— Давайте,— скомандовал Дубенко, посматривая на часы.
Рабочие взяли машину за крылья и покатили из цеха. Романченок, покрикивая, помог «выправить» хвост. Виктория, работавшая в бригаде по монтажу электропроводки, позвала его. Романченок подошел к ней, смущаясь, подал руку.
— Не мое дело всем этим заниматься, Виктория.
— А занимаетесь.
— Горячка... Суета...
— Мне боязно... вам первому лететь.
— Ерунда.— Он благодарно взглянул на нее, ему было приятно, что Виктория тоже волнуется.
К самолету подъехал бензозаправщик. Протянулись шланги-пистолеты. Баки наполнили бензином. Приблизился шумящий форсункой и размахивающий веником дыма и пара водомаслозаправщик. Самолет перешел в распоряжение бортмеханика, плотного человека с насупленными бровями. Бортмеханик проверил герметичность маслобензосистемы, закрыл капоты. Бортмеханик отвечал за подготовку самолета к выпуску и поэтому был придирчив. Он поторопил бригадира по обработке винтомоторной группы, назвал его «зайчишкой» и полез в кабинку. Вскоре закрутился винт, и воздух наполнился ревом. Бортмеханик пробовал его на разных режимах. От гула, стоявшего на аэродроме, звенело в ушах. Потом бортмеханик выскочил на снег и снова откапотил мотор, проверяя, нет ли течи бензина и масла во время тряски.
— Ну, как? — спросил Романченок, начинавший уже терять терпение.
— Все нормально, товарищ капитан.
— Распоряжайтесь дальше.
Выдавливая отчетливые следы, подошел гусеничный тягач. Прикрепили трос к стойке шасси, и тягач спокойно потащил самолет к «Красной черте». Люди продолжали поддерживать самолет за крылья. Казалось, что его еще только учат ходить.
— Разрешите, товарищ директор?— спросил Романченок у Дубенко.
— Давайте.
Романченок надел парашют и поднялся в кабину. Через несколько секунд бортмеханик помахал меховыми крагами, и люди отскочили от машины. Романченок дал рабочие обороты мотору, винт завертелся. Издали он был похож на блестящий прозрачный круг. Машина покатилась, покатилась и, наконец, оторвалась от снега.
— По газам! — прохрипел Лоб.
— Пошла,— спокойно произнес Дубенко, провожая глазами белую машину.
— Пошла,— сказал бортмеханик и пожевал губами.
— Видите, как все просто, а сколько тревог,— заметил Угрюмов.
— Тревог было много,— сказал Рамодан.
— От этого и движение жизни,— неожиданно высказался бортмеханик.
Романченок делал развороты, стараясь держаться невдалеке от аэродрома, но вот он круто повернул, положив машину под большим углом, и полетел по направлению к тайге. Гул мотора стал слабее. Угрюмов сделал шаг вперед, он внимательно следил за полетом. Романченок пронесся над ним, то убирая, то выпуская шасси. Из окон корпусов, со двора, от станции махали шапками люди. Им нипочем этот свирепый уральский мороз, они радуются своей победе.
— Романченок!
— Пошел!
— Давай, крой!
— Есть машина!
Романченок сел точно на укатанную полосу аэродрома.
Баллоны прикоснулись, взлетели радужные от солнца столбики снега, постепенно затух винт, машина остановилась. Летчик выпрыгнул и пошел к Дубенко, неуклюжий в своей пилотской одежде, оставляя на снегу следы от меховых унт. Еще на ходу снял краги и поднял вверх палец.
— Все нормально, товарищи!
— Как ни болела, хорошо померла, так? — пошутил Шевкопляс.— Надеюсь, скоро получим полк для энского флота? Так, Богдане?
— Пожалуй, что так, Иван Иванович.
— Ну и добре. А то как у вас ни хорошо, а на Чефе лучше...
Романченок подошел, держа под мышкой краги и шлем. Волосы его вспотели, и от них шел пар.
— Теперь мне приходится за вами ухаживать,— Дубенко натянул шлем ему на голову,— простынете.
— Пустяки. Пошла первая машина...
— Благодарю вас, Романченок.
Романченок потряс руку Дубенко, потом по очереди Тургаеву, Рамодану, Угрюмову, Данилину, мастерам, рабочим. Десятки заскорузлых рук потянулись к нему. Он радостно пожимал их. Это его товарищи по борьбе, он понимает и разделяет их чувства. Виктория тоже высвободила руку из неуклюжей варежки и тихо сказала:
— Поздравляю.
— Спасибо, Виктория.
— Не так крепко,— вскрикнула она и подула на руку,— вы мне руку оторвали.
— Прошу прощения, не рассчитал, Виктория.
Она отошла от них, ее окружили рабочие. Угрюмов приблизился к Дубенко, ласково поглядел на него и просто сказал:
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Поздравляю тоже.— Кунгурцев вопросительно посмотрел на Дубенко: — Но как с горняками? Вы обещали послать машину над поселком и шахтами.
— Я обещал сделать это между двумя сменами?
— Да.
— Будет сделано... Придется снова вам полетать, Романченок.
— Есть. Давно не ходил, соскучился.— Обратился к бортмеханику: — Левая нога чуть-чуть заедает. Может быть, застыла смазка, а может быть, нужно что там ослабить.
— Будет все нормально, товарищ капитан.— Бортмеханик пошел к машине, унося с собой парашют Романченка.
Возле самолета копошились черные фигурки людей, особенно выделяющиеся на его белом фоне. Еле заметное струйчатое облачко колебалось над машиной — она остывала. Хвост уже засахаривался инеем.
— Завтра дадим восемь,— сказал Дубенко,— а потом... будем доводить суточный выпуск до пятнадцати машин.
— Начнется обыденная кропотливая жизнь, Богдан Петрович,— сказал Угрюмов.
— Обыденная, кропотливая,— повторил Дубенко.— А все-таки эти будни принесут праздник победы...
Глава не последняя
Дубенко стоял на высоком угорье. Рядом с ним, прижавшись к его плечу, притихшая, похудевшая Валя. Снег не рассыпался под ногами. Он слежался и где-то внизу, ближе к земле, стал совсем влажным. Венок сизой тайги окаймлял гористые горизонты, и над тайгой в западной стороне поднялись перистые облачные тучи, подсвеченные солнцем. Может, это отражение недавнего северного сияния, может, фантастические отблески далеких сражений!
Город разбросался черными домами, поселками шахт по всем склонам трудолюбивых
Уральских гор. Дома казались обгорелыми — следы постоянного угольного дыма; и сейчас над городом повис туман. Но здесь, на взгорье, сияли снега, воздух был чист, и можно было дышать всей грудью.
По тропинке, протоптанной шахтерами, бежали школьники, размахивая сумками. Они были плохо одеты, но краснощеки, курносы и веселы. Они были счастливы, эти уральские дети, они не видели близко войны. Но перед глазами Богдана вставал снимок в «Правде», оттуда с безмолвным укором смотрела на него Сима Малкина — девочка, изуродованная современными компрачикосами. Ты будешь отомщена, девочка, познавшая трагическую сущность войны и разбойничью жестокость вооруженных пришельцев!
Рев мотора и снежная пыль. Дубенко снял шапку и помахал, хотя его, конечно, никто не мог увидеть сверху. С аэродромного поля плавно появилась машина с приподнятыми крыльями — бронированный, невозмутимый штурмовик. Самолет пронесся, оставляя след отработанного газа и клубчатый вихрик разбитого винтами воздуха.
— Романченок?— спросила Валя.
— Романченок! Его машина!
Когда-то Романченок сбил первый «юнкерс» в отмщение за нападение на беззащитный поселок белых коттеджей. С тех пор прошло не так уж много времени. Воздушный офицер Романченок продолжает мстить врагу отсюда, от каменной гряды великого Уральского хребта. Битва идет, и звезды, которые блеснули на серебристых крыльях машины, сияют и отсюда, с востока...
1941—1942
РУЧЬЕВ Б. А.
Ручьев Борис Александрович (Кривощеков, 1913—1973) — русский советский поэт.
Родился в станице Еткульской (Челябинская область) в семье учителя.
Первые стихи напечатал в 1928 году в газете «Красный Курган». Осенью 1930 года Борис Ручьев и его друг Михаил Люгарин едут в Москву, чтобы предложить редакции свои рукописи. Получив обстоятельный критический разбор стихов, решают из столицы домой не возвращаться и завербовываются на строительство Магнитогорского металлургического комбината.
На Магнитострое Ручьев работает землекопом, плотником, бетонщиком, посещает занятия литературной группы «Буксир» при редакции «Магнитогорского рабочего».
В эти годы стихи Ручьева часто печатаются на страницах уральских газет и журналов. А в 1933 году в Свердловске выходит первая книжка поэта — «Вторая родина». Успех ее был большим, и она вскоре была переиздана в Москве. Высоко оценила книгу газета «Правда»: «Это песнь о героизме строительных будней, о второй родине синеглазого деревенского парнишки, о распаде «артелок» и рождении ударных бригад, об экскаваторах и лесах, о людях, переплавляющихся в борьбе. Это лучшее из всей поэтической литературы, написанной о Магнитострое».
В 1934 году Борис Александрович Ручьев представляет литературный Урал на Первом всесоюзном съезде советских писателей.
В том же году в журнале «Красная новь» опубликована первая поэма Ручьева — «Песня о страданиях подруги». Большой удачей явились циклы стихов «Открытие мира» и «Соловьиная пора».
Взволнованным откликом на разгул фашизма в Европе стало стихотворение Ручьева «По земле бредет зверь».
Однако когда фашистская Германия капала на нашу страну, поэт не смог занять место в «цепи бойцов»: став жертвой наговора, он оказался в глухой северной тайге.
«Стихи о далеких битвах», написанные на Севере в январе-феврале 1942 года,— произведение, полное драматизма. В нем выражена боль патриота, лишенного возможности выполнить свой гражданский долг — защитить Родину в трудный для нее час. И все же, размышляя над своей судьбой, автор приходит к выводу, что и вдали от фронта он помогает Отчизне.
В мороз работая до пота,
с озноба мучась, как в огне,
здесь мы узнали,
что работа
равна отвагою войне.
В том же 1942 году поэт создает поэму «Невидимка», посвященную героической борьбе советского народа с немецко-фашистскими оккупантами, произведение, новаторское по форме, свидетельствующее о росте мастерства поэта.