Велика трудовая доблесть уральцев, ленинградцев и украинцев, работающих на Урале. Рабочий снарядного завода Михайлов был четырежды ранен на Ленинградском фронте, вынес из-под вражеского огня своего командира. Инвалид Отечественной войны, Михайлов стал к станку и дает 238 процентов нормы Боец, отважно сражавшийся с врагом на фронте, доблестно работает в трудовом тылу. Кузнец танкового завода Ершов был пенсионером. Старый путиловец, ленинградский рабочий, он потерял сына на фронте в первые дни войны. Он вернулся на Кировский завод, чтобы мстить врагу, снова вернулся в кузницу, стал к молоту и буквально работает за двоих, дает более 200 процентов нормы.
В труднейших условиях, в лютую уральскую стужу, люди возрождали к жизни эвакуированные заводы, строили новые и расширяли старые.
В лесной глуши, в тихих долинах, которые привлекали только охотников и лыжников, вдруг послышалось жужжание механических пил, загрохотали взрывы аммонала, и впервые раздались гудки рабочих поездов. И там, где были непроходимые лесные дебри, поднялись из земли стены заводских корпусов. Ветер надувал, как парус, красное полотнище:
«Современная война — война моторов! Восстановим завод!
Дадим армии и флоту столько уральских моторов, сколько требуется для разгрома врага!»
Могли ли думать два месяца назад уральские охотники, что они увидят здесь, в глуши, в тихой долине, между двух чудом сохранившихся вековых елей, такой плакат?
Могли ли они думать, что там, где два месяца назад они видели след оленя и желтые зрачки дикой кошки, в вековой чаще, с высоты горного хребта, они увидят зарево электрических огней, паровозы на подъездных путях и сверкнувшие на магистрали фары пятитонного грузовика?
Трудно было разместить сотни тысяч людей, построить для них сносное жилье. Земля не поддавалась кирке и лопате, ее взрывали аммоналом,— так сооружалось жилье. И самое удивительное было, что в напоминающих занесенные снегом пещеры землянках жили инженеры, рабочие, работницы, и ни слова упрека не срывалось с их уст.
Уральский мороз, уральские степные бураны проникали и в только что отстроенные заводские цехи. Люди работали, не снимая тулупов и полушубков, и думали только о том, как бы не замерзла эмульсия, как бы не остановились станки.
В эти горячие дни и ночи люди по суткам не уходили из цехов, забывая о хлебе и пище. Да и хлеба в то время не хватало: трудно было накормить множество людей, население городов увеличилось в несколько раз.
Однако никто не жаловался, и бывало так, что после трех дней самоотверженного, напряженного труда люди возвращались в свой «дом», в промерзшие бревенчатые бараки, в обледенелые землянки и говорили только о том, что план выполнен, что с этой ночи завод, наконец, выполняет программу.
Мысль о Москве, о фронте была мыслью сотен тысяч людей в цехах и рабочих поселках в решающие декабрьские дни 1941 года. Никогда не забудут на Урале ночи, когда радио сообщило о разгроме немецких дивизий под Москвой. Люди целовались и поздравляли друг друга, и эта студеная уральская ночь была светлым праздником для тружеников Урала.
Город на Урале — город заводов — в долине, среди горных кряжей, хрустальных озер, вековых заповедных лесов...
Он просыпается в ранний час, его будит согласный хор утренних голосистых гудков. Десятки тысяч людей устремляются к проходным будкам, тысячи людей торопливой, рассчитанной по минутам походкой идут в учреждения. Детвора наполняет скверы, и только голос радио напоминает о великих битвах на западе нашей страны.
Это безоблачное голубое небо никогда не осквернял полет вражеского самолета,— более двух тысяч километров отделяют этот город от фронта. И здесь с гневом и состраданием мы вспоминаем о другом городе, который так недавно лежал перед нашими глазами.
Там год назад в скверах тоже играла детвора, люди любовались утренним пейзажем, тихой, милой сердцу русской рекой, старинными расписными колокольнями на высоком берегу; на стадионе играли в футбол рослые парни в голубых и красных майках; в парке культуры, на танцевальных площадках, звучала музыка, и парочки, обнявшись, гуляли в тенистых аллеях.
Теперь этот город — груда камней, щебня, кирпича, спутанных в клубок железных балок.
На городской площади стоят обугленные деревья. Крюки, вбитые в стволы, напоминают о судьбе замученных и казненных людей.
Пулеметная трель истребителя раздается в облаках. Утренний ветер шевелит листву высоких белоствольных берез. В лесу струится неглубокая речка — приток большой судоходной реки. Она привлекает купальщиков, но краткая надпись на куске фанеры «Мины» предостерегает любителей утреннего купания.
Среди берез, на опушке, стоят тяжелые танки. Длинноствольные пушки глядят в просветы деревьев. Когда танки неподвижны, они кажутся стальными фортами, в движении они напоминают сухопутные броненосцы.
Сапоги танкистов стучат по броне. Танкисты убирают зеленые ветви, маскировавшие танк. Оглушительный грохот моторов возвещает пробуждение танков.
Здравствуйте, старые знакомые! Мы видели вас в огромном, пронизанном солнцем цехе сборки далеко на Урале. Мы видели, как вы начинали жить. Мы впервые услышали лязг ваших гусениц и видели, как вы двигались по заводскому двору и дальше — по широкой дороге на танкодром. Теперь эти танки прошли боевое крещение. Мы видим заметные вмятины на броне, видим и следы метелей и осенних ливней на защитной темно-зеленой краске... Великолепная боевая машина!
Когда закрываются люки и людей от внешнего мира отделяют броневые плиты, мы чувствуем себя, точно в подводном корабле. Радионаушники, стереотрубы — глаза танкистов — напоминают о перископе подводной лодки. Огромной силы двигатель, вооружение, снаряды — все расположено целесообразно и обдуманно, все имеет свою рассчитанную в миллиметрах площадь. Десятки тонн весит эта ушедшая в землю громадина. Но вот включен мотор, оглушительный грохот сотрясает березы — и стальная громадина приобретает неожиданную легкость, подвижность, маневренность. Земля и небо покачиваются и мелькают в смотровой щели. Подминая преграждающие путь молодые деревья, танк выносится на простор.
Готовый к бою танк кажется каким-то монолитом,— трудно себе представить, что он состоит из нескольких тысяч деталей, что порой создание одной из этих деталей требует самоотверженного труда, неустанной работы мысли, русской рабочей смекалки, а главное — страстного желания победы над врагом. Стараешься охватить во всем объеме сложнейшее дело создания танка и проникаешься особым уважением к людям, отдавшим всего себя этому важнейшему делу, к людям, сутками не уходящим из цеха.
Многие приехали на Урал из Ленинграда, с Ленинградского фронта,— там они получили боевое крещение в дни и ночи воздушных бомбардировок. Фугасные снаряды, снаряды фашистской артиллерии разрывались вблизи цехов, а иногда и в самих цехах, но в сборочном и сдаточном цехах продолжалась работа. Потом эти цехи перевели в другой район, в более безопасное место. И в такой обстановке в два дня были выпущены первые образцы новых, замечательных по своим боевым качествам тяжелых танков.
Последовал приказ правительства, и началось передвижение кировцев на новые места.
Трудности первых дней на новых местах, понятная тоска по родному городу — по любимому городу Ленина, тревога о близких — все это не отразилось на работе кировцев.
Они принесли с собой революционный темперамент, традиции Кировского завода, большевистский огонь. Горесть первых неполадок и неудач, радость первых успехов — все это находило отклики в боевых листках, в стенной печати, сообщавшей о работе за сутки. Теперь это только документы, исторические документы пройденного пути.
Тот, кто впервые входит в цех сборки, останавливается на пороге, пораженный величественной картиной. Далеко впереди, по обе стороны цеха, как пришвартованные к стенке корабли, стоят мощные тяжелые танки.
Огромный цех наполнен шумом и грохотом. Заглушая человеческие голоса, грохочут моторы. Многотонный кран ворочает в воздухе броневую башню и медленно опускает ее на корпус танка. Вот начинают вращаться в первый раз пришедшие в движение гусеницы новой машины. Бригадир вручает путевку в жизнь — пропуск новорожденной машине, и сердце танка — мощный мотор-сердце — начинает оглушительно биться.
Здесь, в этом цехе, построенном в дни Отечественной войны, переходя от одной машины к другой, видишь весь процесс рождения танка. Видишь все стадии его создания — от напоминающей лохань громадной коробки до готового двинуться на испытания вооруженного и оснащенного гиганта, который скоро будет принят его боевым экипажем.
Здесь, в Танкограде, можно увидеть тесное братское содружество героев фронта и трудового тыла. Танкисты с боевыми орденами на груди, орденоносцы — строители танков работают бок о бок, живут одним делом, одной заботой — созданием превосходной современной боевой машины.
Водитель танка впервые занимает свое место в машине, стрелок садится к орудию. Тут же, у открытых люков, тесным кольцом стоят строители танка и пристально вглядываются в лица танкистов. Наступает волнующая минута: оглушительный грохот мотора, лязг гусениц — новая, получившая жизнь машина выдвигается вперед из строя танков, делает легкий искусный поворот, движется по аллее к широко раскрытым воротам цеха и исчезает из глаз.
В это мгновение нет человека, который не глядел бы ей вслед теплым, ободряющим взглядом.
Зимой, в сорокаградусные уральские морозы и бураны, летом, в душные, знойные дни, перед сдаточным цехом стоят прямоугольные палатки — покрытые брезентовыми чехлами новые танки. Это уже «не наши» машины, как принято говорить здесь. Это машины, принятые военным ведомством. Наутро их здесь уже не будет, они уйдут на испытания. И под брезентовыми шатрами будут стоять другие танки. По другую сторону проспекта, перед сдаточным цехом, стоят еще не окрашенные в защитный цвет, поблескивающие натуральным цветом стали, готовые к приемке машины. Это еще «наши» машины.