Коммунистическая власть относилась к изданию и обороту книг с чрезвычайным вниманием, ибо художественная или историческая книга несёт немалую идеологическую нагрузку, а всё, что связано с идеологией, коммунисты на самотёк не пускали. В то дефицитное время книг хороших было мало, государственные издательства печатали в первую очередь политически выверенные сочинения, а потому интересную юношескую классику, вышедшую из-под пера Свифта, Дефо, Верна, Конан-Дойля, в Советской России отыскать было очень непросто. Из домашних библиотек такие книги чужим и малознакомым не давали, дать могли только другу. Поэтому логика в этом вопросе была проста: если ты, юноша, дал книгу Жюля Верна убийце и изуверу Володе Винничевскому, значит, ты его друг, товарищ и почти брат, правильно?
Поэтому хорошо информированные свидетели тех или иных событий свою осведомлённость всячески скрывали. За себя боялись и своих близких, понимали, что Винничевскому уже не поможешь, так хорошо бы и самим под чекистскую раздачу не угодить. Простому советскому человеку было априори ясно, что товарищи из НКВД много не думают, 1937 и 1938 г. показали, что думать они вообще не обучены. Если им ума хватало евреев записывать пачками в фашистские шпионы, то от таких сочинителей протоколов ожидать можно было чего угодно. Поэтому люди боялись, хотя, разумеется, страх всячески скрывали и в лживости своих утверждений не сознавались. Но вот у Екатерины Якушевой нервы по какой-то причине сдали, поэтому уголовное дело обогатилось её в высшей степени любопытным признанием.
В тот же самый день 29 октября арестованный Владимир Винничевский написал письмо своим родителям на трёх листах. К материалам расследования приобщена собственноручная записка начальника областного уголовного розыска Евгения Вершинина следующего содержания: «Справка. Письмо, написанное обвиняемым Винничевским в камере предварительного заключения УРКМ и переданное им для посылки по адресу, то есть своим родителям. 29.10.39. Нач. ОУР Вершинин». Записка эта предваряла текст письма, поясняя его происхождение. Мы знаем, что письмо было скопировано, оригинал передан родителям, а копия – приобщена к материалам расследования, где пронумерована как 66, 67 и 68 листы IV тома. Письмо значится в описи, но физически его нет, после 65 листа в IV томе сразу следует 69.
К слову сказать, это не единственный документ, вышедший из-под пера (точнее, карандаша, поскольку арестант пользовался карандашом) Винничевского.
В деле Владимира Винничевского, по мнению автора, спрятано очень много. Нам ещё только предстоит разобраться, кто что именно и почему прятал. Пока же просто запомним, что 29 октября обвиняемый написал объемное – три листа! – письмо родителям, это письмо было скопировано, приобщено к материалам расследования и впоследствии удалено.
Изучая, очевидно, сообщения матери Винничевского о разъездах сына по стране, начальник свердловского ОУР Вершинин обратил внимание на поездку Елизаветы Винничевской с сыном летом 1938 г. в г. Верхнюю Салду. 29 октября начальнику Нижне-Салдинского отдела РКМ Четыркину за подписью Вершинина было направлено совершенно секретное распоряжение, в котором, в частности, говорилось: «Родственники Мелентьевых в данное время проживают в зав. В.-Салда. Винничевская со своим сыном Владимиром ездила в гости к родственникам в В.-Салду летом 1938 г. С получением сего – лично сами (подчёркнуто – прим. А. Р.) тщательно проверьте, не было ли в з. В.-Салда, Н.-Салда случая исчезновения детей в возрасте 2-5 лет… Установите через допрос родственников и лиц, знающих Мелентьевых, когда была Винничевская со своим сыном Владимиром в з. В.-Салда, сколько они там жили, с кем Владимир там был знаком, его поведение, отсутствие из дома. В г. Свердловске в данное время проживает сын расстрелянного Мелентьева – Мелентьев Петр Иванович, рождения 1907 г., на которого также вышлите справки о соцпроисхождении и установите, когда он последний раз был в зав. В.-Салда».
Как видим, старший лейтенант Вершинин всерьёз рассматривал вероятность причастности Петра Мелентьева, дяди Владимира Винничевского, к похищениям детей. Сам по себе такой ход мысли не казался совсем уж параноидальным, предположение о наличии сообщника или хотя бы вдохновителя представляется разумным – уж больно здраво и хитроумно действовал несовершеннолетний преступник. Дабы не возвращаться к этому вопросу, сразу сообщим, что в данном случае бдительность уголовного розыска никакого результата не принесла – ни в Нижней, ни в Верхней Салде малолетние детишки во время приезда матери и сына Винничевских не исчезали, но кое-какую любопытную информацию допрос родственников принёс.
Временный начальник Верхне-салдинского горотдела РКМ Белобородов 4 ноября 1939 г. допросил в качестве свидетельницы Анну Федоровну Лунёву, двоюродную сестру Елизаветы Ивановны Винничевской. Анна ничего не могла сказать о поведении Владимира Винничевского летом прошлого года в Верхней Салде, поскольку в то время жила на юге Свердловской области, в рабочем посёлке Атиг Нижне-Сергинского района. Но тем летом мама и сынок Винничевские приезжали и к ним тоже, а потому кое-какое впечатление Анна Федоровна составить смогла. Её рассказ о поведении Владимира Винничевского содержал довольно неожиданные детали, весьма непохожие на те, что можно было услышать от ближайших родственников обвиняемого на допросах в Свердловске.
По словам Лунёвой, двоюродный племянник летом 1938 г. прожил у них на квартире в посёлке городского типа Атиг недолго, дней 6-7, и показал себя далеко не с лучшей стороны. Так, Володя пил спиртное, а напившись, уходил в райцентр Нижние Серьги – это примерно 7 км от дома Лунёвой. И так он вёл себя несмотря на прямой запрет Анны. То есть юношу тянуло на подвиги, и он просто игнорировал тётку.
Лунёву удивила хорошая материальная обеспеченность Володи Винничевского: у него было при себе во время пребывания в Атиге 110 рублей, он ни в чём себе не отказывал, и даже при отъезде у него оставалось ещё рублей 60. Поведение Владимира Винничевского показалось Лунёвой до такой степени недопустимым, что она испугалась дурного влияния Володи на собственного сына, который был с Винничевским одногодкой. В 1938 г. Анна отправила Гену в Свердловск для обучения в 8 классе, там он жил у родственников, в том числе и в семье Винничевских, но затем мать забрала его в Верхнюю Салду. Причина этих переводов Геннадия из школы в школу заключалась как раз в том, что Анна Лунёва опасалась дурного влияния Володи Винничевского и постаралась максимально отдалить сына от него.
Но самая интересная часть показаний Лунёвой заключается отнюдь не в этих деталях, хотя они сами по себе довольно любопытны. Процитируем нужную нам часть протокола допроса: «Владимир {Винничевский} написал письмо Геннадию, что он испытал половой акт в уборной {железнодорожного} вагона, и советовал испытать {то же самое} Геннадию. А с кем был половой акт – не объявлял, и когда это письмо я читала, сын, увидев, что я держала его в руках, выпросил {его у меня}, и я таковое отдала, якобы не зная содержания… {Сын Гена} назвал Владимира дураком и это письмо порвал… Летом 1939 г. я говорила с ней {Елизаветой Винничевской} о поведении Владимира и приводила ей пример тот, когда Владимир ездил зимой 1938-39 гг. в гости в Кушву {и} в вагоне поезда, в уборной, совершил половой акт с кем, мне было неизвестно, о чём написал моему сыну. Елизавета Ивановна возразила, что он этого не позволит {себе}, и я на этом настаивать не стала, что мальчик такого поведения».
Как видим, мама Володи Винничевского пребывала в твёрдой уверенности, что её сынок не «такой», а вот двоюродная сестра на сей счёт особых иллюзий не питала. Просто прозорливица какая-то!
После такого рассказа нельзя было не допросить Гену Лунёва, сына Анны. Но удивительное дело – на допросе 3 ноября 1939 г., который проводил лично товарищ Белобородов – временно исполнявший обязанности начальника городского отдела милиции (не мелочь какая-то, а самый большой милицейский начальник в городе!), Геннадий Эммануилович Лунёв начал чудить, принялся «включать тупого». Фактически он стал выгораживать своего троюродного братца Володю.
Вот как Гена Лунёв ответил на вопрос о письме, в котором Винничевский рассказывал о поездке в Кушву: «Он написал мне письмо в марте с.г., в котором писал, что доехали (с семьёй Петра Мелентьева – прим. А. Р.) хорошо, слал привет и больше ничего. Я так и не ответил ему. Письмо где, я не знаю, не сохранил и подробностей содержания его позабыл уже». Гена Лунёв, не зная того, что содержание упомянутого письма известно его матери и та уже сообщила на допросе все необходимые детали, попытался в меру своей наивности избавить Володю Винничевского от компрометации. Поэтому про то, что Володя «слал приветы» он помнил, а про то, что тот описывал половой акт в туалете – позабыл, и все остальные подробности тоже позабыл, и то, что письмо разорвал – тоже позабыл. Гена, скажем прямо, сильно рисковал, ибо НКВД – это такая организация, где память восстанавливали на раз, причём настолько успешно, что люди вспоминали даже то, чего с ними никогда не происходило. Наверняка Гена думал, что поступает очень ловко, и чтобы совсем запутать главного салдинского милиционера, решил добавить в свой рассказ немного негативной информации о Винничевском. Для правдоподобия, так сказать, а то ежели всё время хорошо говорить, то это покажется подозрительным, верно?
И вот находчивый ученик 9-го класса Гена Лунёв сообщает товарищу Белобородову следующее: «Я знаю его {Владимира Винничевского} плохую сторону в том, что он нестойкий мальчик, больше {склонный} находиться в одиночестве от других». Подтекст ясен, Володя – нестойкий, а вот он сам, Гена Лунёв, вполне стойкий! «Стойкий», наверное, в том смысле, что на допросе друзей не предаст. Так мог его понять младший лейтенант Белобородов, прекрасно знавший, что же именно Гена Лунёв пытался от него скрыть. Подобную наивную болтовню юноше следовало припасти для комсомольского