ание и попросить Полли, чтобы та налила ему выпить. В конце концов, Господь создал выпивку именно для таких случаев. Лестер почувствовал, как на него нисходит сто пятьдесят третий «салом». Он ждал этого много лет, и вот теперь текст начал звучать у него в голове: «О Господи, Ты взял свое семя и опустил его в золотые воды…»
Он был всего в десяти футах от хижины, когда налетевший ураган закружил его вокруг собственной оси. Лестер пустился в танец с адским ветром, который вел себя как неотесаный мужлан. Он быстро понял, что лучше ему не сопротивляться, и поэтому просто закрыл глаза, открывая их лишь в те мгновения, когда вихрь немного ослабевал. По прошествии неопределенного времени он разомкнул веки и смутно различил перед собой строение, к которому гнал его ветер.
Он врезался головой в стену, и хижина рассыпалась как карточный домик. Лестера швырнуло на генератор, который высился как металлическое божество на цементном фундаменте. От удара кишечник Лестера бешено заработал и издал громкий звук, присоединяя его к общей торжественной какофонии. Лестер, переводя дыхание, прильнул к генератору и попытался вспомнить, как он включается. Один рычаг надо было опустить вниз, а другой поднять вверх, но это надо было сделать правильно. Стоит перепутать рычаги, и механизм затрещит и сломается, и тогда Мейвел его точно не похвалит. Он скинет с его головы шляпу, вытрет со лба пот тыльной стороной ладони и пробормочет себе под нос: «Лестер, ну сколько можно повторять одно и то же?» А Лестер будет идиотски улыбаться и пожимать плечами. «Простите, сэр», — скажет он. И хотя он терпеть не мог называть Мейвела сэром, он бы предпочел, чтобы этот разговор произошел прямо сейчас.
Рычаги располагались с двух краев генератора, и Лестер знал, что Мейвел сочинил какую-то фразу, которая помогала запомнить, в каком положении они должны находиться. Кажется «левый вниз, правый стоймя». Лестер был почти уверен, что именно так, и уже схватился за рычаги, когда ему пришло в голову, что левый тоже может быть «стоймя». Он вцепился в генератор и прильнул к его боку. Но ураган хотел забрать не только Лестера, но и генератор. И несмотря на то что тот был привинчен к фундаменту шестидюймовыми болтами, его трясло и раскачивало из стороны в сторону.
Левый стоймя, правый стоймя. Лестер понимал: даже если ему удастся включить генератор, тот долго не продержится, но это не было основанием для того, чтобы отказываться от этой затеи. Что-то врезалось ему в висок, но он был настолько сосредоточен, что даже не обратил на это внимания. Левый стоймя, правый стоймя. Лестер решил исходить из того, что правые всегда правы, а потому должны брать верх, следовательно, именно правый рычаг нужно было поднять так, чтобы он принял вертикальное положение. Люди ходят, держа тело в вертикальном положении, и поэтому они лучше обезьян. Придя к этому выводу, Лестер взялся за рычаги и сделал глубокий вдох.
Мейвел хотел сообщить о Полли о своей несовершенной любви, но боялся, что это может ее встревожить. Что тогда она догадается: ее положение очень серьезно. А он не хотел признаваться в этом даже себе, поэтому предпочел молчать.
Все молчали. Когда Гейл и Сорвиг вернулись с аптечкой и открыли ее, никто и слова не промолвил о том, насколько бесполезно ее содержимое — она была битком набита мазями от солнечных ожогов и пластырями.
Гейл порылась в аптечке и выудила самый большой пластырь размером два на два дюйма. А Сорвиг нашла бинт и что-то сказала Гейл, но из-за дикого рева ветра Мейвел не разобрал ее слов.
— Быстрей! — рявкнул он, выведенный из себя бесстрастным поведением девиц, хотя и сам старался сохранять невозмутимое выражение лица.
Гейл проворно разорвала обертку и сняла защитную пленку, которая тут же была унесена ветром.
— Убери свою руку, — попросила она Мейвела.
Он приподнял пальцы, и Гейл заткнула кровавую расселину пластырем. Затем она осторожно приподняла голову Полли с колен Мейвела, и Сорвиг принялась бинтовать ей шею.
Мейвел убеждал себя в том, что Полли знает о его чувствах, хотя он и проявлял их в несколько грубой форме — например, он любил хлопать ее по заднице. Впрочем, и сама Полли никогда не говорила Мейвелу, что любит его. И он понимал, что призрак ее покойного мужа не позволяет ей это делать. Он часто, выполняя в спальне супружеские обязанности, спиной ощущал его взгляд и чувствовал, что Полли с ним не до конца открыта. Но его это вполне устраивало.
— Не слишком туго? — кивком указал он на бинт.
— Хорошо, — откликнулась Гейл, хотя бинтовала Сорвиг.
Мейвела уже не интересовало, любит его Полли или нет. Все вопросы такого рода были унесены ураганом в океан.
— Мей, — прошептала Полли, вложив все свои силы в этот выдох, который каким-то образом прозвучал как его имя.
Джимми Ньютон продолжал ползти по полу, усыпанному осколками и черепками, которые постоянно перемещались и вздымались вверх, словно это было дно океана. Он подумал было о том, чтобы подняться на ноги, но ветер, оказавшийся в ловушке, так неистовствовал, что Джимми просто размазало бы по стенам. Как бы там ни было, ему нужно было установить местонахождение генератора, а снизу это сделать было проще. Поэтому он старался не придавать значения новым порезам и ссадинам, которые каждую секунду появлялись на его ладонях и коленях.
От ресторана уже мало что оставалось, и было трудно провести грань между улицей и помещением. И человеческие представления о различиях мало что меняли. Джимми это напомнило игру, в которую он любил играть в самолетах, определяя точный момент, когда лайнер входит в облако. Определить это было невозможно, ибо у облаков нет границ. Человек видит или то, что самолет находится в облаке, или то, что облака нет. И вот теперь весь мир бесконечно переходил из одного состояния в другое.
Джимми Ньютон пытался вспомнить, где он оставил генератор, но проблема заключалась в том, что подобные мелочи его никогда не интересовали. Они его настолько не интересовали, что он даже на свою жизнь не обращал никакого внимания.
Он дополз до угла зала, но искомого там не оказалось. Откуда-то из темноты на него налетело кресло и рассекло ему лоб, после чего поднялось в воздух и начало неуклюже удаляться, как вертолет с перекрученными лопастями. Джимми Ньютон охнул и выругался.
Затем на него налетел еще один предмет. Этот был небольшого размера. Он проскользнул между рук Джимми и прижался к его груди, как голодный младенец. Ньютон приподнялся на корточки и увидел, что это ящик с двумя портами для зарядки батарей.
— Ага! — воскликнул он и осторожно посмотрел наверх. Джимми редко задумывался о Всевышнем. Он считал это тоже своеобразной игрой с облаками и знал, что сможет сказать что-либо определенное, лишь оказавшись на небесах, а установить момент перехода так и не представится возможным.
3
Вцепившись в развороченные бревна, Колдвел вместе с семьей уплыл из Галвестона. И теперь он возвращался к настоящему. Колдвел знал, что время на исходе, что к ним приближается око и что весь мир будет разрушен.
Колдвел осторожно опустил Беверли на кровать. Она оперлась на локоть и перевернулась на живот, подставив ему в темноте свою очаровательную попку. Она чуть приподняла ногу, и он, опершись одной рукой о кровать, пропустил другую между ее ног, так что его средний палец оказался между влажных губ ее влагалища. С осторожной властностью он прикоснулся к ее клитору, и Беверли еще шире раздвинула ноги.
Ветер подтолкнул его в спину и швырнул на кровать, словно он мешал «Клэр» закончить производимые в коттедже разрушения. Беверли опустила руку, обхватила член Колдвела и, слегка подвигав бедрами, вобрала его в себя.
Она закрыла глаза и прислушалась. Теперь оглушительный вой ветра, от которого и так лопались барабанные перепонки, заглушал еще какой-то более громкий звук. Это был грохот волн, удвоивших свои усилия. Казалось, сам Бог спустился с небес, чтобы призвать людей к покорности и почтению.
Она вспомнила, как волны ударялись о стены ее маленького домика на улице В, где она жила вместе с Маргарет. Вечером 8 сентября 1900 года в их дверь постучались волны, и вода начала быстро подниматься. Беверли оплакивала потерю ковра, лежавшего на первом этаже, и не сомневалась в том, что всю мебель придется ремонтировать. Но ей не было страшно, по крайней мере до тех пор, пока не раздался страшный грохот.
— Что это было?
— Железнодорожная эстакада, — простонал Колдвел.
— Верно. — Беверли сжала в руках испачканную простыню и вернулась в прошлое.
Снова раздался страшный грохот, еще один, и Маргарет перепугалась не на шутку. Именно поэтому для нее были так важны краеугольные камни нормы — они создавали иллюзию, что мир приручен и неопасен. Именно поэтому она настаивала на том, чтобы мать покупала стиральный порошок «Лаури», так как он широко рекламировался и пользовался наибольшей популярностью, хотя Беверли знала, что существуют другие, более эффективные моющие средства. Грохот не прекращался, словно за дверью притаилось чудовище с огромными клыками и неуемным аппетитом.
Беверли вжалась в кровать и расслабилась, пытаясь найти правильное положение, которое даст ей возможность кончить. Впрочем, все это было проделано абсолютно бессознательно, ибо все ее мысли были заняты продолжающимся грохотом и глухими раскатами грома.
Стены начали дрожать — сначала при каждом ударе эстакады, а потом уже независимо от них. Беверли подхватила Маргарет на руки. Та была настолько испугана, что у нее не было сил даже на то, чтобы плакать, и лишь ее хрупкое тельце сотрясалось от беззвучных рыданий. Беверли провела рукой по ее волосам, мягким, длинным и золотистым благодаря ежевечернему ритуалу, когда девочка по сотне раз проводила по ним эбонитовым гребнем, и закрыла глаза. Она не молилась, потому что была зла на Господа, но в глубине души пыталась заключить сделку с этим воинственным и высокомерным выскочкой, чтобы Он спас ее дочь.