м поинтересовались мнением обвиняемого. Винничевский ограничился одним предложением: «Да, девочку Плещеву я взял на руки и унёс в конюшню, пообещав ей конфетку». Это, конечно, не судебное следствие – это пародия или издевательство над процессом установления истины.
Затем последовал вызов Фаины Гусинской, мамы Бори Титова, которого Винничевский пытался похитить 10 февраля 1939 г., и её рассказ о событиях того вечера. По словам матери, мальчик некоторое время был очень напуган и боялся людей, но к моменту суда уже полностью оправился от стресса и, по-видимому, забыл о случившемся. Винничевский свою вину лаконично признал, опять-таки, буквально в одном предложении. Профессор Устинов задал ему два вопроса, первый касался семяизвержения обвиняемого во время совершения преступления, а второй – мотива, побудившего его вернуться к Дворцу пионеров через несколько часов после инцидента. На первый вопрос Винничевский ответил, что семяизвержения у него не произошло, хотя он и испытал «приятное чувство», возвращение на место преступления объяснил предельно просто: «Меня интересовало, нашли ребёнка или нет». Вообще же, по содержанию его ответов чувствуется, что и во время второго заседания он оставался совершенно спокоен и особенно не ломал голову над тем, что и как говорить. Буквально молол всё, что Бог на душу положит. Поэтому когда профессор Устинов спросил, не пытался ли обвиняемый спасти жертве жизнь, Винничевский брякнул: «У меня никогда не было желания после удовлетворения половой потребности сообщить, что я там-то видел ребёнка, чтобы ребёнку спасли жизнь».
Тут комментарии излишни, всё сказано предельно откровенно.
Затем в зале судебных заседаний появилась Анна Аксёнова, та самая женщина, что остановила Винничевского в момент похищения Вали Камаевой. Она опознала в обвиняемом похитителя, а кроме того, опознала его одежду, предъявленную ей отдельно (одежда была изъята из квартиры Винничевского при обыске 25 октября 1939 г.). Сам Винничевский полностью подтвердил её рассказ.
После этого был вызван Борис Горский и процедура полностью повторилась. Свидетель рассказал о том, что видел, опознал обвиняемого и опознал его одежду. Обвиняемый подтвердил точность его рассказа.
Никаких вопросов свидетелям обвиняемый не задал. На этом 15 января 1940 г. судебное заседание было остановлено. На следующий день, в 11 часов утра судебное заседание началось с «заслушивания заключения экспертизы». Раз в ход пошли эксперты, значит, суд считает, что фактологическая база, собранная обвинением, выявлена полностью и объективно подтверждена уликами. Эта деталь заслуживает быть отмеченной особо – изучение обстоятельств совершения 18 (!) преступлений советский суд умудрился вместить в пять с половиной часов максимум, с учётом десятиминутного перерыва. Это, наверное, рекорд в общемировой истории судебных процессов со времен Цицерона – даже две тысячи лет назад при отсутствии криминалистики как науки и психиатрии как раздела медицины римские суды подходили к суждению о виновности обвиняемого намного ответственнее, чем товарищи из свердловского облсуда в январе 1940 г.
Профессор Малкин, завкафедрой психиатрии Свердловского мединститута, начал своё выступление несколько необычно – результирующую часть, которую следовало оставить напоследок, он пустил впереди основного текста. С одной стороны, это выглядит странно, экспертизы так обычно не представляют суду, но с другой – всё выглядит в высшей степени понятно и логично: «Вот вам готовый ответ, я его далее поясню, но кому неинтересно, может вздремнуть». С самого начала Малкин заявил, что Винничевский не является душевнобольным, а относится к категории глубоко психопатических личностей типа психопатов влечения. Тут он аппелировал к учению известного дореволюционного криминального психолога Сергея Викторовича Познышева, но автор сильно сомневается в том, что кто-то из сидевших в январе 1940 г. за судейским столом знал суть этого учения и понимал разницу между, скажем, убийцами «прирождёнными», «привычными» и «по страсти». Сам Познышев к тому моменту полностью исчез из научного информационного пространства, произошло это после того, как Сергей Викторович, глубоко религиозный по своему мировоззрению человек, во второй половине 1920-х гг. отказался написать учебник по криминальной психологии и судебной психиатрии с восхвалением марксистско-ленинской диалектики. Советская наука его не признавала, и на момент описываемых событий учёный с мировым именем, доктор уголовного права, академик Тулузской академии наук, влачил нищенское существование, перебиваясь репетиторством. В январе 1943 г. выдающийся русский учёный-психолог и юрист Сергей Познышев скончался в Москве в условиях крайней нужды и голода.
Вернёмся, впрочем, к суду над Винничевским. По мнению Малкина, показаниям обвиняемого можно было доверять, и его следовало признать ответственным за свои действия.
О психиатрической экспертизе в своём месте было сказано достаточно подробно, поэтому вновь останавливаться на ней вряд ли нужно. Единственным интересным дополнением к ней можно считать суждение профессора о возможном исправлении Винничевского в условиях исправительно-трудовой колонии. Психиатру был задан такой вопрос одним из заседателей, и Малкин ответил: «Я не могу ответственно заявить, можно ли устранить действия Винничевского в исправительно-трудовых учреждениях, так как это скорее компетенция социального, а не психического плана». После Малкина выступил профессор Устинов, заявив, что он «в основном согласен с мнением коллеги» и что Винничевский «является личностью, ответственной за свои действия».
Адвокат заявил ходатайство о вызове в суд родителей обвиняемого для их допроса о поведении сына в быту. Мотивировал свою просьбу защитник тем, что Винничевский является несовершеннолетним. Прокурор выступил против, объяснив, что Винничевскому уже 17 лет и его родители от него отреклись, потребовав через газету расстрела. Демарш прокурора Кабакова выходил за рамки его полномочий, и дело тут даже не в том, что Винничевскому на самом деле в тот момент ещё не исполнилось 17 лет, а в том, что, протестуя против вызова родителей, гражданин прокурор по спецделам покусился на исключительную прерогативу судьи. Согласно статьям 253 и 254 Уголовно-процессуального кодекса 1923 г. решение о вызове свидетелей в суд принимает исключительно судья, и он не вправе отклонить ходатайство лишь на основании того, что дело уже достаточно выяснено. Другими словами, адвокат Мокроусов, заявляя ходатайство, был, что называется, в своём праве, а вот прокурор явно вышел за рамки отведённых ему законом полномочий.
Как нетрудно догадаться, родителей обвиняемого в суд не вызвали. После этого объявили перерыв на 10 минут.
По окончании перерыва выяснилось, что в Управлении Рабоче-Крестьянской милиции имеется акт судебно-медицинской экспертизы по разбираемому делу. Суд решил акт истребовать и приобщить к делу, что и было исполнено – из уголовного розыска прислали акт экспертизы Устинова, которую последний проводил по поручению лейтенанта Брагилевского. Это тот самый акт, подробно изложенный и проанализированный нами в главе «Экспертиза профессора Устинова». Документ этот очевидно неполон – в нём нет анализа многих эпизодов, неизвестных на момент его составления, причём как раз тех, которые можно было действительно связать с Винничевским (то есть нападение на Славика Волкова и убийств Риты Фоминой и Таси Морозовой). Строго говоря, это был документ непонятно как относящийся к предмету судебного разбирательства, ибо связь жертв, чьё травмирование исследовалось экспертизой, с Винничевским оставалась недоказанной.
Очевидная абсурдность ситуации суд не смутила, текст экспертизы был оглашён, после чего было принято решение перейти к прениям сторон.
Начальник спецотдела областной прокуратуры товарищ Кабаков был лаконичен: «Преступления подсудимого доказаны.., квалификация по статье 59/3 правильна». Объективности ради следует подчеркнуть, что ни обвинительное заключение прокуратуры, ни стенограмма судебного процесса не приводят доказательств вины Винничевского в тех преступлениях, которые ему инкриминировали (за единственным исключением – задержание с поличным при нападении на Славика Волкова), но это обстоятельство ничуть не смутило прокурора. Его выступление в прениях – это не речь юриста, а демагогия трибунного болтуна. Про квалификацию убийств малолетних детей по статье 59/3 даже и говорить особо не хочется – ни в одном документе не приводится мотивировка подобного решения. Оно и понятно – объяснить такое невозможно, а прямо назвать истинную причину – необходимость расстрелять обвиняемого – не позволяли игры в «социалистическую законность».
Адвокат попросил суд сохранить обвиняемому жизнь, присовокупив к этому, что «если суд найдет недостаточным заключение экспертизы, то следует направить гр. Винничевского на судебно-психиатрическую экспертизу в институт им. Сербского».
Обвиняемый в своём последнем слове, очевидно, руководствовался правилом «Повинную голову меч не сечёт». Процитируем сказанное Винничевским целиком: «Я полностью признаю свою вину, я совершал преступления на протяжении полутора лет, я чувствую, сколько горя принёс матерям и отцам своих жертв, в том числе и своим родителям». Прозвучало это немного косноязычно, но общий посыл был предельно ясен. Очень жаль, что нет фотографий этого суда, хотелось бы увидеть, как выглядел Винничевский во время произнесения своего последнего слова.