— Откуда вы так хорошо наш язык знаете? — удивился Хоменко.
— А! — отмахнулась Мари. — Долгая история…
Евгения Федоровна и Анюта, в фартуках, заканчивали накрывать стол для гостей. Двери в соседнюю комнату открыты. Там Березин, Раймон, Мари, Хоменко, Чернобривцева. Шутки, смех, громкие возгласы.
— Зачем эта женщина приехала сюда? — негромко спросила Ашота, покосившись на дверь.
— По делу, Анюта, по делу… — не поднимая головы, ответила мать.
— А зачем к нам в дом пришла? Что ей здесь надо?
— Анюта!.. — испуганно посмотрела на дверь Евгения Федоровна. — Мы с тобой должны уметь людей принять. Она зампредрайисполкома… Прошу, гости дорогие! — пригласила она.
Общество двинулось к столу из соседней комнаты.
— А ну-ка, я покомандую, — принялся рассаживать гостей Хоменко. — Сюда французскую делегацию… Здесь хозяин с хозяйкой, а тут райком… Никаких, никаких! — удержал он Евгению Федоровну, пытавшуюся улизнуть в кухню. — За стол! Анюта, справишься одна?
— Анюта-то справится, — раздался голос Чакана. — Я гляжу, без меня тут управиться решили… — Он стоял в дверях при полном параде — в военной форме и при орденах. — Мисьо Чакан, — представился он гостям, щелкнув каблуками.
— Присаживайся, дед, — приветливо пригласил его Березин. — Мы про тебя не забыли, но гостей неудобно заставлять ждать.
— Скажите, как вас зовут, господин Чакан? — спросила Мари.
— Чакан, Емельян Артемович, — светски наклонил голову дед.
— Емеля! — француженка схватилась за сердце.
— Чё?! — испуганно воззрился на нее дед.
За столом все ошарашенно замолкли.
— Не признаешь меня?
— Нет, — покрутил головой Чакан. — С заграницею связей не имею. Анкета чистая.
— Та я ж Маша… Мария Синица… Неужто позабыли?..
— Маня?! — охнул дед. — Как же ты поддалась все же?
— Да ты па себя погляди, леший беззубый! — засмеялась Маня-француженка.
— Что происходит? О чем вы говорите? — забеспокоился Раймон.
— То ж Емеля Чакан… Я же его раненого в сорок втором году от фашистов прятала, — объяснила Маня по-русски, а Раймону сказала по-французски: — Это тот старшина с Кубани, о котором я тебе рассказывала…
— О, ля-ля! — Раймон вскинул приветственно руку, полез обниматься с дедом.
— Так вы не иностранка? — удивился Хоменко. — Из эмиграции?
— Та какая я эмиграция! Угнали нас всех — и парней, и девчат — в кабалу фашистскую. А в лагере познакомилась с Раймоном. Так и стала француженкой. Двое детей у нас, взрослые уже… — Синица из Франции перевела взгляд на Чакана и горестно покачала головой. — Емеля.-, — только и сказала она, а из глаз слезы.
— Ну что ты, Маня, ну что ты, — забормотал дед. — Мисьо ведь тут, неудобно. Подумает черт знает что… француз все ж-таки. Союзники…
…Под бравурную, совсем не танцевальную мелодию, лихо отплясывали гости в доме Березиных. Плясали, кто во что горазд, но весело, с азартом.
За столом оставалась лишь Евгения Федоровна Березина, с грустью наблюдала за танцующими. Анюта меняла сервировку, изредка поглядывая на мать.
А в танце находят друг друга глазами Березин и Чернобривцева, Маня-француженка и дед Чакан…
Француз с шутливой угрозой наступает в танце на Чакана…
Пол ходит ходуном от топота! Ух!.. Эх!.. Ас-са!..
Поздний вечер. Евгения Федоровна Березина в ночной рубашке бродила по спальне, изредка поглядывая на себя в зеркало и напряженно прислушиваясь к шорохам, доносящимся из соседней комнаты. Там Григорий Березин тоже готовился отойти ко сну.
— Ну как, ты мной доволен? — спросила она. — Не осрамилась перед районным начальством? Да и перед заграницей?
— Молодцы вы с Анютой, — искренне ответил из-за двери Березин. — Стол был на высшем уровне!.. Но дед-то наш, дед! Вот не ожидал!
— А Маня эта, француженка, видно, ничего была в молодости.
— Да она и сейчас вполне. Только худющая… Говорят, мода такая. Хотя аппетитом бог не о оделил.
Так и не дождавшись в спальне супруга, Евгения Федоровна вышла в соседнюю комнату. Березин с папироской сидел у открытого окна.
— Все куришь? — печально заметила жена.
— Да я немного, — смутился Березин. — Перед сном…
— А тебе худые не нравятся? С каких пор?
— Да нет… — отвел глаза Березин. — Я так, к слову…
— Вот Ольга Чернобривцева действительно интересная женщина. — Березина внимательно посмотрела на мужа. — Не скажешь, худая или полная. Красавица, одно слово!
— Ну уж и красавица! — окончательно смутился Березин.
— А что, не нравится тебе Чернобривцева? — невинно спросила жена.
Березин все-таки решил посмотреть ей в глаза. Взгляды их встретились — чуть насмешливый, но вместе с тем тревожный взгляд женщины и замученный взгляд мужчины.
— Я с тобой хорошую жизнь прожила, Гриша, — неожиданно легко, словно утешая мужа, проговорила Евгения Федоровна. — Не жалею ни об одном дне.
Березин промолчал, только покивал головой, словно повторяя про себя ее слова.
— Даже если полюбишь кого, я и на то готова, лишь бы возле тебя быть.
Березин замер.
— Ты для меня один, Гриша, и другого не будет. У тебя может еще кто быть, а у меня не будет. Никогда не будет.
— Женя, что ты в самом деле, и мне, и себе душу мытаришь… С тобой же я, с тобой и никуда не денусь. Если и уезжаю когда, то по делам.
— Я тебе не контроль, Гриша…
Евгения Федоровна повернулась и медленно направилась в спальню. Лицо полно ожидания — остановит, позовет, приласкает… Нет, Березин продолжал курить, сумрачно глядя в окно.
В спальне она рухнула на кровать, зарыв лицо в подушку.
Березин докурил сигарету, пошире распахнул окно и с наслаждением подставил лицо прохладному ветерку.
С балкона гостиничного номера Ольга Семеновна Чернобривцева задумчиво смотрела в ночь. Вокруг неистовствовали цикады.
На соседний балкон вышел Антон Петрович Хоменко.
— Ну, как вам французы, Ольга Семеновна? Но Чакан-то, вот дед! Международный бабник оказался!..
— Ну что вы, — укоризненно повела плечами Чернобривцева. — Там, по-моему, все было романтично и возвышенно. У них платонические отношения…
— Боюсь, что наш дед с философом Платоном не нашел бы общего языка, — усмехнулся Хоменко. — Ну да бог с ними… Я с вами поговорить хотел, Ольга Семеновна. Может, зайдете ко мне?
Чернобривцева, пожав плечами, направилась в номер секретаря райкома.
— Говорите, Антон Петрович. — Голос у Ольги был отчужденный, бесцветный.
— О Березине хотел поговорить с тобой.
— Догадывалась.
— Ну и как будет дальше?
— Да никак.
— Ишь, какая смелая! Ты что, другого мужика не могла себе найти?
— Не смогла, как видите.
— Вышла бы замуж за кого-нибудь.
— За кого-нибудь замуж не выходят.
— Да что ты в этом Березине нашла?! Подумаешь, выдающийся директор! Зазнайка он, твой Березин!.. Фар, фан… фон-фараон!.. С людьми не умеет обходиться!
— Умеет, — вздохнула Чернобривцева. — Умеет, Антон Петрович. Так уж, прямо говоря, я виновата. Все это время кляну себя… А как побывала у Березиных в доме, совсем покой потеряла… Но как быть? Как?!.
— Придется тебе уехать из района, Ольга, — совсем уж по-отечески проговорил Хоменко. — Другого выхода нет.
— Да не выход это, Антон Петрович! Вы думаете, я уеду, он здесь останется? Не-ет, за мной уедет, верьте мне… Не любит он ее… Может быть, для нас двоих это и выход, да как же свое счастье на чужом горе строить!..
— А то и на чужой жизни, — вздохнул Хоменко.
— Хороший вы человек, Антон Петрович, — повернула к нему заплаканное лицо Чернобривцева. — И секретарь настоящий. Да только этот клубок нам самим придется распутывать.
— Видишь, до истины добрались совместными усилиями. Глядишь, и другие дела тоже правдой обернутся…
— Вы о чем, Антон Петрович?
— Да все о том же, Ольга Семеновна. О делах березинских. Жалуются на него люди… И придется нам с тобой завтра на дирекции этот вопрос слушать.
— Антон Петрович, — взмолилась Чернобривцева, — да как же я могу?..
— А вот так же, — жестко ответил Хоменко. — Ты, Ольга Семеновна, райисполком представляешь. Не можем мы проходить мимо жалоб… Не знаю, почему человек не подписался. Может, его Березин запугал. У твоего Березина силы — во!.. — Хоменко сжал кулак и потряс им в воздухе.
Маленький зеленый дворик, примыкавший к совхозному кафе, еще освещен, хотя перевернутые стулья уже поставлены на опустевшие столы. Только один столик был занят — здесь за бутылью виноградного вина сидели Костоглод и Захар Дудко.
— Вот ты на меня обиделся сегодня, а зря, — улыбаясь, вкрадчиво говорил Костоглод. — Я ведь такой же, как все вы, — простой человек. Директор и так либералом называет… Хочешь, говорит, добреньким со всеми быть, народ, говорит, держать надо. Тогда, говорит, толк будет.
— Все вы ангелы, — пробубнил Дудко. — Один я…
— Он ведь в прокуратуру хотел дело передать на тебя, насчет рыбы, — доверительно сообщил Костоглод. — Я отговаривал, по он настаивает. Все равно, говорит, передам.
— Ну, это ты не загибай. Он сам меня послал рыбу продавать. Продай, говорит, по магазинной цене, а деньги сдай. Ну, я продал.
И сдал. Не все, конечно. Клавдия взяла чуток. Ну, и мне, ясно дело, положено…
— Это он тебе сказал. А мне — другое: чтоб я приготовил дело на тебя в прокуратуру… Ну, давай выпьем, ладно…
— Нет, ты мне скажи, что он тебе говорил! — налился пьяной яростью Дудко.
— Я ж тебе объяснял… Я сказал, прокурору
уже сообщил. И дело на тебя уже заведено.
— Ну, я ему это припомню, — выкрикнул Дудко. — Он у меня попляшет…
— Что ты можешь сделать? — махнул рукой Костоглод. — Ему вон сам секретарь райкома Чернобривцеву для отдохновения привозит. С доставкой на дом, так сказать…
— Вы скоро закругляетесь? — подошла уборщица с тряпкой в руках. — Что мне ночевать тут с вами?
— Переспим как-нибудь без тебя, мамаша, — хихикнул Костоглод. — А будешь шуметь, зараз проверю, сколько ты домой с кухни понесешь.