— Четыре дня за вами. Нет, шесть. День мы потратили на это,— он показал на котлован,— и дней пять придется убирать всю эту дрянь. Смотрите, как все залило.
Иван Иванович склонил голову, затем поднял ее и большими чистыми глазами посмотрел на своего начальника.
Посмотрел так, что у Кораблева внутри дрогнуло.
— Извините,— проговорил Иван Иванович.
Но это «извините» снова взвинтило Николая Кораблева, и он, чего с ним никогда не было, шагнул, подняв руку, как бы намереваясь одним ударом сбить Ивана Ивановича с ног.
— К черту! Никаких «извините». Этим дело не поправишь. Надо наверстать шесть дней. Мы не имеем права терять и одного дня. Фронт ждет.
— Хорошо, я сейчас пойду. Я пересмотрю сроки строительства и, наверное, найду.
— Не сейчас, а передохните, на вас лица нет,— сурово одернул его Николай Кораблев.— На фронте за такое расстреливают. И вас бы следовало... только... только у меня нет такого инженера, как вы, черт бы вас побрал,— и накинулся на подошедшего Альтмана: — А вы почему не проявили настойчивости?
Альтман заговорил с остановками, как бы пробуя каждое слово на зуб.
— Да ведь... ведь он... Иван Иванович для меня авторитет.
— Авторитет? В таких делах авторитеты существуют только для дураков. А вы умный инженер. Зачем зря болтаете? — и, увидев Коронова, Николай Кораблев тепло улыбнулся, сказал: — Ну, Евстигней Ильич, не знаю уж, как и отблагодарить вас. Будут награждать нас орденами — первому попрошу орден вам.
— Сочту за благодарность большую,— явно гордясь своим успехом, ответил Коронов и, посмотрев на Варвару, сказал уже напыщенно, зная — в этом отказа не будет: — Варвара настоятельно просит меня обратиться к вам, Николай Степанович, чтобы ее, как у нее малое дите-двухлетка, с лесозаготовок перевести сюда в столовую. Работать будет как и полагается.
Варвара стояла рядом с Короновым и горячими глазами смотрела на Николая Кораблева.
— Да-а... Малое дите,— тоненьким голоском нарочито пропищала Люба и передернула плечами.
«Ух, какая она,— подумал Николай Кораблев, отворачиваясь от Варвары.— Еще подумают, шашни какие-то»,— но тут же снова посмотрел на Варвару строго и деловито и, давая всем понять, что ее поведение вовсе не трогает его, проговорил: — Что ж, это можно. Завтра пусть и переходит.
Надя, увязая в иле, перепрыгивая через канавки, подбежала к Николаю Кораблеву и, вынимая из кармашка пиджачка письмо, сказала:
— Радость-то какая, Николай Степанович. От Татьяны Яковлевны.
Письмо действительно было от Татьяны. Оно, потрепанное, надорванное в ряде мест, бродило где-то очень долго и только вот теперь, на сороковой день, попало в руки адресата.
«Коля,— писала Татьяна.— Я, мама и Виктор уходим. Я смогла с собой захватить только картину «Днепр». Ох! А от тебя давно нет писем. И как хотела бы я сейчас получить от тебя хоть строчку. Навсегда, навсегда, навсегда твоя Татьяна».
И то, что письмо где-то так долго бродило, и то, что в нем было сказано «уходим», так потрясло Николая Кораблева, что он, утопая в иле, пошел от котлована покачиваясь. А войдя в квартиру, не раздеваясь, повалился на диван и, задыхаясь, прошептал:
— Вот такой же страшный поток прорвался и в жизни. Война — страшный поток. Ах, Таня! Сколько тебе придется перестрадать! Уже сороковой день ты где-то,— и он так застонал, что из соседней комнаты выбежала Надя.
— Батюшки! — вскрикнула она.— Да у вас жилка на виске лопнет. Я сбегаю за доктором.
— Не надо! — хрипло кинул он.— Сейчас некогда страдать и лечиться... вся площадка у нас затоплена грязью. Приду поздно,— и, все так же пошатываясь, он вышел из квартиры.
Надя выбежала за ним, взяла его за руку, по-детски заглядывая ему в лицо, умоляя глазами, чтобы он остался дома. Он погладил ее по голове и жестко произнес:
— Страдания свои и ненависть свою, Надюша, мы ныне должны вкладывать в моторы.
1945
ПЕРВЕНЦЕВ А. А.
Первенцев Аркадий Александрович (1905—1981) — русский советский писатель.
Родился в селе Нагуте (Ставропольский край) в семье учителя. В юношеском возрасте участвовал в революционных событиях, социалистических преобразованиях в стране: красноармеец-кавалерист, боец продотряда, избач, инспектор по ликвидации безграмотности, студент МВТУ имени Баумана.
За свои первые рассказы «Васька-листопад» и «Бессилие смерти» Первенцев был удостоен премии на Всесоюзном конкурсе молодых литераторов.
Первым значительным произведением Первенцева стал роман «Кочубей» (1937), посвященный событиям гражданской войны на Кубани и Ставропольщине. Перед войной было создано и другое крупное его произведение о героизме и победах Красной Армии — роман-трилогия «Над Кубанью».
С первых дней Великой Отечественной войны писатель находился на фронте как специальный корреспондент «Известий» и «Красной звезды».
Новороссийск, Малая земля, Керчь, Крым — этапы боевого пути фронтового газетчика и писателя, капитана первого ранга Первенцева. Не раз довелось ему участвовать в дерзких и смелых операциях наших войск, моряков-десантников.
В 1942 году, приплыв из осажденного Севастополя в Новороссийск на эсминце «Ташкент», Первенцев добрался до Краснодара, а оттуда вылетел в Москву. В полете самолет был подбит и врезался в землю. Аркадий Алексеевич получил тяжелое ранение, а его спутник, замечательный советский писатель Евгений Петров погиб.
Первенцева всегда отличала исключительная «скоропись». Уже в августе 1941 года на сцене Центрального театра Красной Армии шло «Крылатое племя» — первая из созданных на войне советскими драматургами пьес.
В сжатые сроки был написан и роман «Испытание», увидевший свет в начале 1942 года. В предисловии к последнему изданию романа автор рассказывает:
«Мне удалось изучить один из тыловых арсеналов фронта — Урал. Это был Западный и Северный Урал, куда хлынул первый вал эвакуации, где наряду со стационарными предприятиями заработали переброшенные туда заводы оборонной техники и предприятия, приспособленные к выпуску оружия...
Роман «Испытание» — это своеобразный репортаж о героическом труде нашего народа в первый период войны, репортаж, который и теперь, мне кажется, служит делу воспитания надежной смены. Сравнительно недавняя история подвига отцов и детей, их борьбы и побед укрепляет традиции, наполняет их живым содержанием, предупреждает тех, кто зарится на наши богатства и готовит новые походы».
Очерковые материалы, в которых рассказывалось о встречах с шахтерами, колхозниками, рабочими и инженерами оборонных предприятий, использованные при создании «Испытания» и в свое время опубликованные во многих газетах и журналах. Первенцев объединил в книгу «По Уралу». Вышла она в Перми в 1945 году.
В 1950 году Первенцев вступил в Коммунистическую партию.
Широко и разносторонне развернулась творческая деятельность писателя в мирных условиях. Его роман «Честь смолоду», отмеченный Государственной премией СССР за 1949 год, стал одной из любимых книг молодых читателей. В романах «Гамаюн — птица вещая», «Оливковая ветвь», «Директор Томилин» он обращается к рабочей теме. К военно-патриотической теме Первенцев возвращался в романах «Матросы» и «Остров Надежды». Яркие образы земляков-кубанцев были запечатлены в романе «Черная буря».
ПО УРАЛУ[27]
На границе Азии
Горюнов предупредил, что мы не доедем несколько километров до границы Азии и остановимся на Теплой горе. Ночью, сквозь сон, я слышал, как нас отцепили на какой-то тихой станции. Поезд, стуча колесами, ушел к перевалу. Мы оставались до утра в вагоне,— не было смысла вставать в глухую ночь и кого-то беспокоить.
Сверху, в вентилятор, посвистывал ветер, потом успокоился.
Может быть, мы стоим где-либо в ущелье? Я натянул на голову шерстяное одеяло и погрузился в сон.
Утром меня разбудил голос Горюнова.
— Приехали,— сказал он,— Теплая гора. Позавтракаем и начнем работу.
Около меня стояли новые валенки. Очевидно, Горюнов позаботился.
В салоне ждал завтрак. Горюнов был уже выбрит до синевы, к его гимнастерке пришит свежий воротничок, на ногах легкие бурки, обшитые кожей, с ними он не расставался в поездках.
— Ночью электровоз кружил нас в горах,— сказал Горюнов,— какие ущелья, какие леса! А здесь можете разочароваться. Вам, как привыкшему к дикому хаосу Кавказа, может не понравиться. Вот я лично не люблю беспорядка в природе. Этот беспорядок был хорош на заре истории человечества, когда горы были просто горы, а не закрома с железом, золотом или ванадием. Теперь, чем ближе металл к человеку, тем лучше, а особенно сейчас, в дни войны. Тут не до красоты...
И когда мы вышли из вагона и спрыгнули в сугроб, рассыпавшийся под нашими ногами, как скользкий и скрипучий картофельный крахмал, Горюнов крикнул от удовольствия.
— Снег-то какой! Уральский... А какая картина кругом!
Мы стояли на вершине горы. Сияющие под солнцем рельсы убегали к востоку, к Азии. Сияли горы, леса, прослоенные снегом, сугробы, крыши поселка. Горное солнце играло всем тем, что могло преломляться под светом. Ну что такое снежинка? Пустяк. А как она может сверкать! Казалось, кругом были смело и щедро рассыпаны миллионы алмазов или каких-то еще более ярких драгоценных камней.
— Чудо! — воскликнул я.
— То-то,— удовлетворенно заметил Горюнов, и на лице его появилась хорошая улыбка.— Богатство!
Мы пошли вниз, к дороге. Темные бревенчатые домики протянулись чуть повыше замерзшей горной реки. Это была известная Койва. Дым очагов стройно поднимался вверх резко очерченными столбами, и над рекой, не прикасаясь ко льду, висело облачко, словно вверху текла еще вторая река, вторая воздушная Койва. Вокруг, куда только хватал глаз, лежали куполы небольших гор, покрытых лесом; лишь на горизонте виднелась скалистая гора, возвышающаяся над другими и нисколько не похожая на них, как будто столетия, облизавшие Уральский хребет и ветрами, и потоками, не коснулись ее.