«Если слух этот подтвердится, — соображал Карягин, — то сомнений нет — Корнилов изберет путь через Новодмитриевскую. Завтра придется принять оборонительное положение и попросить подкреплений».
Поднявшись на другое утро, он начал было распоряжаться выводом пехоты в окопы, но начавшийся дождь вскоре изменил его намерение. Он ограничился высылкой разъездов да приказанием пехоте быть в полной готовности. Дождь, как сквозь сито, не прекращался. Вскоре и улицы станицы, и дороги потонули в невылазной грязи.
«Не думаю, — рассуждал Карягин, — чтобы Корнилов повел людей по такой походе. Хотя осторожность не повредит».
И, несмотря на просьбы командира эскадрона, он не прекращал разъездов. К полудню дождь перешел в снег и началась форменная метель. Еще было светло, когда во главе одного из разъездов, Карягин, сопровождаемый комиссаром, объезжал свои укрепления. Снег падал огромными хлопьям. В воздухе как бы висела густая белая кисея. Поднявшийся ветер намел целые сугробы. Снег совершенно заровнял окопы. Мороз крепчал. Подъехав к ручью, который еще утром не представлял собой ни малейшего затруднения для пешехода, Карягин увидел широкий и бурный поток.
— Вот прекрасная защита, — весело крикнул он, подъезжая к закутанной фигуре волновавшегося комиссара.
— Вот думаете он непроходим? — обратился к нему последний.
— Не то чтобы вовсе непроходим, но на переправу понадобится много времени. А если с этого берега немножко пострелять, то я думаю, что Корнилову ручья не перейти. Если только он действительно решил нас атаковать сегодня, во что я не верю, то он со своею бандою или замерзнет по ту сторону ручья, или уложит всех под нашим огнем во время переправы.
Успокоенный вернулся он домой, сопутствуемый комиссаром и командиром эскадрона.
— С морозцу не дурно бы и по рюмочке пропустить, — обратился он к спутникам. — Вы бы, товарищ Ициксон, распорядились бы этим делом, а мы пока потолкуем с командиром эскадрона. Вот что, товарищ, — обратился он к кавалеристу. — Когда стемнеет, вышлите один разъезд по направлению к ручью. Так как сегодня очень холодно, то сменяйте людей через каждые два часа.
В начальники разъездов назначьте Федченко и Кошкина. Эти двое пусть всю ночь ездят. Поняли.
— Отчего же других не назначать. Ведь этак для Кошкина и Федченко обидно будет.
— Это уж мое дело, товарищ. Вы ведь знаете. Время военное и рассуждений быть не должно. Приказано и сделано. Ведь так?
— Ладно, товарищ. Будет исполнено.
— Вы вот выпейте-ка рюмочку на дорогу, — наливая из принесенного попадьей графина, продолжал Карягин.
— За ваше здоровье, товарищ. За полную победу, — выпивая рюмку, провозгласил командир эскадрона, обтирая усы. — Покойной ночи.
Глава IV
Мы оставили Глеба с его моряками в тот момент, когда он ворвался в дом священника.
— Перевязать этих негодяев, — оборачиваясь назад, крикнул он. — Сдается мне, что мы поймали главарей. Их надо живыми в штаб доставить.
Басов и Бутенев бросились исполнять приказание.
— Извините, господин капитан, — вдруг заговорил один из арестованных. — Вы делаете большую ошибку, обращаясь со мною таким образом. Я такой же офицер, как и вы. Я…
— А так ты еще и офицер? Так тебя повесить мало предатель. Ну да в штабе разберутся.
— Я имею документы, — отступая и не давая стоявшему в нерешительности Бутеневу себя связать, продолжал тот. — Я имею документы, доказывающее, что…
— Э, какие там документы. Мичман Бутенев, почему этот негодяй не связан? — крикнул Глеб.
«Что за противная рожа, — между тем рассуждал он про себя, искоса поглядывая за пленного офицера. — Не даром изменил своей совести. Негодяй».
— Ну, господа, двигаемся дальше. А этих двух мерзавцев поручаю вам, Басов. Доставьте их в штаб живыми или мертвыми. При попытке к побегу вы знаете, что делать. Без разговоров пулю в затылок. Ну, с Богом.
Часа два или три продолжалась ловля рассеянных по станции красных. Между тем погода изменилась. Снег прекратился. Ветер разогнал тучи и стих. Погода стала прекрасной. Огромная полная луна выплыла из-за горизонта и осветила своим бледным светом только что взятую станицу. По улицам взад и вперед двигались патрули добровольцев.
— Господин лейтенант, — нагоняя на одной из улиц патрулировавшего Глеба, остановил его офицер связи. — Вас командир роты просит.
— А где он?
— Вон в той хате, в которой огонь светится.
— Ага. Вижу. Скажите, что сейчас приду.
— Господа, меня ротный командир зовет. Он вон в той хате. Вы же, пока что, погрейтесь немножко. Идите вон в эти соседние хаты. Но только, боже сохрани, не теряйте связи друг с другом и со мною.
— Здравствуйте, лейтенант, — приветствовал Глеба уже успевший отогреться Дукаров. — Маленькую неприятность должен вам сообщить. Сейчас получил распоряжение о том, что наша рота назначена на остаток ночи в сторожевое охранение. Ранним утром нас сменит первая рота, а пока, хочешь не хочешь, придется померзнуть.
Глеб поморщился.
— Что же это, господин ротмистр. Нашу роту, что называется, и в хвост и в гриву. Ведь люди насквозь мокрые.
— Знаю, знаю. Да что поделаешь. Приказание категорическое. Ах да, это вы захватили комиссаров.
— Да, накрыл их еще не одетыми. Почивать изволили, пока мы станицу брали.
— Но представьте себе. Когда ваши моряки привели их в штаб, я как раз был там в это время, так один из них заявил, что он офицер. Ротмистр Карякин, какой-то. И что он попал на Дон специально, чтобы явиться в нашу армию. Даже предписание от нашего московского агента представил.
— Ну это он врет, — решил Глеб.
— Да вот подите же. Доказывает, что для нашей же пользы выпросил у красного командования назначения в командиры того отряда, который мы сегодня выгнали из станицы. Уверяет, что нарочно не принял элементарных мир предосторожности, чтобы облегчить нам занятие станицы.
— Врет негодяй, — повторил Глеб.
— Да и мне тоже сдается. Впрочем, кто его разберет. Посмотрим, как решит Корнилов.
— Ну а другой мой пленник?
— Другой-то, несомненно, комиссар. Его то уж, наверное, повесят.
— Так в каком же месте прикажете выставить караул от моего взвода?
— Займите-ка вы северный выход из станицы.
— Тот самый, через который сегодня бежали красные?
— Да-да. А вот вам записка с паролем и с пропуском.
Яркое солнце освещало белый снег, покрывавший поля, крыши домов и висевший пушистыми, нежными массами на ветвях деревьев. Налетавший иногда легкий ветерок сдувал его на неосторожных прохожих. Станичная площадь с большою церковью посередине, несмотря на ранний час, была оживлена. Множество людей сновало взад и вперед. Тут были и добровольцы, но главным образом здесь суетились местные жители.
— Никита, а Никита, — раздавался пронзительный женский голос из середины небольшой кучки людей, которые обступили какое-то деревянное сооружение, над окончанием которого еще возились плотники, постукивая топорами. — Никита, это что же тут строить будут?
— Шафот, — отвечал флегматичным тоном Никита.
— Чево такое?
— Шафот, тебе говорят. Шафот, на котором комиссаров вешать будут.
— Значит, виселицу? — не унималась любопытная баба.
— Дура. Сказано шафот. То по-старому виселицей называлось, а нынче шафот.
— Ишь ты дело какое.
— А кого ты оказал, вешать-то будут.
— Известно кого. Комиссаров да камячейку.
— Это какую же камячейку?
— Фу ты дура какая. Да ты что не знаешь что ли Василия Прохорова, Семена Федорова…
— А, так, значит, бедноту. Так ты бы так прямо и сказал. А то «камячейка», — осердилась баба.
В толпе послышался смех.
— А когда же вешать начнут?
— Обожди маленько. Еще на суд их поведут.
Внезапно толпа насторожилась.
— Ведут, — пронеслось над ней.
Все обернулись к небольшому сараю. Из открывшихся дверей вышло несколько добровольцев, окруживших небольшую группу арестантов. Пересекая площадь, шествие направилось к двухэтажному дому, над которым развевался трехцветный флаг.
— Это что ж, Корнилов сам судить будет? — снова послышался голос любопытной бабы, но ей никто не ответил.
В доме, куда привели арестованных, помещался Корнилов со штабом и там же сегодня заседал военно-полевой суд. За небольшим столом, покрытым белой скатеркой, сидел председатель, пожилой генерал. По обеим сторонам его поместились члены, а за отдельным столиком у самых дверей — молодой офицер, исполнявший роль делопроизводителя. Кроме суда в комнате находилось еще человек десять жавшихся у стен свидетелей и священник, только что окончивший приводить их к присяге.
— Благодарю вас, батюшка. Пока ваши услуги больше не нужны, — обратился председатель к священнику. — Ввести подсудимого, именующего себя ротмистром Карягиным, — приказал он делопроизводителю.
Двери отворились и, сопровождаемый двумя добровольцами с шашками наголо, вошел Карягин. В его голубых, нагло смотревших глазах, нельзя было прочесть страха или беспокойства. Держался он весьма свободно. Подойдя к столу, он вежливо, но не подобострастно, а с чувством собственного достоинства, поклонился.
— Назовите ваше имя, отчество и фамилию, — начал председатель, не глядя на него и не отвечая на поклон.
Карягин повиновался.
— Вы обвиняетесь в том, что забыв совесть, честь и свое офицерское достоинство, если только действительно офицер, командовали бандой красных разбойников, действовавшей против нас и нашей родины.
— Ваше превосходительство, — начал Карягин твердым голосом. — Я не собираюсь отрекаться от того, что я действительно командовал этой бандой. Мало того. Я должен доложить, что сам просил красное командование…
— Не командование, а разбойничье атаманство, — резко перебил его генерал.
— Я сам просил о назначении меня в один из отрядов действующих против вас. Цель же моя была, во чтобы то ни стало пробиться к вам и явиться к генералу Корнилову, о чем свидетельствует и то предписание, которое отобрали у меня при аресте.