Листопад не понял:
— Как председателя завкома? Кто родственник?
— Да он же, а кто же,— сказала Марийка.— Вот этот красавец молодой... Ну, как же. Покойной жены Федор Иванычевой родной брат, вместе и живут.
Листопад помолчал, соображая.
— Ладно,— сказал он,— работай, Рыжов, замаливай грех.
«Ах, хорошая вещь ребята,— подумал он, уйдя от них,— ах, хорошая!..» Взбодренный, словно вспрыснутый весенним дождем, он прошел в конторку к мастеру Королькову, кликнул по телефону Мирзоева и поехал в юнгородок.
Мирзоев сидел за баранкой необычно серьезный и строгий, с сведенными тонкими бровями.
— Чего у тебя сегодня вид бледный? — спросил Листопад.
— Отмечаю траурный день,— тихо и торжественно отвечал Мирзоев, глядя перед собой печальными глазами.— Ровно три года назад погиб мой лучший начальник и товарищ, которого я возил: командир нашего батальона... Это был человек! Буду жить еще сто лет — буду помнить.
У каждого за годы войны выросли свежие могилы. Будь жива Клаша: был бы сын, сыновья, мальчики с чистыми глазами и мужскими душами... Сколько потеряно, сколько лет пройдет, пока зарастут могилы быльем-травой!
Чернее тучи вернулся Листопад из юнгородка и сразу позвонил Уздечкину.
— Федор Иваныч? Прошу вас ко мне зайти. Сейчас же.
В том, что увидел Листопад в юнгородке, был виноват не один Уздечкин. Вину с Уздечкиным делили и Рябухин, и Коневский, и прежде всего он сам, Листопад. Но Уздечкина Листопад не любил, и весь гнев его пал на Уздечкина.
Он встретил его стоя, в той надменной и неприступной позе, которая приводила Уздечкина в бешенство. И до конца разговора не сел, и Уздечкин вынужден был стоять перед ним. Уздечкин был худой, неуклюжий, сутулый,— и так неуклюже и сутуло и стоял перед великолепным директором.
— Федор Иваныч,— сказал Листопад,— на что это вы недавно просили у меня денег? Шестьдесят тысяч. На что?
— Шестьдесят тысяч мы просили у вас на ремонт Дома культуры,— отвечал Уздечкин.
— Ах, на ремонт Дома культуры. Что там нужно?
— Паровое отопление нуждается в ремонте. Частичное остекление. Общая окраска помещений. У директора Дома есть мысль перекрасить зрительный зал под мрамор.
— Могучая мысль. И на все про все шестьдесят тысяч?
— Мы же знаем, как вы неохотно отзываетесь на наши просьбы,— кольнул Уздечкин.— В основном вложим наши средства.
— Откуда у вас средства?
— Молодежь предлагает отработать субботник.
— Так... А скажите, Федор Иваныч, почему вы у меня не просите денег на ремонт юнгородка? Не под мрамор, а просто — чтобы создать там человеческие условия жизни!
«Ага! — подумал Уздечкин.— Ну нет, тут не подкопаешься!»
— Мы занимаемся юнгородком,— сказал он.— У нас есть акт обследования комиссии, который мы на днях будем обсуждать.
— Обсуждать?! — обрушился на него Листопад.— Что вы, черт вас побери, будете обсуждать!? Степень активности членов комиссии? Или каким цветом крышу красить?.. Там же все отсырело, ребята пропадают от сырости! Мусор, грязь, у управхоза вот такая морда — дрыхнет, должно быть, по целым дням... Вы раковину видели, водопроводную, над которой они умываются? Трубы забиты,— до края грязная вода стоит! Это он, чтобы умыться, должен сначала всю эту мерзость вычерпать оттуда... Это — жилье? Вас бы поселить в таком жилье, товарищ председатель завкома, тогда бы вы занимались не престижем своим, не склоками, а занимались бы тем, чем нужно, чего ждут от вас рабочие!.. Вы публично в грудь себя кулаками колотите, кричите, что я вас подменяю, что я вам не даю вашу марку ставить на всем, что на заводе делается, а на поверку выходит, что если я лично не влезу в самое вот такое малюсенькое дело, то оно с места не двинется!
Черт бы вас побрал, кто этой раковиной должен заниматься, я или вы?.. Я вас спрашиваю: я или вы?
— Мы не перестаем заниматься бытом,— со страшной выдержкой сказал Уздечкин.— Весь наш жилищный фонд требует ремонта, а не только юнгородок. Мы отремонтировали три квартиры для семей фронтовиков, у нас двадцать семей остронуждающихся,— в конце концов не может завком охватить все сразу...
— А не можете охватить, так уходите — уступите место тем, которые могут!
Уздечкин презрительно смотрел в сторону. Настоящее, непритворное спокойствие вдруг овладело им. Вот куда клонит директор: чтобы Уздечкин ушел с поста. Ну, нет. Его не Листопад назначил: он избран членами профсоюза — тайным, прямым, всеобщим голосованием... Директору придется считаться с этим.
— Всеобщие трудности, за них завком не несет ответственности,— сказал он тихо.— У нас сотни заявлений, разбираем в порядке очередности... Вот намечен ремонт Дома культуры, делаем, что можем, для семей фронтовиков,— этим в первую, конечно, очередь, потому что это прямые иждивенцы завода...
Листопада затрясло.
— Слушайте,— сказал он,— вы мне этого слова не говорите. На заводе нет иждивенцев, ни прямых, ни косвенных. Есть дети завода, одни учатся, другие работают, но все они дети завода, все до единого,— и потрудитесь обо всех заботиться!.. Это я вам говорю как член профсоюза, как ваш избиратель, которому вы обязаны отчетом! Понятно? Да как на вас положиться,— заключил он,— когда вы в своей собственной семье не можете позаботиться о парнишке, не можете дать ему лад... Чего другим от вас дожидаться!..
Тяжело ненавидеть человека, с которым приходится работать вместе. Это началось, когда жена Листопада лежала в гробу. Уздечкин поймал себя тогда на подлой мысли, что вот-де и у Листопада такое же горе, вот и у Листопада жена умерла, есть же все-таки на свете справедливость... Он ужаснулся этой мысли, прогнал ее, постарался забыть...
Но больное самолюбие — а Листопад его не щадил — раздражалось изо дня в день. Организм отказывался бороться с этой болезнью. Силы падали. Уздечкин вышел от Листопада в состоянии мертвенной усталости и нервного оцепенения.
Листопад сказал начальнику соцбыта:
— Съездите в юнгородок, осмотрите дома, представьте смету на ремонт... И не так ремонтировать, чтобы главные дыры заткнуть,— добавил он, засверкав глазами,— а так, как вы бы отремонтировали собственную квартиру!
1945—1947
ПАНФЕРОВ Ф. И.
Панферов Федор Иванович (1896—1960) — русский советский писатель.
Родился в селе Павловке бывшей Саратовской губернии (ныне в Ульяновской области) в бедной крестьянской семье. Учился в семинарии.
После Великой Октябрьской социалистической революции Панферов работал в органах Советской власти, редактировал уездную газету.
Печататься начал с 1918 года. Первые повести — о жизни крестьян после установления в стране Советской власти.
В 1928 году Федор Иванович Панферов вступает в Коммунистическую партию.
Литературное дарование писателя в полной мере развернулось при создании романа «Бруски» (1928—1937). В нем с большой художественной силой показана перестройка деревни, сопровождавшаяся классовой борьбой. В образах Кирилла Ждаркина, Стеши, Степана Огнева воплощены типичные черты крестьян, постепенно освобождающихся от старых взглядов, собственнических инстинктов и вступающих в ряды активных строителей социализма.
В двадцатые годы Панферов редактирует «Крестьянский журнал», а с 1931 года (с перерывами) до конца жизни — журнал «Октябрь». Десятки советских писателей благодарны Федору Ивановичу за оказанную помощь.
«Во всем, что касалось его общественно-литературной работы,— вспоминает жена и друг писателя А. Д. Коптяева,— он был высоким образцом. У него был изумительный дар редактора. Никого не подбивая на свой вкус, он вникал в существо вещи каждого автора. Подбодрить, внушить веру и в то же время разглядеть слабое место в романе ли, в повести ли, суметь показать автору, как написать лучше, сплошь да рядом отдавая идеи и образы из собственного писательского запаса».
Уже через неделю после начала Великой Отечественной войны Панферов выступил в «Литературной газете» с памфлетом «Уничтожать беспощадно!». Вскоре он по командировке «Правды» выезжает на фронт. В начале 1942 года выходит его повесть о войне «Своими глазами», а затем вторая, продолжающая ее,— «Рука отяжелела».
Зимой 1941—1942 годов писатель живет в Миассе, где находится в эвакуации его жена. Посещает заводы, колхозы. Цикл его очерков «Уральцы» публикуется в «Правде».
Позднее, вспоминая о жизни в Миассе, Федор Иванович писал так: «Это для литератора был клад. Приехали рабочие из столицы со своим бытом, вот сюда в городок, где все жили замкнуто, подворотными замками. Этих мелких собственников, типа Звенкина (персонаж романа Панферова «Борьба за мир».— Ред.), требовалось расшевелить, «перековать» и вовлечь в общий рабочий котел...
Условия для жизни на заводе были ужасные: холодные бараки, столовые работали плохо, в трескучие морозы, обернув руки тряпками (варежек не было), рабочие сгружали с платформ заиндевевшие, седые от мороза станки. Порою казалось, вот сейчас бросят все и разбегутся. А эти люди, несмотря ни на что, стали выпускать моторы, вовлекая в это дело замкнутых миассовцев, даже таких, как старик Кононов (также персонаж романа.— Ред.). Освоив моторы, они переоборудовали завод, и я видел, как с Уральских гор сошел первый грузовой автомобиль, а Миасс постепенно, но неизбежно превращался из тихого захолустья в индустриальный город...»
За романы «Борьба за мир» и «В стране поверженных» писатель был удостоен Государственной премии СССР за 1948 и 1949 годы.
Панферов трижды избирался депутатом Верховного Совета СССР.
УРАЛЬЦЫ[25]
Люди бушующего огня
В широкие, открытые ворота дуют страшные, пронизывающие сквозняки. Но вот мы прошли метров десять-пятнадцать, и нас обдало таким жаром, что, кажется, сейчас вспыхнет одежда, облупится лицо. Жар хватает со всех сторон: и снизу, и с боков, а главное — откуда-то сверху. И мы невольно поднимаем глаза. Наверху, почти под пере