Завтра они будут не «нашими» и ночью уйдут на фронт.
Велика слава этих боевых машин. Приятно станкостроителям узнать оценку их труда из уст врага, на себе испытавшего силу танковой атаки.
Вот что пишут об этих машинах немцы: «Т-34 бесшумно движутся с большой скоростью по глубокому снегу и застают германские войска врасплох. Эти танки штурмовали город Великие Луки. Снаряды германских противотанковых орудий не могут пробить их броню».
На одном из участков фронта сражается танковая бригада имени комсомола Челябинской области. История этой танковой бригады неразрывно связана с областью, с ее молодежью, с народом Южного Урала.
Коллектив абразивного завода предложил устроить сбор средств для постройки танковой колонны. Вся область, все население пожертвовало трудовые сбережения на постройку танков. Было это в дни танковых сражений, когда все особенно остро переживали превосходство врага в танках. Молодежь Н-ского танкового завода выпустила сверх программы колонну мощных боевых машин КВ. Машины были переданы танковой бригаде, где большинство командиров и бойцов — уральцы, а некоторые работали на заводе, построившем для них танки. На танкодроме, вблизи города, произошло торжественное вручение знамени бригаде, которой было присвоено название: «Бригада имени Челябинского комсомола».
Вся область, все именитые ее люди провожали танкистов на фронт и с волнением ждали вестей о боевых действиях своей бригады. И вот пришли эти первые вести. Их привез раненый командир танковой роты, старший лейтенант Петров. Надо было видеть, с каким волнением слушали его те, кто положил немало труда, создавая боевые машины для родной бригады. Они радовались боевым успехам своей, уральской, бригады, хорошо показавшей себя в первом же бою за высоту 214. Они радовались хорошей оценке командования, которую получили танкисты-уральцы. Испытание огнем, боевое крещение показало, что машины не подвели, а главное, что они попали в хорошие руки.
Это было несколько месяцев тому назад. Танкисты стали зрелыми, опытными воинами, но не слабеет кровная, нерушимая связь между бойцами фронта и родной областью. Каждый день письмоносцы, сгибаясь под тяжелыми сумками, доставляют письма. Почти все эти письма имеют штамп полевой почты.
«Мы превратим ваш благородный и величественный труд в грозу и смерть для немецких захватчиков»,— пишут танкисты с фронта. Экипаж только что покинувшего сдаточный цех танка повезет на фронт ответ танкостроителей: «Родные!.. Бейте проклятых, жгите их огнем, давите гусеницами и помните, что за машинами дело не станет. Слово кировцев!»
В предгорьях Южного Урала, где-нибудь на большой узловой станции, видишь, как с востока на запад движутся неисчислимые составы с углем, нефтью, снарядами, вооружением.
Все это — дело рук человеческих, все это — плоды величественного и благородного труда уральцев, народа немного сумрачного, но лютого в работе и в бою. Бок о бок с ними работают ленинградцы и украинцы, киргизы и казахи, грузины и татары — командиры и рядовые бойцы трудового тыла. Бывают дни, когда всеобщее волнение охватывает этих людей. Это дни, когда по Южному Уралу проходит слух о том, что по всему краю собирают славнейших людей в делегацию, которая поедет на фронт, в гости к командирам и бойцам славных уральских дивизий.
Закаленные суровой природой Урала, верные памяти своих отцов, бесстрашных и неутомимых воинов-тружеников, уральские дивизии завоевали себе славу на полях сражений великой войны. Некоторые из них уже заслужили свое право именоваться гвардейскими. На огневых рубежах они с волнением и любовью вспоминают свой чудесный, благодатный край, гордятся своим краем, который доблестно и верно служит фронту, родине. И в жестоких схватках они наносят врагам такие яростные удары, что по силе этих ударов враги узнают тяжелую руку уральцев.
Люди Южного Урала
Минуют эти суровые годы, заживут раны невиданной в истории мира войны, поднимутся из пепла города, села, и люди будут вспоминать о подвигах, доблести и славе тех, которых уже нет на земле. Будут вспоминать о героях, отдавших жизнь за отечество, и о великом всенародном труде на полях, в шахтах, в рудниках и на заводах нашей страны. Вспомнят время, когда в цехах звучала украинская, татарская, грузинская, таджикская речь, когда возвращались в цехи старики-пенсионеры, инвалиды труда, когда становились к станкам молодые девушки, ребята-подростки...
«Ремесленники»
На снарядном заводе гудок возвестил перерыв, и тотчас цех наполнился звонкими голосами ребят, точно началась большая перемена в школе. Мы увидели сотни подростков в возрасте до шестнадцати лет, стремительно бежавших через двор в столовую.
Это был удивительный цех. Здесь работали подростки, работали легко и весело,— видно было, что работа им нравилась и увлекала их.
Начальник цеха хвалил ребят и в то же время отечески журил за то, что залетевший в цех голубь или воробей отрывал их от работы и чуть не ставил под угрозу план рабочего дня. А на соседнем заводе такие же ребята прочно удерживали знамя лучшего цеха завода.
Обеденный перерыв еще не кончился, когда вернулся в цех лучший его работник — стахановец, бывший ученик ремесленного училища Гриша Миронов, которому в этом месяце исполнилось шестнадцать лет. Он выполнил месячную программу в десять дней, и приятно было видеть его виртуозную, изумительную работу у станка, нарезающего медные кольца снарядов. Приятно было видеть, как падали в ящик золотым дождем искрящиеся кольца. Лицо Гриши при этом выражало полное спокойствие, даже равнодушие; всем своим видом он желал показать, что ничего нет мудреного в этой работе. Но он знал себе цену и очень забеспокоился, когда оказалось, что Коля Зайченко подбирается к его рекорду.
— Потолкуйте с ним,— сказал нам начальник цеха,— малец видал виды.
Малец действительно видал виды. Это была одна из современных биографий, очень коротких, наполненных суровыми испытаниями и страшными событиями.
Пятнадцать лет было Грише, когда он в первый раз услышал воющий гул немецкого самолета: земля дрогнула от разрыва сброшенной с самолета бомбы. Он спал в саду и, открыв глаза, увидел, как рушились стены пятиэтажного общежития ремесленного училища. Это был первый день войны, и пятнадцатилетний мальчик, прежде чем очутиться на Урале, прошел восемьсот километров по земле, захваченной немцами.
Приморский город, где он учился, был окружен. Его защищали моряки и население. Город пылал, снаряды разрывались на улицах и убивали стоявших в очередях женщин и детей. Гриша приносил газеты на передний край, он научился без страха видеть трупы и кровь. Однажды он пошел вместе с военными моряками в контратаку; его оглушило взрывом гранаты, и, потеряв сознание, он свалился в овраг. Когда пришел в себя, была ночь. Он увидел позади зарево — там был город, вокруг были враги. И Гриша решил пробираться на родину, в большое село, в Приднепровье. Он прошел около трехсот километров, шел ночами, очень страдал от голода. Селяне кормили его, указывали дорогу. Он шел ночью. Обходя города, шел лесами, опасаясь встреч с немцами. Все же два раза он с ними столкнулся. В первый раз патруль пропустил его,— он правильно назвал деревню, куда шел, и сказал, что его послали к тетке за солью. В другой раз он убежал от немцев и отлежался во ржи. Пули немецких автоматчиков с отвратительным свистом подсекали колосья, но не задели Гришу.
В родном селе Гриши действовал карательный отряд. Это были финны, и страшная слава о финнах-карателях разнеслась на сто верст. Гриша узнал, что его отца и мать сожгли заживо в хате, а шестилетнюю сестру Настю застрелили в садочке. Сделали так за то, что отец выписывал газету и иногда читал ее вслух односельчанам.
— Остался у меня старший брат, он кончил в Харькове институт и работал инженером на моторном заводе. Тогда я пошел в Харьков. Идти было очень трудно, ноги побил, покалечил; села кругом погорели — куска хлеба не достанешь. На счастье, нашел я в лесу мертвого немца и в сумке у него консервы и шоколад, а хлеба ни крошки. Около самого фронта (тогда сплошного фронта не было) залез я в водосток, в трубу,— уже холодно было ночами. На рассвете вдруг слышу: едут конники. Сердце у меня упало. А потом слышу — говорят по-нашему. Тут я аж заплясал и вылез из трубы. Сначала строго со мной говорили, потом казак-сержант сказал: «Да это ж пацан-ремесленник... Пусть себе идет». И пришел я в Харьков. Завод, где работал брат, эвакуировали. Опять пришлось идти до узловой станции, там я пристал к одному эшелону. Как раз тот завод, где я сейчас работаю. Взяли меня с собой и привезли аж сюда. Стал понемногу работать и вдруг от харьковчан узнаю, что работает на танковом брат мой, Костя Миронов. Нашел его, пришел к нему на квартиру. Он чуть с ума не сошел: «Ты, Гриша! Откуда появился?» Поплакали мы вместе над родителями, над сестричкой Настей.
Потом он говорит: «Ну, Гриша, теперь война, все работают, и тебе надо работать. Я тебя устрою на завод». А я отвечаю: «Не старайся, Костя, я сам устроился, работу себе нашел, и даже стахановец... Ну и все».
Мы молчали. Гриша смотрел на нас вопросительным, рассеянным взглядом. Вдруг он оживился, в его серых глазах блеснул огонек, Он метнулся в сторону и закричал на весь цех звонким мальчишеским голосом:
— Колька! Гляди, «Дуглас» летит!
Кузнецы
Какая бы ни была погода, за стенами кузницы — знойный июльский полдень или мороз и февральская вьюга,— кузница имеет свою, я бы сказал, тропическую, температуру. Жар остывающего металла, жар раскаленных поковок чувствуется уже при входе в кузнечный цех. В Европе нет кузницы, равной по своей мощности этой.
Когда работает тринадцатитонный молот, сотрясается весь цех. Удары этого молота чувствуешь за полкилометра в здании главного управления завода. Это землетрясение радует сердца танкоградцев. Кузница — важнейший центр завода. Если кузница работает по-стахановски — с полной нагрузкой работают и механические цехи, и в срок выходят на испытание новые машины.