1
Уже более полугода не было связи Калуги с Оренбургом, письма не доходили. Изредка газеты сообщали о событиях под Оренбургом. Говорилось, что банды казаков сковали город непрочным кольцом, которое разрывается при атаках советских частей. Тем не менее связь города с внешним миром парализуется. Атаман Дутов отступил далеко внутрь территории войска и через своих агентов-офицеров руководит организацией белых банд.
Через знакомых москвичей Галя знала, что связь Москвы с Оренбургом пусть нерегулярная, но есть. Она решила ехать в Москву, чтобы оттуда пробраться в Оренбург, а там до Миши рукой подать – с каждого высокого здания или колокольни видно не только станицу, но и дом Веренцовых на высоком берегу Урала. Галя решила любой ценой перетащить Михаила в Калугу от этой кровавой вакханалии с ежедневными жертвами с обеих сторон.
Родители не разделяли намерений дочери: время неспокойное, отношения их неясны, Михаил женат. Как это бывает, решил случай. Отца Гали, Бориса Васильевича, арестовали как крупного собственника. Он сумел передать домой записку, в которой беспокоился за судьбу семьи и советовал дочери уехать из Калуги, неплохо, если и в Оренбург, под защиту твёрдой руки атамана Дутова с казаками.
Время отъезда Гали настало. Она наугад послала вперёд письмо – может быть, дойдёт. Она писала: «Мой милый, мой желанный, мой родной, сердце изныло по тебе. От тяжёлых вздохов уже болит грудь. Но не такое сейчас время, чтобы дождаться тебя. Я поеду к тебе, даже если бы сказали, что я погибну. Едва ли ты получишь это письмо, прежде чем я буду уже на месте, если судьба не сведёт в могилу, разлучая с тобой на этом свете. Умирая, буду называть твоё имя. Я не раскаиваюсь, что всё поставила на карту, если и придётся заплатить за это жизнью, то я её отдам, это не дорого…»
Через день залитая слезами Галя прижала к груди мать и крепко целовала в последний раз. Из отошедшего поезда она уже не видела, как на вокзале мать отливали водой, отхаживали скипидаром и спиртом…
В Москве Галя попала на сибирский поезд, а в Самаре с огромным трудом удалось упросить старуху-доктора взять её с санитарным поездом, направляющимся на Оренбург. Старушка принялась было убеждать Галю не делать этого, не подвергать себя опасности поездки под Оренбург, где поезд могут захватить казаки и тогда молодой Гале конец. Но Галя при словах о казаках воодушевилась, сказала, что она – казачка, и если поезд захватят казаки, то не только она сама спасётся, но и спасёт тех, с кем будет ехать. Старушка-доктор с испугом посмотрела на Галю и, попятившись, сказала: «Ну, ладно, бог с тобой, поедем, моя милая красавица».
Обрадованная Галя схватила чемодан и влетела в вагон, заставленный ящиками с медикаментами, около которых суетились доктор-старик и пожилая санитарка. Старушка провела Галю в вагон, представила коллегам как свою знакомую.
Удивлённый доктор попросил Галю пройти вперёд.
– Нина Николаевна, – обратился он к коллеге, – давно вам знакома эта молодая женщина?
– Да… Не так уж давно… Но я её хорошо знаю, – сказала та с запинкой, покраснев и отвернувшись.
– То-то же, а незнакомых брать с собой на территорию военных действий опасно вообще, за это могут жестоко наказать, – заметил доктор. – Вы откуда же и куда едете, если это не секрет? – спросил он Галю.
Та укладывала что-то в чемодане, без замешательства ответила:
– Я калужская, а замужем за оренбургским, еду к нему. Никак не могла дождаться спокойного времени. Была у родителей и никаких известий не имела о муже, а теперь решила при любых условиях, любой ценой добраться до Оренбурга. Я сейчас готова пойти на смерть, но ехать в Оренбург.
– А не казак ли ваш муж? – робко шёпотом спросил доктор.
– Да, мой муж казак, из молодых казаков, но его знают многие, так что, если встретятся нам казаки, я беру на себя сохранить вас от любых неприятностей, – улыбаясь, с воодушевлением говорила Галя.
Доктор не знал, что делать: избавиться от опасной спутницы, попросив её поскорее покинуть вагон, или радушно принять на случай защиты от этих степных пиратов-казаков, способных напасть на поезд в любую минуту и порубить головы пассажирам…
Видя колебания доктора, Нина Николаевна поспешила вмешаться, расхваливая Галю как давнюю знакомую. Все согласились взять попутчицу. В этот день Галя была, как никогда, весёлая, жизнерадостная.
Отправляющиеся к Оренбургу ждали неизбежного нападения на поезд и потому были в таком настроении, будто их посылали на казнь. Но в обществе Гали все вскоре повеселели, словно опасность миновала, и ехали они не к Оренбургу, а куда-то к Москве, домой.
Поезд был из пяти вагонов: санитарного с медикаментами и обслугой подвижного госпиталя, одного опломбированного, вагона-теплушки и открытой платформы с двадцатью-тридцатью красноармейцами – для охраны. В двух местах платформы что-то было покрыто брезентом, там виднелись пулемёты. Пятый, самый ценный вагон, гружённый снарядами и патронами, замыкал состав – стены в нём были оббиты ватой.
Поезд шёл всю ночь. К утру он достиг станции Переволоцк, где начинался район действия белоказачьих отрядов.
2
Галя не спала всю ночь, сидела у раскрытого окна, смотрела, как мелькают придорожные огни. Она с нетерпением ждала предстоящего дня, казалось, что в этот день она безусловно перейдёт через какую-то грань, отделяющую одну жизнь от другой, и после полудевичьей жизни сделается семейной, замужней дамой, женой такого мужа, какого нет ни у одной женщины на свете. А главное, она должна увезти Мишу из этих кровавых мест куда-нибудь подальше, на простор мирной жизни. Она не отходила от окна, напряжённо смотрела в даль уже начавшихся казачьих степей.
Когда два года назад Галя ехала из Оренбурга в Калугу, на каждой станции можно было видеть казаков в фуражках с голубым околышем, а сейчас не видно ни одного, даже малолетних казачат. Что это за время настало? Какая грань легла между казаками? Почему их отторгнули, какие интересы скрестились у казаков с не казаками и кому это нужно? Почему их все так бранят в центральных губерниях, называют головорезами, контрреволюционерами? Нет, они не знают казаков, вот поэтому так говорят, а я их знаю значительно лучше других… Так рассуждала Галя, подъезжая к станции Общий Сырт.
Поезд остановился. Нина Николаевна вышла из вагона и вернулась.
– Батюшки, голубчики мои, что было на станции сегодня ночью! Казаки делали налёт на станцию, до сих пор кровь не убрана, а убитых только что прибрали. Какая бесчеловечность, боже мой! Сейчас там рассказывают о жестокостях, какие учинили здесь казаки.
Все испуганно насторожились. Каждый думал об Оренбурге, окружённом гнёздами казачьих отрядов. Одна Галя была спокойна, ей казалось, что при встрече с любым казаком тот сразу узнает в ней жену Михаила Веренцова, которого, по её мнению, знают все. И если ей сегодня не удастся встретиться с Михаилом, то с сестрой его она увидится обязательно. Сердце, казалось, пело…
Поезд шёл, колёса монотонно выстукивали по стыкам рельсов, рядом с Галей сидела Нина Николаевна, она всматривалась в Галю, как будто за сутки не вполне рассмотрела её.
– Галочка, вы сегодня какая-то особенная, странная, у вас в глазах непонятная глубина. Как будто вы сегодня переходите в другой мир и радуетесь этому. Мне понятно, что вам хочется поскорее оставить нас и всю окружающую обстановку, но мне сейчас очень жаль как-то расставаться с вами, как будто я жила с вами несколько лет, так привыкла к вам. Мне кажется, мы никогда не увидимся, а я так не хочу разлуки…
Галя смотрела в одну точку, в глазах её были слёзы.
– Нина Николаевна, я сегодня, возможно, с мужем не увижусь, может, удастся встретиться с его сестрой, которая живёт в Оренбурге, не откажите пойти со мной к ней. Мы будем очень радушно приняты, – говорила Галя и непрерывно смотрела в окно, как будто её оттуда кто вызывал.
Наконец, она изменила тон и задумчиво сказала:
– Нина Николаевна, если со мной что случится, не забудьте мой адрес, чтобы сообщить родителям. Я что-то сегодня чувствую такое состояние, какого не помню. Мне кажется, такое настроение бывает лишь раз в жизни, после которого уж больше не будет ничего…
Она замолчала и прижалась лбом к окну.
– Бог с вами, что вы, милая моя? Такая цветущая да красавица, вы должны только начинать жить. Разве можно такие мысли допускать? Я старая, да и то мне жизнь нужна – посмотрите, какая природа кругом: зелень, цветы, всюду птицы поют, разве можно говорить о смерти? Что вы, Галочка! Вот встретите мужа, вам только радоваться теперь…
– Нина Николаевна, милая, время сейчас такое: жив человек, порхает, как птичка, а через мгновение его уже нет.
Галя прервала разговор – где-то грохнуло орудие. Покачиваясь, женщины сидели друг против друга. Доктор, прислонившись к стенке вагона, сидел на полу.
Вдруг затрещали винтовочные выстрелы, поезд остановился.
Путь впереди был разобран. Из-за пригорка показалась казачья цепь. Скачущие стреляли на скаку. Все легли на пол. Галя напряжённо смотрела в окно, стараясь разглядеть нападавших, а среди них – Веренцова. Спутники упрашивали её опуститься на пол, но она не могла этого сделать. Казачья цепь была уже недалеко, отчётливо виднелись голубые околыши на фуражках, по ним хлестали с платформы из винтовок, пулемёты пока молчали.
От волнения и напряжённого взгляда слёзы застилали у Гали глаза, она быстро их вытирала и смотрела. Вдруг ей показалось, что, направляясь к вагону, скачет Мишка. С криком: «Миша! Миша!» – Галя выбежала в тамбур, открыла входную дверь, кричала: «Миша! Миша!» – махала рукой казаку, похожему на Веренцова. Её умоляли вернуться в вагон, но она не слышала. Затащить её в вагон силой никто не решился, было опасно. Галя стояла на пороге открытой двери в белом с цветами платье, как майская бабочка, и всё звала и звала.
С платформы несколько раз кричали, подавали знак рукой, чтобы она зашла в вагон, но она не могла оторваться от места, на котором стояла, непонятная сила пригвоздила её к полу. С платформы послышались угрозы и ругань. Вдруг у Гали зазвенело в ушах и голове, глаза затянуло красной пеленой, она попятилась и потеряла сознание, тихо опустившись на пол тамбура. С платформы по казачьей цепи застрочили два пулемёта. Казаки быстро развернулись и через несколько минут скрылись за пригорком. Стрельба прекратилась.
Нина Николаевна выбежала в тамбур. В большой луже крови лежала Галя. Она была мертва. Пуля вошла в правый висок и вышла выше левого уха.
Нина Николаевна упала на пол вагона и рыдала до Оренбурга, куда поезд пришёл уже вечером…
Когда гроб, соскользнув с верёвки, упал на дно могилы монастырского кладбища, Михаил Веренцов был в трёх верстах от Оренбурга…
Сбылись Галины предчувствия, её обещания. «До смерти буду стремиться к тебе», – говорила она Мишке. «Схорони меня на монастырских кладбищах…» – просила, как бы шутя. «Буду умирать – буду называть твоё имя», – писала ему…
3
Своими налётами на железную дорогу казаки ускорили решение командования Оренбургского гарнизона ликвидировать казачьи отряды по отдельности. Отряды разбивали, а непокорные станицы сжигали. Подходила очередь Благословенскому отряду по-настоящему столкнуться с советскими частями.
В штабе отряда с вечера знали, что под утро готовится атака Благословенной со стороны города. Отряд стоял на левом берегу Урала, в трёх верстах от станицы. Застава донесла, что на рассвете красные силой в полтысячи кавалеристов выступили из Карачей и Кузнечного посёлка и идут цепью по направлению к Благословенной, длина цепи вёрст семь.
Быстро подали команды «по коням», «садись», и отряд в сто тридцать четыре всадника карьером выскочил из леса и пошёл к Оренбургу, рассыпаясь в цепь на ходу.
Красноармейская часть уже была видна, она шла фронтом по Меновнинскому выгону. Коней красноармейцы вели в поводу. На расстоянии версты они дали залп по казакам, те остановились, спрыгнули с коней, стали отходить, ведя за собой коней.
Казаки готовились к атаке. Было приказано отходить до низа оврага, что в двух верстах от станицы. По советской цепи передавалась какая-то команда. Видимо, и там готовились атаковать. Наконец, казачья цепь спустилась в намеченный овраг.
Сейчас должно случится то, чего Мишка не испытывал никогда в жизни. Сейчас он вместе с другими бросится на противника в открытом поле, в открытом бою. Жертву ли свою, своего ли убийцу он увидит в лицо, искажённое от страха или с надменной усмешкой при встрече с таким неопытным противником, как Мишка? Сегодня он впервые сталкивается с врагом по-настоящему, получает боевое крещение. Кому он сегодня противопоставит свою силу, лихость, ловкость и жизнь? Его Мишка увидит в тот момент, когда поединок станет неизбежным. Противник будет не иначе как из служивших людей, из фронтовиков, видавших виды, может быть, даже казак, перешедший к красным. Стрельба со стороны красных довольно меткая, как видно, из умелых рук. У него мурашки побежали по телу. «Свернут они мне вязы, их мать. Ей-богу, свернут», – подумал он.
Цепь противника была хорошо построена, ровной линией и точным интервалом. Отчётливо было слышно, как там происходила какая-то перекличка по цепи, вероятно, передавалась команда или напутствие. После выстрела со стороны противника, звук которого походил на хлыст большого кнута, сейчас же летела пуля над головой, или резала землю, не долетая, и со страшным жужжанием смертоносного шмеля перелетала рикошетом через голову… Конь Мишки строго поднимал уши, вертел головой, оглядывался и теребил хозяина зубами за рукав рубашки, как бы просил поскорее уехать домой, в станицу, видную как на ладони.
Отступая, казаки спугивали тьму комаров, мошек, слепней – они вились над животными и людьми, жаля и кусая. Не обращая внимания на жужжание пуль, жаворонки не умолкали, иногда вылетали из-под самых ног и тут же скрывались в ковыле. Птицы пели и порхали над головами. Майская трава была в самом расцвете. Ковыль-космач, резун-острец и пырей, как море, волновались под ярким солнцем на небольшом ветерке.
Сердце сжималось в крепкий, жгучий комок, левая сторона груди болела, а лёгкие не могли набрать воздуха, их как будто сдавило клещами – так тяжело было на душе. Радость степной жизни вокруг, порханье и щебетанье птиц ещё больше щемили сердце и повергали в грусть. Не чувствовалось зноя, как будто не грело солнце, тело била дрожь от неведомого холода. В дни радостные, счастливые тяжелее ощущается приближение смерти, чем в дни скорбные, в дни несчастья и обиды.
Господи, как хорошо было тогда, в день объезда поля с Галей! Или это был сон? Тогда была осень – ни одного зелёного кустика, ни одной птицы, но настроение бурлило, прорывалось наружу: сухая ветка, колючка, полынь – свежо пахли и вызывали радость. Оренбург, хорошо видный с горы, рождал такое чувство, как будто город видел их, звал к себе и предлагал им счастье. Хотелось скакать, смеяться, они были самыми счастливыми в мире. А сейчас, боже мой, что случилось? Что за поле? Что за трава? Что за весна? Даже цветы не пахнут, жаворонки вызывают только слёзы. Даже диск солнца совершенно мутный, на него можно смотреть затуманенными тёмной печалью глазами, не моргая. Бывало, едешь к станице, всё кажется: слишком медленно идёт конь, хочется спрыгнуть с телеги и бежать скорее вперёд, а сейчас… вот станица недалеко, а идти туда не хочется, как будто там нет отца и матери, нет родных, а есть только враги. Сейчас хочется запрыгнуть на коня и во весь дух скакать мимо дома, прямо на киргизскую сторону, дальше, чтобы не возвращаться сюда никогда…
На дне рокового оврага раздалась команда: «Садись!» – а вслед за этой командой закричали по цепи: «Шашки вон, готовсь к атаке!»
Красноармейскую цепь не видно, её скрывает огромный бугор, отделяющий овраг от равнины. В последний раз больно сжало сердце, а потом как будто клещи разжались и на душе стало весело и легко, так скорбящему перед смертью делается легче. На мгновение Мишка вспомнил Галю, вздохнул и подумал: «Э-э-э, убьют, так убьют, всё равно едва ли удастся с ней увидеться из-за этих чертей большевиков». Он крепко сжал зубы, в нём полыхнула ненависть к красным.
В центре казачьей цепи вперёд выскочил начальник отряда Скрипников, он вертел над головой обнажённым клинком и что-то пронзительно кричал. Во многих местах из-за бугра, перед самым носом казаков показалась цепь красных. Кавалеристы беспечно наступали, полагая, что казаки будут отходить до станицы, но, когда поднялись на бугор перед оврагом, увидели, что те сейчас выскочат в атаку. Командование красных только что получило донесение о том, что с юга из глубины степей карьером приближаются две большие группы казаков, грозящие ударить во фланг и тыл. Спешно было приказано отходить. Казаки с криками «ура» рванулись вперёд, выскочили из оврага и грянули на неприятеля. Конь Мишки взвился на дыбы, впрыгнул на метровый яр и понёсся вперёд. Мишка услышал сзади голос казака-фронтовика Колесникова:
– Мишка, обожди, сейчас пулемёт тебя срежет.
Справа за бугром остановилась впряжённая в четвёрку лошадей двуколка с пулемётом «максим» и тремя пулемётчиками, они торопливо налаживали пулемётную ленту.
Мишка остановился, заметил отсутствие Митьки, с которым договорился всегда быть вместе. Митька был в центре отряда около начальника, вызванный туда перед атакой. Теперь Веренцов рассчитывал на Колесникова, но и тот поскакал куда-то в сторону по распоряжению взводного.
Мишка стегнул коня и поскакал к пулемётной двуколке. Рядом с ним скакали люди, смотреть на них было некогда. Внезапно засыпала пулемётная дробь. От резкой заглушающей стрельбы стало больно в ушах. Пули просвистели выше головы, потом в нескольких шагах спереди коней взрыли землю, подняли клубы пыли вместе с клочками срезанной травы, опять просвистели над головами, потом – недолёт. Так менялось несколько раз. Счастливы атакующие, попавшие на плохого, растерявшегося пулемётчика. Наконец капризный «максим» выкинул какой-то фокус, дал задержку, которой пулемётчик устранить не мог. Все трое спрыгнули с двуколки и побежали за своими.
В цепи красных, растянутой на семь вёрст, не могли быстро передать команды к отходу. В начале схватки в цепи почти не слышали команд младших командиров – усугубив тяжёлое положение, рядовых предоставили самим себе, хотя они храбро сражались в одиночку.
От командования красных нужно было одно: строжайшим запретом удержать кавалерию на земле, не разрешать садиться на коней и, подпустив врага на сотню шагов, встретить казачью атаку залпом. Едва ли кто из нападавших остался бы не поражённым.
Когда казаки пошли в атаку, красные кавалеристы стали вскакивать на коней, заворачивая назад. Некоторым мешали метавшиеся в испуге кони – казаки врезались в цепь, у других кони вырвались, и их пешие хозяева бежали за ними. Казаки кружили вокруг пеших кавалеристов. Всё смешалось, неслось сплошным круговоротом к городу.
Щёголев на своём коне-аварчике сером в яблоках – тот самый Щёголев, взявший приз за уколы пикой на состязании восьми казачьих полков в Гельсингфорсе – носился вдоль фронта, ястребом налетал на жертвы, нанося неумолимые, губительные удары клинком. Он знал все маневры в конной атаке. Не одна немецкая каска ржавела на полях Латвии на участке Рига – Двинск, где оперировал восьмой полк Оренбургских казаков в 1917 году, переброшенный туда из Финляндии, – хозяева этих касок встретились со Щёголевым…
Отбиваясь, красноармейцы проявляли завидную выучку: выбитые из седла, они хватали винтовку, стреляя в упор, бежали дальше.
Вот семнадцатилетний неопытный казак, подняв на всю руку клинок, наскакивает на пешего, вот сейчас удар упадёт на голову врага, но тот круто поворачивается, стреляет молодому казаку в живот. Пуля вылетает высоко в спине, вырывая полспины гимнастёрки. Казак, умирая, сваливается с коня…
Крики «ура», стоны, ругань – всё смешалось в общий гам. Скачут лошади без седоков, вот испугавшийся конь, наступая задними ногами, тащит окровавленный труп своего хозяина, завязшего в стремени…
Мишка проскочил пулемётную двуколку. Впереди один за другим – каждый с винтовкой в руке – бежали три пулемётчика. Мишка направился к ним, не снимая из-за плеча винтовку, на мгновение взглянув на того, кто скачет рядом, и увидел своего соседа. Фёдор был намного старше Мишки, он не служил по семейным обстоятельствам, был весельчак и балагур, но не обстрелянный. Сейчас, в первом для них бою, Фёдор и Мишка нагоняли красного пулемётчика, тот обернулся, выстрелил и опять побежал, промазав. Казаки налетели опять, пулемётчик бросил гранату под коня Фёдора, тот спрыгнул с падающей лошади. Спрыгнул и Мишка. Фёдор не успел опустить клинок на голову пулемётчика – упал к его ногам, сражённый выстрелом почти в упор из винтовки. Мишка взмахнул клинком, держа в левой руке повод лошади, – красноармеец скользнул стволом винтовки по его груди и выстрелил. Пуля прошла между грудью и рукой и пронзила Мишкиного коня, который тут же упал, дрожа всем телом. Клинком Мишка не достал пулемётчика, но тот свалился на землю, широко развёл руки, принимая в объятия смерть. Клинок проскакавшего мимо казака глубоко въелся в левую сторону его лба, лицо залило кровью и мозгом. У Мишки сердце сжалось от боли, когда он увидел корчившегося пулемётчика.
Всё же какая-то обязанность, какой-то инстинкт тянули его вперёд и вперёд вслед за товарищами. Он бросил клинок в ножны, побежал к брошенному неприятелем коню. Тот в нескольких шагах щипал траву и торопливо с хрустом ел. Подбегая к чужому коню, Мишка перешёл на шаг и стал подзывать незнакомое животное. Конь сначала недоверчиво, а потом дружелюбно взглянул на Мишку и позволил взять за повод своей уздечки. Мишка впрыгнул в седло и во весь карьер поскакал вслед отступавшим по направлению к городу красным. Он на скаку сорвал с себя винтовку, взял её посередине и попугивал ею своего коня.
Впервые в жизни ему пришлось сидеть в кавалерийском, а не казачьем седле. Мишка скакал с болтавшимися ногами, без помощи стремян, неимоверно прыгал взад и вперёд по седлу, которое казалось и длинным, и широким без точки опоры – передней луки. Он рисковал каждый миг свалиться с коня.
Он скоро догнал свою цепь, которая уже смешалась с цепью красных и, много потеряв из своего состава, стала отставать: пронёсся слух, что впереди залегла пехота красных и ожидает казаков. Мишка проскакал через казачью цепь, устремился за двумя приотставшими красноармейцами. Крика, пронёсшегося по казачьей цепи «стой», «назад», он не слышал, и проскочил далеко вперёд, за что чуть не поплатился головой: к нему повернули два кавалериста, но Мишке их поведение показалось вдруг тревожным, он круто повернул коня и в несколько секунд оказался ближе к своим, чем к противнику. К нему уже скакал с ругательствами Митька:
– Протакая, сякая, если ты хочешь, чтобы тебе большевики башку отрубили, то лучше я тебе отрублю! – Митька бросил в ножны клинок и со всей силой резанул друга через левое плечо до пояса нагайкой. Мишка поёжился, посердился, да с тем и остался.
Когда из-за близости города преследование прекратилось, с левого казачьего фланга из глубины степных оврагов и возвышенностей во весь карьер вынеслись казачьи отряды Бобряшова и Пущаева Красноярской и Перовской станиц. Они спешили помочь благословенцам ударом в правый фланг красных, и если бы те не отступили из опасной зоны, то были бы прижаты к Уралу и уничтожены.
Благословенский отряд въезжал в станицу под плач об убитых и тяжело раненных. Хоронили вечером на площади около церковной ограды. Красноармейцев, собранных в степи, зарыли далеко от станицы, вниз по левому берегу Урала.
Каждый знал, что это наступление красных – только подготовка к настоящему штурму. Каждый стоял на краю могилы, шаг – и похоронят его самого…
4
Мишку назначили на пост под город в ночь. Он проскакал по улицам за станицу. Степан Андреевич в слезах посмотрел на чужого коня под сыном: конь повёз его младшего куда-то к городу, где враги, может быть, уже сидят в кустах и ждут, чтобы сразить наповал, насмерть.
Вот он поехал, цветущий, молодой, половина которого – конь – уже погибла. Гнедой уже больше не будет на дворе Веренцовых, не увидит его больше Степан Андреевич, не увидит семья. Разве только в последний раз проскачет мимо его хозяин – Мишка, отвернётся или низко пригнётся к луке и вытрет слёзы.
Елена Степановна с самого утра умывалась слезами. Вести о том, что сыновья живы, для неё не были утешением, она была уверена, что эти вести временные, что не сейчас, так через час, через день, а скажут, что её сына убили. И всё. Плачь тогда безутешно, плачь в церкви, плачь на кладбищах, плачь в праздники, глядя на их товарищей и всю весёлую молодёжь. Куда ни повернись, всюду люди и предметы, напоминающие о сыне, и во всех случаях – слёзы, слёзы, слёзы…
Митька и Мишка не грустили о том, что сегодня их лишили возможности побывать дома, не беспокоились о том, что пришлось на ночь ехать на пост, и не думали о том, как переживали их матери, знавшие, что дружба их сыновей не приведёт к хорошему.
Несколько раз матери встречались в церкви и на Урале, специально ходили друг к другу, чтобы поговорить об этом. В нормальное, спокойное время эта дружба могла вызвать только радость и гордость, а теперь? Ну, что это за время!..
Всадники, пользуясь темнотой, проехали до Путоловского оврага, что под Кузнечным посёлком. Близость города требовала особого внимания. Друзья не спали всю ночь. Мишка думал о том, как бы попасть в город. По его расчётам, Галя должна быть уже там…
Взводный четвёртого взвода с тремя казаками, проверявший посты, не доехал до них и вернулся в станицу с тревогой: «Пост не найден, возможно, снят неприятелем». Чуть рассветало, когда по дороге от станицы поднялась пыль. Через несколько минут показались два всадника, в одном Мишка узнал брата Дмитрия. Друзья переглянулись.
– Как бы он нам нагаек не ввалил, язви его. Наверно, узнал, что мы близко к городу подъезжали, – заметил Митька, – меня-то он не ударит, а вот тебя-то как бы не выпорол. Ты встань за меня.
– Вас куда холера носила?! – не доехав ещё сажен сто, закричал Дмитрий. – Вы што, не знаете, што подобные действия рассматриваются пособничеством врагу? Вы погубите главные силы, которые вам доверили стеречь! За это расстреливают!
– Нам никто места не указал. Где нашли более подходящим и удобным, там и стояли…
Дмитрий спрыгнул с коня, отдал повод ординарцу, Митькиному дяде, ходил взад и вперёд, смотрел в землю. Видимо, раздумывал: отдубасить их или уж, ладно, простить…
– Ну, ладно, давайте скорее в отряд, на день высылаем другой разъезд в сторону города.
Дорогой Дмитрий спросил:
– А всё-таки скажите, где вас чёрт давил, когда вас разыскивал взводный?
– Мы были за Путоловским оврагом, ближе к Кузнечному. А взводный едва ли до Алимсая доезжал, ну и разминулись, – улыбнулся Мишка.
– Дур-раки вы, – просто, не сердясь, сказал Дмитрий, – доброго слова не стоите, если своей дуростью хотите большевиков победить. Вы думаете, что это – драка где-нибудь на улице, около Марьи Киселёвой, около своего дома, со своими ребятами? Большевики, они тоже не дураки, воевать умеют, они тоже русские, на храбрость и неустрашимость умеют отвечать тем же. На таких героев, как вы, у них найдутся чище вас герои и останетесь без башки. – Он быстро изменил тему и сказал вкрадчиво и тихо: – Я сейчас отпущу вас домой, но рано утром вы должны быть в отряде – красные завтра будут опять наступать, уже имеются сведения. Силами до тысячи пехоты, при поддержке той же кавалерии, которая участвовала в первом бою, при двух орудиях и двух бронемашинах с пулемётами.
5
Красное командование Оренбургского гарнизона повело наступление на Благословенную 25 мая. Отряды Красноярской, Перовской и Павловской станиц не знали об этом – начальнику Благословенной станицы взбрело в голову, что он обойдётся без посторонней помощи. Соседям дали знать лишь тогда, когда поправить положение стало невозможно.
Дмитрий Веренцов, как и другие, не разделял сумасбродства своего начальника. Но и разлад между ними не мог помочь делу: их отряд оттеснили за станицу, её заняли частями Оренбургского гарнизона и всю сожгли. Когда Благословенная запылала со всех сторон, красные войска отошли по направлению к городу.
Мишка, Митька и ещё трое казаков заскочили в станицу, когда красные очистили только один её край, – другой конец, ближе к городу, они ещё занимали. Каждый из казаков бросился к своему дому, полагая, что враги ушли.
Мишкин дом был на стороне станицы, обращённой к городу. По улице ехать было нельзя – дым застилал всё. Мишка скакал по окраине. Вот уже его дом. Всё подворье окутано густыми клубами дыма. Когда ветер относил их в сторону, в прорехах виделись яркие языки пламени, облизывающие стены и крышу дома.
Рядом с домом горели амбары – в них хлеб, сбруя, сундуки с одеждой, другое накопленное, ценное и бесценное. Мишка хотел пробраться к дому: может быть, удастся отстоять, но огонь и дым не давали подойти. Мишка вертелся на коне на крутом берегу Урала.
Подскакали трое – по подстриженным хвостам их коней Мишка узнал противника – уйти от них уже не было времени. Он в упор смотрел на красноармейцев. Обдав его лошадиным потом, проскочившие в пяти шагах всадники закричали:
– Товарищ! Едем быстрее! Наши уже все выехали из станицы, попадёшь к белякам!
Они поскакали дальше, Мишка исподлобья смотрел им вслед, они оглядывались на него, приближаясь к своим, крутящимся на городской дороге в полуверсте от станицы.
Стало ясно, что спасло его: конь с подстриженным хвостом, взятый в бою два дня назад из-под убитого красноармейца. Если бы рядом оказались казаки другой станицы, они убили бы его как противника. Хвосты у казачьих коней длинные…