— Да, вы правы, Кудиныч, — отвечал Глеб, направляясь к стоявшей невдалеке телеге. — Я через минуту вернусь, — крикнул он, ускоряя шаги.
— Здравствуйте, Наталия Владимировна. Здравствуй Коля, — приветствовал он их.
— Вы здесь? А мы вас и не ждали, — отвечала Наташа. — Я уж так привыкла, что если бой, так вас нет в тылу.
— Как дела? — с тревогой в голосе обратился к нему Коля.
— Я знаю столько же, сколько и ты. Ведь наша рота в резерве и я еще не участвовал в бою. Судя по канонаде, надо думать, что на этот раз нелегко нам достанется победа. А как твое здоровье?
— Он все волнуется, — вмешалась Наташа. — Вытащил револьвер и готовится к самоубийству, если красные овладеют обозом.
— Ну, это ты рано, Николай, — грустным голосом отозвался Глеб. — Что же ты думаешь, Корнилов так и бросит на растерзание своих раненых?
— Корнилов не Бог и надо быть ко всему готовым.
— Не волнуйся брат. Брось. Пока что опасности нет никакой. А мне пора к роте, — собрался Глеб. — Каждую минуту могут вызвать вперед.
— Смотрите берегите себя, — бросила ему Наташа. — Мне рассказали, что вы, нужно не нужно, лезете в самые опасные места. Это неразумно.
— Ничего, Наталия Владимировна. Кому суждено быть повешенному, тот не утонет, — улыбнулся он.
«Значит, я не совсем ей безразличен», — мелькнула радостная мысль.
Между тем бой разгорался. Ободренные гулом своих орудий, красные то и дело переходили в яростные контратаки, но тем не менее, шаг за шагом, уступали добровольцам поле сражения. Корнилов, наблюдавший за боем с крыши маленькой, одиноко стоявшей среди поля хатки, вдруг заметил движение целой колонны красных, по-видимому намеревавшей обойти его правый фланг. Колонна двигалась очень далеко и только в его отличный бинокль можно было ее заметить.
— Командира конного отряда ко мне! — не отрывая бинокля от глаз, крикнул он. — Отправляйтесь на рысях, вон по этой лощине, — начал он объяснять поднявшемуся на крышу кавалеристу.
— Займите вон ту рощицу, что левее мельницы и ждите подхода колонны красной пехоты, которая сейчас движется вон за тем холмом и выйдет, я предполагаю, прямо на вас. Выберите момент и атакуйте. С богом, — ободряюще улыбнулся он.
— По коням! Справа по три, рысью марш! — и отряд, вытянувшись змеей, потонул в поросшей кустарником лощине.
— Кажется в атаку пойдем, — обратился Зайцев к Карягину.
— Что ж, в атаку так в атаку.
— Это будет, мне кажется, решительный момент боя. Коли разобьем, то они по всему фронту побегут. Если же атака не удастся, то мало кто из нас останется в живых.
Между тем отряд въехал в рощу и расположился у ее опушки. Считавшие себя в безопасности, красные двигались в походном порядке, что как нельзя более облегчало задачу кавалерии. Никто в отряде не говорил ни слова, понимая опасность и важность предстоящего дела. Командир, как вылитый из бронзы, неподвижно сидел на своем коне, с напряженным вниманием следя за движением неприятеля.
— Сабли вон! — вдруг раздалась его команда. — Марш, марш! — и кавалеристы, пришпорив коней, с криком «ура», ринулись из рощи.
Не ожидавшие атаки красные растерялись и бросились врассыпную. Засверкали на солнце сабли, врезавшейся в середину колонны, кавалерии. Рубили с плеча. Рубили беспощадно. Многие красноармейцы, видя неминуемую гибель, втыкали винтовки штыками в землю, становились на колени и молили о пощаде, но в пылу сражения это спасло не многих. Наконец, видя полное расстройство противника, командир приказал прекратить рубку и собрать пленных. Многие красноармейцы успели бежать и попрятаться в кустах, многие были зарублены и из всей колонны оказалось не более ста пятидесяти человек.
— Куда же нам пленных девать? Они же нас по рукам и ногам свяжут, — раздавались возгласы из рядов кавалеристов.
— Пленных под пулемет, — поморщившись точно от сильной боли, приказал командир.
— Ваше высокоблагородие, — вдруг услышал Карягин знакомый голос из толпы пленных.
— Ба! Федченко! Ты ли это? — воскликнул он, подъезжая к пленникам, против которых уже устанавливали пулемет. — Как ты попал сюда?
— Силком заставили, ваше высокоблагородие. Я бы ни в жисть…
— Ты что, знаешь, этого солдата? — заинтересовался Зайцев.
— Как не знать. Сколько лет служили вместе. Прекрасный солдат.
— Я здесь с нашего эскадрона не один. Здесь и Прохоров и Семенов. Всех силком заставили.
— Что ж Карягин, если ты за них поручишься, я уговорю командира пощадить их.
— Конечно, ручаюсь. Ведь я их всех как свои пять пальцев знаю.
— Тогда обожди.
Командир с готовностью согласился исполнить просьбу Зайцева. Будучи по натуре очень добрым человеком, он в душе возмущался предстоящей казнью и не отменял ее только потому, что понимал безвыходность положения. Оставить пленных при себе это значило связать себя и потерять главное преимущество кавалерии подвижность. Отпустить же их на свободу — значило усиление неприятеля. Потому он очень обрадовался, что хоть трех человек мог спасти от казни.
— Поздравляю вас, молодцы, — обратился Зайцев к ожидавшим решения своей участи. — Командир приказал всех троих назначить в мое отделение, так что опять вместе служить будете.
— Ну, ребята, выпрягайте-ка коней из ваших двуколок да садитесь, пока хоть без седел. Потом, даст бог, и коней и седла достанем.
— Та, та, та, та, та, та, — затрещал в эту минуту пулемет и несчастные пленники, как косою подрезанные колосья, повалились на землю.
— По коням! Рысью марш! — прозвучала команда, и через пять минут отряд скрылся в роще, оставляя за собой груды обезображенных трупов.
Несмотря на неудачу обхода правого фланга добровольцев, красные продолжали держаться, так что Корнилову пришлось втянуть в бой последний резерв.
Лежа в цепи, Глеб не переставал думать о Наташе: «Неужели действительно она питает ко мне какое-нибудь чувство? А ну как Коля прав и я упущу свое счастье. Нет, как ни страшно получить отказ и тогда уж совсем ее потерять, все же я испытаю свое счастье. Только когда? Не теперь же? Да и смешно будет, если я в настоящей обстановке брякну предложение. Ведь мы сейчас почти приговорены к смерти. Ведь по правде сказать, так, не таясь от самого себя, надежды на благополучный исход вашего дела почти нет. А если наш поход и увенчается успехом, то сколько шансов за то, что я буду убит или искалечен. Хотя бы даже в этом бою. Ишь ты, как пули свистят».
В самом деле, вокруг залегших добровольцев, ежесекундно шлепались пули, взбивая фонтаны грязи и запевая свою тоскливую песню после рикошета!
— Цепь, встать! — раздалась команда — Цепь, вперед!
Поднявшись с земли, добровольцы двинулись вперед. Представляя собой хорошую цель для противника, они несли серьезные потери и торопились поскорее дойти до штыков.
— Ура! — крикнул командир роты, выбегая вперед. — Ура! — раздалось по всему фронту и с винтовками на перевес добровольцы бросились навстречу неприятелю. Вз, вз, вз, взвизгивали пули.
«А как это странно, — думал Глеб, продолжая бежать. — Вот я сейчас полон сил, рассуждаю, думаю, люблю, страдаю, и каждую секунду все это может прекратится, оборваться и я, во мгновение ока, могу перенестись в другой мир, а может быть, и вовсе перестать существовать. Стоит только одной из массы пуль, что пролетают сейчас рядом со мной, пролететь немножко правее или левее, выше или ниже — и все кончено. А что? Вдруг, — подумал он. — Очень была бы огорчена Наташа моею смертью?» — Во тут его рассуждения были прерваны взрывом, упавшего совсем рядом с ним снаряда. «Вот он, конец», — промелькнуло в его сознании. Все закрутилось, завертелось перед ним и вдруг померкло. Сознание оставило его, и он навзничь упал на землю.
— Взводной командир убит, — передавали по рядам моряков, лишившихся своего командира в самый критический момент.
Цепи все так же быстро двигались вперед, и вскоре смолкшая ружейная трескотня дала знать о начавшемся рукопашном бое. Между тем, лежавший неподвижно, Глеб открыл глаза.
«Что за странность? — подумал он. — Почему я спал под открытым небом? — но головная боль и доносившиеся крики «ура», вскоре заставили его вспомнить все. — Слава богу я не убит, но, вероятно, тяжело ранен. Только куда? — со страхом попробовал он шевельнуть руками и ногами. — Нет руки и ноги целы. Значит, в грудь или в живот. — И все еще не рискуя подняться, он начал ощупывать себя. Не обнаружив нигде крови, он осторожно поднялся. — Нет я не ранен, — обрадовался он. — Вероятно, контужен. Потому-то и голова так болит». — С трудом поднявшись на ноги он огляделся по сторонам. Справа, слева, впереди и сзади него были разбросаны тела людей. Некоторые из них шевелились и стонали, другие же оставались неподвижны. Взглянув туда, где только что происходил рукопашный бой, Глеб увидал поднятый над зданием станции трехцветный флаг. Стрельба и крики еще доносились из поселка, окружавшего станцию. Шум заметно стихал. — «Слава Богу и на этот раз победа за нами», — подумал Глеб, ковыляя к станции и обходя валявшиеся трупы.
Появление Глеба среди его взвода вызвало бурную радость. Возбужденные только что блестяще законченным боем, моряки окружили его и наперебой высказывали свою радость.
— Спасибо вам, — улыбнулся он. — Я-то жив, слава богу, а нет ли во взводе действительно раненых или убитых.
— Четверых не хватает, — отвечали ему.
— Красовский равен в ногу, Ордынский в грудь, а Гагинский и Шнакенбург убиты в штыковом бою.
В этот день, несмотря на то что станица была занята прочно, никто не расходился по квартирам, и раненые остались лежать на подводах. Когда наступила ночь, Корнилов свернул с полотна железной дороги и повел свои полки к переправе через широкую реку Лабу, а затем, свернув еще раз, начал переправу через Кубань, угрожая Екатеринодару с противоположной стороны. В восемнадцати верстах от Екатеринодара, в расположенной на берегу Кубани богатой станице Елизаветинской, остановился и разместился по квартирам обоз. Переправа через Кубань протекала очень медленно на единственном жиденьком пароме. Все строевые части, переправившись в первую очередь и пройдя через Елизаветинскую, уже подходили к Екатеринодару, тогда как рота, в которой находились моряки, прикрывала переправу. Паром курсировал всю ночь. Скрип колес, ржание лошадей и ругань ямщиков всю ночь неслись от реки. Когда рассвело, Глеб увидал, что еще много подвод неподвижно стоят на берегу, ожидая своей очереди.