклятие ей досталось от деда, но оно было настолько сильно, что его источник не мог отстоять от нее более чем на одно поколение.
Знала она и о героине, потому что об этом знали все в городе и отчасти именно этим объясняли причину происшедшего. «Ну естественно, — говорили люди, — он же был наркоманом». Хотя на самом деле никто в Ориллии ничего не знал про героин и людям просто нравилось приукрашивать свои рассказы фразами типа «И не забывайте, что он принял целую тонну героина». Беверли представляла себе, а может, помнила, как это было на самом деле, как Джеральд часами стоял с ложкой у плиты, методично приготавливая наркотик, как он дезинфицировал шприц, так как до смеха боялся микробов, а потом ловко всаживал иглу в вену.
Заметив смущенный вид Колдвела, Беверли умолкла.
— Вы все время повторяете: «Я себе представляю, а может быть, помню», — промолвил он.
— Да, именно так, — согласилась она и отхлебнула кофе, пытаясь объективно оценить свое поведение и проверить, не допустила ли опять каких-нибудь странных выходок. Однако, похоже, все пока было нормально. — Память — очень интересная штука.
— А вот у меня ее нет, — неожиданно для самого себя заметил Колдвел.
— Прошу прощения?
— У меня нет памяти. По крайней мере, в том смысле, как у большинства людей. То есть воспоминаний, которые тянутся из прошлого к настоящему. У меня есть воспоминания, но я не могу их расположить в правильном порядке.
— А в каком порядке вы хотите их расположить?
— Просто чтобы они шли по порядку. Сначала было это, потом то.
— В хронологическом? Или причинно-следственном? Это произошло из-за того, что случилось то-то.
Колдвел проигнорировал этот вопрос.
— Но что вы хотите сказать этой фразой — «Я себе представляю, а может быть, помню»?
— Я видела это, — ответила Беверли. — Я знаю, что видела, как отец готовит героин. У нас была только одна комната, и я должна была его видеть. Но когда это случилось, мне не было еще и двух лет.
Беверли сидела на высоком детском стульчике в углу. Перед ней стояла тарелка супа, а в руках у нее была деревянная ложка. Ей давали деревянную ложку, так как она была очень активным ребенком. Однажды она порезала рот металлической ложкой, и с тех пор ей стали давать деревянную.