Свист ветра кровельщиков оглушает,
разбойничий и леденящий свист.
Мы кроем крышу.
Русские люди
Просторно небо над страною —
в нем столько щедрой широты!
Так, русский человек, и ты
отмечен гордой широтою.
Рассказывает нам историк,
как жил ты в нищете и горе,
как бедствовал ты под пятой
бесправия и угнетенья,
как собственной своей рукой
добился ты освобожденья.
Идет историк в глубь веков
и повествует о заслугах
былых богатырей в кольчугах,
Россию спасших от врагов.
Течет рассказ из-под пера
о Невском, Минине, Пожарском
и о величии Петра,
величье истинном — не царском.
Тут и удачи, и невзгоды,
но в счете важен тот итог,
что душу русского народа
никто еще сломить не мог.
Сибирь.
Далекое селенье.
Кругом снега, снега, снега.
Ты видишь только в сновиденье
свои родные берега.
Лишь в сновиденье ветер местный
с его дыханием сухим
становится таким чудесным,
таким соленым и морским.
Но встав, ты убедишься снова,
что это — лишь удачный сон,
что нету острова родного,
что степь и степь — со всех сторон.
Сибирь дохнет морозным паром,
и разом испарятся сны,
займется вдалеке пожаром
очередной восход войны
над стороною незнакомой,
где моря нет, где сушь одна...
А все ж и вдалеке от дома
ты не бездомен, старина.
Ведь ты приехал к русским людям,
и тут не временный ночлег,
а дом родной!
Так вот, обсудим,
каков он, русский человек.
. . . . . . . . . . .
У клуба вечером звенит
напев про стежки и дорожки,
и песенницам на гармошке
подыгрывает инвалид.
Все в этой песне довоенной
знакомо и обыкновенно,
но в ней и ласка, и тепло,
и столько мягкости душевной,
и столько плавности напевной!
Но что это на всех нашло?
Вдруг все расстроилось —
подруги
умолкли разом, как одна,
как будто невидимкой в круг их
незванною вошла война.
И — кто направо,
кто налево —
все разбрелись...
И нет девчат,
и вместо прежнего напева
другую песню —
песню гнева
играет отставной солдат.
. . . . . . . . .
Да, груз несчастия был тяжек,
но все же русский побратим
назвал великодушно
нашим
все то, что мог назвать
своим.
Нет, доброты не утерял он
в нелегкие те времена.
Тут одного рассудка мало,
тут сердце, тут душа нужна,
чтоб дружбу помнить в дни такие,
когда и сам в чужом углу,
когда во вражеском тылу
остались все твои родные,
когда избытка нет ни в чем,
когда частенько пусто в брюхе,
когда пайковые краюхи
теряют граммы с каждым днем!
Да, нету истинной цены
тому, что в дни невзгоды черствой
остались русские верны
гостеприимству без притворства.
Мы твердо знали, что на них
в несчастье можно положиться.
Чисты их души, как родник,
и прямотою дышат лица.
В бой ради будущего мира
за русским, не страшась, иди:
для друга сердце из груди
он вырвет, как герой Шекспира!
Пришла война,
и разом сникли
знамена радости людской.
Смеяться многие отвыкли,
утрачен душами покой.
И стали, всех прибрав к рукам,
хозяевами нашей жизни
два чувства:
ненависть к врагам
и верная любовь к Отчизне.
Те чувства рядом, хоть у них
значенья противоположны.
Во всем —
в словах,
в делах твоих —
пылает их огонь тревожный.
1953
СУРКОВ А. А.
Сурков Алексей Александрович (1899) — русский советский поэт, Герой Социалистического Труда.
Родился в бедной крестьянской семье в деревне Среднево (Ярославская область). Мальчишкой был послан «в люди» в Петербург. Сам об этом вспоминает так: «Я переходил от хозяина к хозяину, менял профессии, был много бит физически и унижен морально, пока над холодным этим городом не прошумел огненный ветер Великого Октября. Тогда обрел я, вместе с миллионами моих сверстников и соотечественников, самую благородную из всех профессий — профессию строителя всеобщего человеческого счастья на Земле...»
Захваченный вихрем революционных событий, Сурков добровольно вступает в Красную Армию, с оружием в руках борется за власть Советов.
Первые публикации стихов Суркова относятся к 1918 году. После окончания гражданской войны, демобилизовавшись, он работает избачом, секретарем волисполкома, редактором комсомольской газеты в Ярославле.
В 1925 году Алексей Александрович Сурков вступает в Коммунистическую партию.
Став профессиональным литератором, Сурков переезжает в Москву. Окончив Институт красной профессуры, вместе с Горьким редактирует журнал «Литературная учеба», преподает в Литературном институте.
Известность поэту принесли стихи, пронизанные темой революционного патриотизма. Многие из них были переложены на музыку, стали популярными песнями.
Поэт участвует в войне с белофиннами. С самого начала Великой
Отечественной войны — вновь на фронте. Его фронтовые стихи полны оптимизма, веры в победу. Характерна в этом отношении «Песня смелых», написанная в 1941 году:
С бандой фашистов сразиться
Смелых Отчизна зовет.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.
Огромной популярностью пользовалась в годы войны «Землянка» Суркова — шестнадцать строк, первоначально отправленных поэтом с фронта жене...
Не раз деливший с другом тяготы военной жизни поэт Константин Симонов писал: «Биография Суркова в эти военные годы стала биографией бойца, человека, который никогда не сидел в штабах на привилегированном положении известного писателя, приехавшего на неделю погостить. Нет, Сурков бывал там, где он мог все видеть своими глазами: видеть бой, видеть трудную, кровавую работу войны, видеть тружеников этой войны, солдат».
Но тружениками войны были не только солдаты на фронте, но и рабочие в тылу. В 1944 году по командировке «Красной звезды» Сурков едет на Урал, в Свердловск, где ему доводилось бывать и ранее, еще в 30-е годы. Нахлынувшие на поэта впечатления послужили материалом для газетных очерков, позже вошедших в книгу «Огни большого Урала» (1944).
Во время войны издательства страны выпустили несколько стихотворных сборников Алексея Александровича Суркова: «Декабрь под Москвой», «Наступление», «Россия карающая» и др.
Исключительно плодотворным стал для поэта и послевоенный период. Он много ездил по стране и за рубежом. Две его книги были отмечены Государственными премиями СССР, в 1946 и 1951 годах.
Сурков избирался кандидатом в члены ЦК КПСС, членом Центральной Ревизионной Комиссии КПСС. Он бессменный депутат Верховного Совета СССР с 1954 года.
ЖЕЛЕЗНЫЙ ПОТОК[35]
В один из последних дней декабря 1943 года я шел по извилистому, занесенному снегом проселку в прифронтовом районе Могилевщины. По пути догнал красноармейца-артиллериста, посланного на армейский артсклад с заявкой на снаряды.
Закурили. Разговорились о солдатском житье-бытье.
Проселок вел к тихому лесному полустанку, разбитому во время осенних боев. За ближней березовой рощицей прозвучал паровозный гудок. Мой спутник сразу как-то заволновался, насторожился, прислушался. Гудок прозвучал снова. Артиллерист, все более волнуясь, сказал:
— Нет, не ослышался. В самом деле вроде как паровоз свистит.
— Конечно, паровоз. Наверное, летучка пришла на базу.
— Да что вы? Да пойдемте скорее...
И, внезапно заторопившись, красноармеец впритруску побежал вперед, смешно переваливаясь по наметанным вьюгой сугробам.
Недоумевая, я прибавил шагу. За рощицей, у железнодорожной насыпи, маленький маневровый паровоз «овечка», фыркая паром, тащил по рельсам короткий состав товарных вагонов.
Мой попутчик стоял около насыпи и как зачарованный глядел на паровоз, на подпрыгивающие на стыках красные вагоны и, хлопая руками по бедрам, приговаривал:
— Поезд! Ей-богу, поезд! Нет, подумать только — настоящий поезд!
И во взгляде и в позе артиллериста было что-то живо напоминавшее мне картинку из школьной хрестоматии: по рельсам, распарусив белые облака пара, идет поезд, а у насыпи, возле переезда, группа крестьян оторопело смотрит на железное «чудо-юдо». Под этой картинкой была подпись: «До чего народ доходит — самовар по рельсам ходит».
Летучка уже давно скрылась за поворотом, а артиллерист, забыв про все окружающее, смотрел ей вслед, хлопал себя по бедрам и приговаривал:
— Вот, лихо! Вот, здорово! Настоящий паровоз!
Потом, заметив мой недоумевающий взгляд, застеснялся, как набедокуривший ребенок, и, волнуясь, сбивчиво заговорил:
— Уж вы меня извините, товарищ командир. Вы, чай, подумали — умом рехнулся мужик! А я и впрямь вроде рехнулся. Ведь я его, паровоз-то, больше двух лет не видел. Как разгрузили нас из эшелона в ноябре сорок первого, под Москвой, так и не видел больше. То в обороне сидели, то вперед шли. Где же его увидишь? Ежели и попадалась, часом, железная дорога, так там все скорежено, поломано, пожжено, взорвано. Ранен я не был. Командировок не имел. Леса да поля, блиндажи да землянки... Вроде как и совсем от обыкновенной жизни отвыкли.