Когда в Челябинск, где поэтесса жила в 1945 году, пришло радостное известие о победе над фашистской Германией, завершалась подготовка к печати новой ее книги. 10 мая, подписывая верстку, Людмила Константиновна включает в нее только что написанное стихотворение — «Утро Победы» (оно было напечатано и в областной газете).
Солнце в то утро еще не всходило
И птицы еще не воспели восход,
Но радость ударила в мощное било —
Великая радость. И вышел народ.
В Челябинске Татьяничева возглавляла книжное издательство. Неоднократно была она и руководителем областной писательской организации.
С 1965 года, в связи с избранием ее секретарем Правления Союза писателей РСФСР, Людмила Константиновна жила в Москве.
Татьяничевой написаны десятки книг, изданных в столице и других городах: «День рождения», «Родной Урал», «Синегорье», «Малахит», «Самое заветное» и др.
За книгу «Зорянка» она была удостоена Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького за 1971 год.
Поэтесса много ездила по стране и почти из каждой поездки привозила новые стихи. Она побывала у нефтяников и газовиков Сибири, у строителей КамАЗа, почти во всех союзных республиках. И, как только предоставлялась возможность, заезжала на Урал. В Магнитогорске, Челябинске у нее было много друзей среди металлургов, партийных работников, писателей.
К теме Великой Отечественной войны Татьяничева обращалась на протяжении всей своей жизни. И в последней ее книге, подготовленной Южно-Уральским издательством при участии автора,— «Десять ступеней» (1980), читатель встречает девочку-заморыша, разносящую на вокзале воду — «кому надо», мальчишек-угланов, пришедших к «жарким печам» на смену отцам, баб и девчонок, отплясывающих «суровый танец — сухопляс». ...
ТЯЖЕЛЫЕ КИРПИЧИ[36]
В каждом доме, который строился во время войны, непременно есть тяжелые кирпичи... Было это в сорок третьем году. По заданию редакции я пришла на стройку молодежного общежития, чтобы собрать материал для очерка о знаменитом каменщике.
Пристроившись в сторонке, я наблюдала, как работает этот пожилой человек в грубой брезентовой робе и в брезентовых же ботинках на толстой деревянной подошве.
Работал он удивительно споро: в руках мастера кирпичи казались невесомыми — так легко подхватывал он их и клал в ряд с другими, закрепляя раствором.
И вдруг этот четкий красивый ритм прервался. К каменщику подошла заплаканная девушка и что-то ему сказала.
Я видела, как помрачнело его лицо, как согнулись, словно надломившись, крутые плечи. Трудным движением руки он снял с головы картуз и прижал его к груди.
Молча постояв минуту-другую, каменщик снова принялся за работу. Он медленно поднимал налившиеся тяжестью кирпичи, беря их теперь уже не одной, а обеими руками.
Так он трудился до конца смены — пожилой рабочий человек, узнавший в тот день, что единственный его сын погиб, защищая Родину. 1964
СОФЬЯ МАРКОВНА[37]
Когда я смотрю на эту немолодую тонколицую женщину с печальными, но такими теплыми и лучистыми глазами, то думаю о том, что нет на свете ничего сильнее и выносливее человеческого сердца.
Пережитого Софьей Марковной хватило бы не на одну шекспировскую трагедию: все ее родные — до единого! — уничтожены фашистами в лагерях смерти или погибли на фронтах великой войны.
У нее не осталось ничего — ни родных могил, ни фотографий близких, ни писем,— словно и не было у нее ни матери, ни мужа, ни дочери, ни братьев, ни племянников.
Да и сама она уцелела чудом: добрые люди извлекли ее, полуживую, из рва смерти и выходили, рискуя собственной жизнью.
Софья Марковна знала, что каждый день, который ей предстоит прожить на земле, оплачен их мужеством и страданием и, возможно, поэтому нашла в себе силы превозмочь безмерное свое горе.
Это было труднее, чем умереть. Но у нее нашлись помощники. Дети. Воспитанники детского дома, который она взялась организовать, как только кончилась страшная пора фашистской оккупации.
Софье Марковне говорили:
— Есть работа по специальности. Вы — научный работник.
Но она настояла на своем, так как была убеждена, что нет сейчас для нее дела, более важного и насущного, чем помогать и заботиться о тех, кто больше всего нуждается в помощи и поддержке — о детях, обездоленных войной.
В каждом из них она научилась видеть своего собственного ребенка — кровного, неотрывного, единственного.
Когда они болели, а дети в то время болели часто и трудно, она просиживала над ними все ночи напролет, а утром, с глазами, воспаленными от бессонницы, она бралась за тысячи неотложнейших дел.
Товарищи по работе удивлялись ее неутомимой энергии и самообладанию.
Дети не удивлялись: они ее просто любили. Многие из них, особенно малыши, называли ее мамой Соней или мамой.
Софья Марковна отдавала детям все, что только могла. Большего на ее месте не могла бы отдать детям и родная мать. Они же вернули ей невозвратимое, то, что казалось утраченным навсегда,— душевный покой и чувство родной семьи.
1969
КАКОЕ СЕГОДНЯ НЕБО?
Этого невысокого человека с большими темными очками на худощавом мужественном лице все мальчишки Солнечной улицы называют дядей Алешей.
Я ни разу не встречала его одного. Стоит дяде Алеше появиться во дворе или в сквере, как он тотчас же обрастает шумной ребячьей ватагой.
Когда у дяди Алеши не болит голова, он играет с ребятами в жмурки. Чтобы не нарушать правил игры, ребята и ему завязывают глаза. Закинув голову и широко раскинув руки, дядя Алеша ищет притаившихся мальчишек. И очень радуется, если ему удается переловить всех до одного. Впрочем, ему это удается всегда...
Ребята рассказывают ему решительно все. Дядя Алеша — бывший военный летчик и отлично умеет хранить тайны.
Есть у него такое правило: ни о чем не расспрашивать, а ждать, когда человеку самому захочется выговориться.
Единственно, о чем он ежедневно расспрашивает ребят, это о небе.
— Вы мне нарисуйте небо словами,— просит он,— да так, чтобы я его увидел!
И ребята «рисуют».
— Облака сегодня как беличьи хвосты,— наморщив загорелый лоб, импровизирует мальчуган лет десяти.
— Сказал тоже,— поправляет его товарищ,— у белок хвосты серые, а облака серебристые. Они похожи на убегающих от охотников песцов. А, может быть, они убегают от солнца — боятся растаять?
Дядя Алеша кивает головой и задумчиво улыбается. В эту минуту он тоже видит небо.
1969
УЧАСТНИК ВОЙНЫ
Сотрудник отдела кадров, внимательно просмотрев анкету, заполненную мастером, мягко заметил:
— У вас здесь небольшая неточность. Вы пишете, что были участником Великой Отечественной войны, а фактически работали на заводе.
Глаза мастера вспыхнули.
— Неточность не в моем ответе, а в анкетных вопросах. Я варил для фронта броневую сталь, получил за это боевой орден и имею полное право считать себя участником великой битвы.
Помолчав, он спокойно добавил:
— Учтите, никаких исправлений в анкету вносить не буду,— считаю, что прав.
Круто повернувшись, он пошел к двери, широкий в кости, по-солдатски подтянутый.
Сотрудник отдела кадров, сам в прошлом фронтовик, уважительно посмотрел ему вслед. Он был целиком согласен с мастером.
1969
ЯРОСЛАВНА[38]
Снова дует неистовый ветер.
Быть кровавому, злому дождю.
Сколько дней, сколько длинных столетий
Я тебя, мой единственный, жду.
Выйду в поле, то едешь не ты ли
На запененном верном коне?..
Я ждала тебя в древнем Путивле
На высокой, на белой стене.
Я навстречу зегзицей летела,
Не страшилась врагов-басурман,
Я твое богатырское тело
Сколько раз исцеляла от ран.
Проходили согбенные годы
Через годы людской маяты.
И на зов боевой непогоды
Откликался по-воински ты.
Не считал ты горячие раны,
И на землю не падал твой меч.
Откатилась орда Чингисхана
Головою, скошенной с плеч.
И остался на вечные веки
Ты грозой для пришельцев-врагов.
Омывают российские реки
С твоих рук чужеземную кровь.
...Снова ветер гудит, неспокоен.
Красный дождь прошумел по стране.
Снова ты, мой возлюбленный воин,
Мчишься в бой на крылатом коне.
Труден путь твой, суровый и бранный.
Но свободной останется Русь,
И тебя я, твоя Ярославна,
В славе подвигов ратных дождусь.
1943
ГОРОД Н.
Есть город безымянный на Урале.
Он на скале, где беркута гнездо.
К нему ползут по сдвоенной спирали
Тяжелые улиты поездов.
Подъем такой, что кажется отвесным,
Но машинист — хозяин здешних гор.
И вот пред нами в чистоте небесной
Уральский город крылья распростер.
Обозревая дальние высоты,
Он здесь стоит с неисчислимых лет.
Янтарным медом налитые соты,
Дома и ночью излучают свет.
Преданьями здесь улицы мощены,
Брусникой пахнет от сосновых стен.
И день и ночь уходят эшелоны
От города с военной кличкой Н.
Отсюда отправляются составы,
Они везут чугун, железо, месть.
И тот, кто бой для тишины оставит,
Тот не найдет себе приюта здесь.
Не будет мира, тишины, покоя,
Пока войны не минет тяжкий срок.
Как грозный дзот, стоит на поле боя
Уральский безымянный городок.
1944
*
Пусть не в меня в прямом бою