будто в горе друзьям не помог.
Пусть, хрипя, задыхаясь в метели,
через вечный полярный мороз
ты в своем обмороженном теле
красным солнышком душу пронес.
1943—1956
СЛАВИН Л. И.
Славин Лев Исаевич (1896) — русский советский писатель.
Родился в Одессе в семье служащего. В детском возрасте был очевидцем революционного выступления моряков на броненосце «Потемкин».
Учась в гимназии, посещал социал-демократический кружок. Учебу в Одесском университете прервал из-за начавшейся первой мировой войны: был призван в армию и направлен на фронт.
О том, что произошло дальше, Лев Исаевич рассказывает так: «Пришла революция. Смутное ощущение правды потянуло нас в Красную Армию. Снова бои. Мы были очень молоды. Жизненный опыт наш был иногда глубок, но всегда узок. Полузабытые школьные науки, революционный энтузиазм да умение владеть оружием — вот все, что я знал, умел и чувствовал в 1919 году. Прибавьте сюда неистребимое желание писать...»
По окончании гражданской войны Славин возвращается в Одессу, работает грузчиком, библиотекарем, сотрудником ЮгРОСТА, печатает очерки и корреспонденции в газетах «Моряк» и «Коммунист».
В 1924 году Славин переезжает в Москву, где становится сотрудником газеты «Гудок», собравшей вокруг себя многих известных литераторов.
Первое значительное произведение Славина — роман «Наследник» — вышло в 1930 году. В нем исследуется судьба молодого интеллигента в эпоху социальных перемен. Главный герой романа Сережа Иванов нелегким путем приходит к правде большевиков.
Другим крупным произведением Славина стала пьеса «Интервенция», поставленная на сцене московского театра имени Вахтангова в 1933 году. Центральная тема пьесы — интернациональная солидарность трудящихся, героизм большевиков-подпольщиков.
В 30-е годы Славин выступил и как кинодраматург: по его сценарию снят известный фильм «Возвращение Максима».
Когда вспыхнули бои на Халхин-Голе, писатель отправился на Дальний Восток. На страницах газеты «Героическая красноармейская» печатались его материалы, рассказывающие о мужестве советских и монгольских воинов, сражавшихся с японскими самураями.
С начала Великой Отечественной войны Славин вновь на фронте. Он направлял корреспонденции в газету «Известия» из осажденного Ленинграда. В конце 1941 года им была написана повесть «Мои земляки» (второе название «Два бойца») о фронтовой дружбе бойцов — одессита Аркадия Дзюбина и Саши-с-Уралмаша. «Два бойца» — это книга, полная жизнеутверждения, веры в победу, предвестник будущей «Книги про бойца»,— писал критик А. Вулис.
Вскоре по повести был поставлен фильм «Два бойца», благодаря прекрасной игре актеров Марка Бернеса и Бориса Андреева ставший одним из самых популярных во время войны.
К повести тесно примыкает рассказ «Уралец», написанный в 1943 году. В письме составителю этого сборника Лев Исаевич Славин сообщает, что конкретного прообраза у его героя Дениса Черторогова нет. «Главный герой моего рассказа,— пишет писатель,— сборный образ фронтовиков-уральцев, которых я близко знал в дни боев на первом Белорусском и Волховском фронтах. При работе над рассказом пригодились и впечатления и наблюдения, полученные в Свердловске, куда я был направлен редакцией для кратковременного отдыха в начале 1943 года. Рассказ читан мной не раз в солдатских аудиториях и принимался с неизменным одобрением».
Военную тему Славин не оставляет и в послевоенный период своего творчества. Им написан репортаж «Последние дни фашистской империи», документальный роман «Арденнские страсти».
УРАЛЕЦ[33]
Случалось ли вам проезжать заставы на военной дороге?
Ближе к фронту, где только что прошли бои, они выглядели попроще. Вместо щегольских шлагбаумов — свежеобстроганные бревна. Вместо нарядных комендатур — наскоро сплетенные шалашики. Мало дорожных знаков, и не успели еще встать на обочинах агитплакаты, начертанные грубой и вдохновенной кистью художников автодорожной службы.
Но регулировщики здесь так же четки и учтиво строги. А оживления тут, пожалуй, побольше, чем на тыловых заставах. Много людей сидело на зеленых откосах по обеим сторонам дороги, дожидаясь попутной машины.
В тыл ехали интенданты, обремененные вечными своими заботами о гигантском чреве армии, офицеры, получившие новое назначение, да легко раненые, следовавшие с оказией в полевой госпиталь.
К фронту люди возвращались из побывки либо командировки. Среди них — несколько старух с остатками уцелевшего добра: цветным лоскутным одеялом, керосиновой лампой без стекла и козой на веревке. Старухи пробирались в родные деревни, только что освобожденные от немца. Лица у них исплаканные и радостно растерянные. Ободранная коза с жеманными ухватками щипала пыльную траву.
Весь этот народ путешествовал способом, который на военных дорогах назывался «голосование»,— слово, родившееся из жеста, каким пешеход поднимал руку, чтобы остановить машину.
Дежурный по заставе, посмотрев мои документы, сказал:
— Не захватите ли одного офицера? Ему туда же...
Через минуту дюжий гвардеец с мешком в руке, покряхтывая, влезал в мою машину.
— Ох, нога моя, ноженька,— пробормотал он.
Этот густой ворчливый бас показался мне знакомым. Я оглянулся и, увидев комбинацию из седых волос, молодого лица, орлиного носа и круглых очков, воскликнул:
— Денис Черторогов!
— Я самый,— сказал он и крепко пожал мне руку.
— Так, значит, вы...— вскричал я и в смущении замолк.
— Нет, не помер,— прогудел он ободряюще.
Погоны на нем были не солдатские, как когда-то, в бою под Синявином, а лейтенантские. На груди блестели два ордена. В остальном он не переменился: та же повелительная плавность движений, та же величавая замкнутость лица. Посреди ослепительного волчьего оскала — та же темная пустота на месте зуба, вышибленного некогда кулачным приемом, который у них на Урале называется «салазки».
— Кто же вы теперь?
— Дезертир,— сказал он и засмеялся,— дезертир в обратную сторону.
— Сбежали из госпиталя на передовую?
— Точно. Да что вы так смотрите на меня? Все не верится, что я жив? И то сказать, денек был...
До сих пор у меня в ушах стоит погребальный звон лопат, которыми рыли братскую могилу в промерзшей земле Ладожского побережья. То было в незабвенные дни прорыва ленинградской блокады. На краю могилы лежало тело Черторогова. Да, видно, правду говорят, что на войне не только умирают, но и воскресают.
Я помню и утро того дня, смутный январский рассвет. К штабу батальона подошло пополнение новобранцев. Неподалеку кипел бой за обладание «рабочим поселком № 5». Пушки Волховского фронта не умолкая били по кольцу немецких укреплений. За шестнадцать месяцев осады гитлеровцы довели их до мощи верденских фортов. Новобранцы оторопело смотрели на пылающий горизонт. У иных волнение проявлялось напряженным старанием казаться спокойным. И только один из всех выделялся своей естественной невозмутимостью: это был Денис Черторогов, высокий седоволосый юноша. Крепкие скулы, надменная линия рта, клювоподобный нос и немигающие глаза в черных кругах очков придавали ему общее сходство с большой, сильной птицей.
Он оказался не из разговорчивых. С высоты своего роста он снисходительно и даже словно бы лениво озирал окружающих. С трудом ребята выжали из него несколько слов, из которых явствовало, что седым его мать родила, а глаза он себе испортил сам (или, как он выразился, «собственноручно») неумеренным чтением в университете. Он коротко добавил, что он астроном. На ногах у него были фиолетовые обмотки, доходившие только до икр. Из верхнего витка левой обмотки торчала деревянная обкусанная ложка. Стеганые ватные штаны были усеяны аккуратными заплатками. Стоял мороз, но молодцу, видимо, не было холодно. Взлохмаченная ушанка его была сдвинута на затылок. Да, порядочно пришлось бы пошарить на земле в поисках еще одного астронома с такой малоакадемической внешностью.
Есть в предгорьях Урала соленое озеро Шаркал, которое там называют: Шаркальское мор-цó. На северном берегу его стоит село Черемшаново.
Жители его издревле мастера в разных видах охоты: рыболовы, медвежатники, поимщики диких оленей. Все это народ видный: косая сажень в плечах, могучая грудная клетка, сапоги номер сорок пять.
Из рода в род переходит здесь телесная мощь, сдержанность речи, угрюмый блеск чуть раскосых глаз и особая, чисто уральская гордость. Подобно куперовским индейцам, исконные черемшановцы почитают непристойным для взрослого мужчины чему-либо удивляться. Излюбленное выражение их в чрезвычайных случаях жизни: «А что ж тут особенного?» — сопровождаемое пренебрежительным пожатием плечами.
Наскучив охотой, утомительным зимним багреньем осетра, пятнадцатилетний Денис ушел в артель, промышлявшую обжигом угля. В характере Дениса была живость, которую, впрочем, можно было обнаружить только на фоне его медлительных земляков. Среди предков Дениса была полька, дочь ссыльного повстанца 1863 года. Она вышла замуж за Вениамина Черторогова, прадеда Дениса. Польская кровинка одарила Дениса птичьим складом лица и припадками мечтательности. Артельщики жили в лесу почти круглый год. Углежжение — тонкое искусство, приемы его составляли наследственную тайну нескольких черемшановских семей. Уголь этот очень ценится на металлургических заводах и идет на выплав высоких сортов стали.
Для мальчишки с воображением жизнь вокруг неугасимых костров («куч», как их там называют) была полна пронзительной поэзии.
Звезды сквозь ветви кедров светили Денису с заманчивой силой. Он отметил три алмаза Ориона. Ему хотелось знать, как их зовут. Раз в полгода двое выборных из артели приходили в город получать зарплату для всей ватаги. Как и старатели, они получали ее в золоте. Накупив соли, муки, сала, водки, табаку, спичек и сахару, они снова на полгода исчезали в леса.