— На шее беда, а в голову сладкое лезет. Снились, понимаешь, Сочи. Забрался я будто в санаторий и выхожу на балкон. Солнце светит, а море такое голубое, ну, прямо, как глазок моей внучки. Вот, лучшей минуты не выбрало присниться. Гоп, Сидко, в баню, а баня нам будет, добрая будет баня, но ты не тревожь зря молодого сердца...
Никита Петрович взял Сидора под руку и ободряюще пояснил:
— Ты, знай, молчи, я все на себя возьму: я, мол, приказал из ямы выбираться и надорвал «Битюга»...
— А чего ради ты будешь выгораживать меня? — возмутился Сидор.— Оба виноваты...
Никита Петрович дернул его за локоть:
— Как это оба? Кто оба? Гоп, шевели мозгами Ты государственно гляди на все, а не как-нибудь...
Сидору не хотелось спорить, и он подумал, что Никита Петрович, как многие старики, упрям и самолюбив: виноват, но изворачивается, хочет переложить свою вину на кого-то еще. Мысль эта тут же показалась Сидору вздорной, и он отбросил ее. В чем виноват Никита Петрович? Ящики были нужны, и он поступил правильно, иначе он не мог поступить. Да, и все же его поступок будут осуждать, называть своеволием... И пускай называют. Иное своеволие порою выше правил, раз эти правила бесполезны, а своеволие полезно. В чем дело? Не попади «Битюг» в яму, Никиту Петровича благодарили бы за находчивость и умение поднять людей на неотложное дело. Авария помешала ему сделать так, как он задумал, и поставила его замысел вверх ногами. Но причина этого кроется не в нем: яма оказалась не засыпанной, а она должна быть засыпанной. Да, а вдруг тому, кто должен был засыпать ее, указали не ту яму, и он засыпал другую — мало ли на заводе ям?— тогда...
Мысли спутались в усталой голове Сидора, и привести их в порядок он не успел: дверь в конторку начальника цеха скрипнула, и за нею сразу же началось то, что Никита Петрович назвал баней.
Начальник цеха вскочил со стула:
— А-а, явились...
Из-за случая с «Битюгом» он вынужден был раньше явиться на завод, от разговоров и звонков у него уже ныла голова: все требовали немедленно заменить «Битюга» тягачом (а свободного сильного тягача не было), все твердили, что из-за него монтажники в новом цехе уже отстают, из-за него этот цех в срок не приступит к работе, из-за него...
— Кто вам разрешил ночью трогать тягач? Куда вас несло в метель? Вы кто, новички? Старый партиец, комсомолец, а что делаете? Вместо того, чтобы подавать пример, вы...
— Да ведь «фрицевых гробов» не было, платформы с досками простояли бы всю ночь, и за это нам, гоп, влетело бы... Вот мы и хотели...
— Я не обязан знать, чего вы хотели! Я здесь ведаю не вашими хотениями, а военным государственным делом!.. И отвечаю за это дело я, а не вы! Я не позволю подрывать единоначалие. Я не потерплю у себя тарарама...
И прочее, и так далее. Начальник цеха прерывал Никиту Петровича и Сидора, стыдил их, распекал, даже насмехался над ними:
— Возмечтали! Может быть, в герои захотели, а виноват я! Донимают и парят не вас, а меня! Яма, яма... Не прикрывайтесь дурацкой ямой. Плевал я на яму!.. Я решительно поставлю о вас вопрос, и в приказе вы с перцем, как следует, будете помянуты...
— Но ведь мы...
— Слушать не хочу! Вам что-то почудилось? Надо было по старинке перекреститься, чтоб не чудилось, и не делать глупостей...
Голос начальника гремел, пронизывал, казалось, потолок и взвивался к самому небу. В это время вошел редактор заводской газеты. Крик начальника дорисовал ему случай с «Битюгом»,— все было ясно, расспрашивать не о чем. Редактор молча глянул на Никиту Петровича, на Сидора, молча прошел в соседнее помещение, то есть в конторку Никиты Петровича, и снял телефонную трубку.
Перегородка была тонкой, и голос редактора доносился к начальнику цеха внятно. Редактор велел сократить первую полосу сверстанной газеты и на освободившемся месте поместить заметку о «Битюге». Случай с «Битюгом» он изложил по телефону так, что Никита Петрович крякнул и потянул Сидора к выходу:
— Гоп, Сидко, а то еще в контрреволюционеров обернут нас! Ха, да засыпь эта халява яму, разве о нас так говорили бы? Но яма, видишь ли, ни при чем, главное, что мы не спросились, не благословились, единоначалие нарушили. Только у какого черта я среди ночи мог это самое благословение взять? Вот заковыка... О, и ты прибежал?
Этот крик относился к распахнувшему дверь смуглому бровастому секретарю цехового партийного коллектива. Никита Петрович схватил его за локти и встряхнул:
— Поздно, брат, прибежал! Гоп, нас тут уже под орех разделали и в газете на потеху продергивают. Но мы с тобою старые други-приятели, а какой я, ты еще по Донбассу знаешь... Так вот! Гоп, всем людям объясни: почему яма у нового цеха не засыпана?.. А та самая... Ха, вот-вот, бумажкой, приказом засыпали ее. К черту бумажки! Бумажками обманывают, а я верю им и слепым кутенком, гоп, вместе с «Битюгом» падаю в паршивую яму. Вот, давай ответ, шуруй! С души не слезу! Я вам не жевжик из-под стрехи, я вам...
Голос Никиты Петровича долго еще прорывался из цеха в контору. Сник он за воротами и сник, казалось, оттого, что там было безмятежно тихо и ослепительно бело: метель улеглась, небо отливало бирюзою, солнце золотило заводские дымы, а клубы пара превращало в набегающие друг на друга огромные жемчужины.
Никита Петрович в удивлении вскинул голову и, как бы призывая в свидетели чистое небо, спросил:
— Во, видало такую пакость? Виноват кто-то, а мы с Сидком отвечай, а?
Небо не ответило ему, и он устремился на главный пролет между цехами. Там женщины лопатами и метлами убирали снег. От мелькающих платков, рукавиц, тулупов, юбок и валенок рябило в глазах. Никита Петрович прищурился и, размахивая руками, побежал навстречу пятитонке:
— Стой! Говорю, стой! Садись, Сидко, кати и покрепче закручивай! Я тебе сейчас пришлю самых злых ребят!..
Пятитонка тянула трос, ворчливо стронула с места «Битюга» и медленно потащила его. Переваливая через край ямы, он тяжело качнулся, и с него посыпались и поползли комья снега.
— Давай вперед! Еще на полметра! Еще! Хорошо!
«Битюг», гремя порванной гусеницей, стал на очищенное от снега место. Сидор начал обметать его, а когда пятитонка скрылась, сказал:
— Вот и себя осрамили, и тебя в инвалиды загнали. А почему? А все потому, что...
Ответить Сидору помешали крики и смех. Пятеро парней в ватниках — двое впереди, трое сзади — шумно везли к «Битюгу» поставленный на полозья огромный промасленный ящик. Они с хохотом подкатили к Сидору. В ящике были ломики, длинный лом, кувалда, домкраты, слесарные инструменты, заменяющий наковальню кусок рельса и прутья железа. Парни оглядели, ощупали «Битюга», вооружились инструментами, подставками и набросились на него:
— Ну, давайте! Разом-раз! Еще-о раз!..
«Битюг» дрогнул, подался чуть-чуть вверх, потом еще, еще и через несколько минут был уже частью на домкратах, частью на деревянных подставках.
Парни были уверены, что авария произошла по вине Сидора, и сочувственно спрашивали его, как он летел с «Битюгом» в яму, не разбил ли голову. Сидор отшучивался и помогал им выдирать из снега гусеницу, расчленять порванное место, снимать и выпрямлять погнувшиеся скрепы.
Никита Петрович был занят на ветке и не мог видеть, с какой неохотой обувался «Битюг», с какой дьявольской легкостью парни приводили его «в боевой вид». Когда Никита Петрович прибежал к месту своего ночного позора, Сидор уже заправлял машину, а парни собирали в ящик инструменты и фукали на руки.
— Готов?! Ну, Сидко, гоп, наверстывай, а то голова от галдежа гудит. Виноваты мы или не виноваты — это особый разговор, а дело стоит, гоп...
В эту минуту вдруг из снега возникла с ног до головы облитая солнцем девушка в сером тулупчике. Сидор растерялся: вчера он стоял с нею перед географической картой, не раз провожал ее до общежития, не раз думал о ней и не мог решить, отчего она такая и почему от нее пахнет мальвами. Ее появление почти ослепило его: раз она сама пришла, значит, она думает о нем, значит... Он был уверен, что девушка прежде всего спросит, почему он вчера не вернулся к географической карте, и ему было досадно: придется рассказывать об этой глупой яме, о «Битюге». Ему не хотелось говорить об этом, а голубоватые глаза стремительно приближались. Девушка выдергивала из снега ноги в коричневых валенках и синей юбкой как бы заметала за собою следы. Снег сверкал, и юбка сверкала. Должно быть, от этого двор, клубы пара и дыма представились Сидору голубоватыми веселыми пятнами. Но вот девушка крикнула:
— Товарищ Вербовой, к начальнику!
Крикнула, и Сидор нахмурился: это была не та, совсем не та девушка. Глаза у нее не голубоватые, а карие, и лицо не то, и нос не такой...
Он сдвинул брови и склонился к машине. Никита Петрович заторопил его и пошагал за девушкой. Он не видел, как «Битюг» брал на буксир сани, но его фырканье и тяжелую поступь слышал за собою и с удовольствием вдыхал крепкий, золотой от солнца, холод: Сидор и «Битюг» не подведут, нет, конец телефонным звонкам, всем этим разговорам...
Улыбка шевельнула его усы, но донести ее до цеховой конторы ему не удалось: в цехе, на щите, он увидел свежий плакат: яма, в яме на боку лежит «Битюг», перед ямой стоит сам он, Никита Петрович, с победно развевающимися длиннейшими усами, а под его ногами глазастая обидная надпись.
— Во, уже намалевал, понял, значит, в чем гвоздь,— пробормотал он, и ему стало жарко, почти душно: из конторы вышел редактор цеховой газеты.
Никита Петрович указал на плакат и строго спросил:
— Гоп, правильно это?
— Точно! Нарисовано, правда, наспех, но нарисовано правильно, не взирая на лица.
— Значит, виноват, по-твоему, я?
— Точно, не я же «Битюга» в яму загонял?
— Вот именно, что ты! Гоп, слушай! Кто в газете писал, что яма засыпана?! Ты! А я, дурак, поверил тебе и виноват? У-у, балаболка!
Последнее слово Никита Петрович как бы подхватил на варежку, подбросил его к лицу редактора и сердито шагнул к начальнику цеха: