Суд удалился для вынесения приговора, затем быстро вернулся в зал и огласил текст, явно составленный заблаговременно. Вот дословный текст приговора: «Винничевского Владимира Георгиевича по ст. 16 и 59/3 УК расстрелять. Вещественные доказательства по делу – рубашку, брюки и ботинки Винничевского – возвратить родителям Винничевского, перочинный нож направить в Областное управление милиции, обёртки от конфет – уничтожить, а остальные вещественные доказательства оставить при деле. Приговор окончательный и может быть обжалован в Верховный суд РСФСР в течение 72-х часов с момента вручения копии приговора осужденному и опротестован прокурором в течение 72-х часов с момента вынесения приговора».
Заседание было закрыто в 17:05 16 января.
Итак, на рассмотрение дела, в котором фигурировали 18 эпизодов нападений, из них 8 – со смертельным исходом, членам Свердловского областного суда потребовалось одиннадцать с половиной часов на протяжении двух дней. И это с учётом перерывов!
Уже 17 января Винничевский собственноручно написал кассационную жалобу и передал её администрации тюрьмы. Правда, начальник тюрьмы переправил её в областной суд лишь 19 января, причина подобной задержки с исполнением совершенно рутинной операции не совсем понятна. Возможно, рассматривался вариант с уничтожением этого документа «по-тихому», чтобы дело выглядело так, будто осужденный отказался от своего права обратиться в Верховный суд РСФСР. Иное, честно говоря, просто в голову не приходит. Не подлежит сомнению, что расстрельный приговор не явился полностью самостоятельным решением Чепёлкина, судьба юного изувера была известна в Обкоме партии, и там явно следили за дальнейшей судьбой Винничевского. Но в конечном счёте ситуация осталась в законном русле и кассацию осужденного передали по инстанции.
Винничевский исписал лист с обеих сторон, и по содержанию вышедшего из-под его пера текста легко заметить, сколь резко переменилось его душевное состояние. Выше приведены примеры безмятежной болтовни Винничевского во время судебного процесса, теперь же от этого настроения не осталось и следа. Из текста буквально брызжет паника, страх, истерика. Винничевский вдруг понял, что надо выдумывать какие-то смягчающие обстоятельства и благопристойные объяснения собственному поведению.
Начал приговорённый с рассказа о дурном влиянии Карпушина, но толком его не закончив, перескочил вдруг на себя любимого. Приведём несколько ярких образчиков эпистолярных упражнений Винничевского на тему «Почему я достоин жизни»: «Он (то есть Карпушин – прим. А. Р.) мне отвечал, что если ты найдёшь девушку и используешь её, то можешь заболеть, и может у девушки родиться ребёнок, и тебе попадёт. После этого разговора я начал заниматься зверскими преступлениями, я пользовал детей, но не с целью их смерти, а с целью своего удовлетворения, какая-то сила тянула, заставляла меня пойти на эти преступления…» Винничевский понял, что не следовало в суде рассказывать про хороший аппетит и здоровый сон, а надо было, наоборот, сетовать на расстроенное здоровье. Получилось это у него так: «При осмотре меня в кабинете следователя гражданина Вершинина профессором Малкиным признали меня здоровым, но, думаю, мало одного осмотра, мне надо лечиться».
«Я всячески старался прекратить свои преступления, – горестно причитал преступник далее. – Я не раз обращался к родителям с тем, чтобы они отдали меня в военное училище, с тем, чтобы быть образованным, но моё прошение было напрасно». Понял Винничевский и ловкую проделку правоохранительных органов с подменой инкриминируемых статей: «Граждане Верховного суда РСФСР, почему мне дали статью 59/3 как бандиту, если я совершал действия с целью садистического побуждения, по-моему, мне должна быть статья 136». Под конец кассации вообще пошли стон и слёзы: «Мне сейчас 16 лет, я ещё несовершеннолетний, и мои годы впереди, я не сознавал, что меня ожидает впереди. Отправьте меня в самую отдалённую колонию, я буду честно трудиться для советской страны».
Далее колесики административного механизма закрутились своим чередом. Уже 25 января Московская городская коллегия адвокатов поручила защитнику Николаю Флятсу принять в работу кассационную жалобу Винничевского и выступить в её поддержку в Верховном суде РСФСР. Адвокат живо взялся за работу и в тот же день запросил судебные материалы в Верховном суде. Прошение об отмене решения свердловского облсуда Флятс мотивировал ссылкой на универсальную статью 414 Уголовно-процессуального кодекса, согласно которой подлежат отмене приговоры, основанные на недостаточном и неправильно проведённом следствии. А таковым признается следствие – предварительное или судебное – не установившее обстоятельств, выяснение которых должно было повлиять на приговор. То, что обвиняемый не был подвергнут психиатрической экспертизе в условиях стационара, Флятс посчитал обстоятельством, способным повлиять на приговор суда. По мнению адвоката, экспертиза профессора Малкина не являлась полной, так как не исследовала вопрос о внушаемости Винничевского и не объяснила природу зарождения столь необычного способа удовлетворения полового влечения без всякого влияния других лиц.
Также Флятс указывал на допущенное областным судом грубое нарушение статьи 22 «Общих начал уголовной политики», которая запрещает применять расстрел в отношении лиц, не достигших 18 лет. По мнению адвоката, ссылка на закон от 7 апреля 1935 г., допустивший применение всех мер уголовного наказания к лицам, достигшим 12-летнего возраста, касается лишь статьи 12 Уголовного кодекса в редакции до 1935 г. (статья эта запрещала осуждать на исправительные работы лиц младше 16 лет). То есть, согласно логике Флятса, осужденного можно было приговорить к работам в ИТЛ, но нельзя было приговаривать к расстрелу, поскольку статья 22 «Общих начал уголовной политики» продолжала действовать и запрет на расстрельные приговоры для не достигших 18 лет сохранялся. В этом, кстати, гражданин адвокат глубоко заблуждался, как мы в своём месте выяснили, в довоенном Советском Союзе молодёжь младше 18 лет спокойно расстреливали, в том числе и в самой Москве, а не только по медвежьим углам и дальним окраинам.
Николаю Флятсу удалось озадачить Верховный суд РСФСР, заместитель председателя суда Громов распорядился отправить в институт имени Сербского материалы следствия по делу Винничевского и протокол судебного процесса с приложенными к последнему текстами судебно-медицинской и психиатрической экспертиз. В Научно-исследовательском институте судебной психиатрии имени профессора Сербского (так в те годы звучало полное название этого научного центра) документы были изучены, и на их основании 9 февраля 1940 г. комиссионно подготовлена заочная судебно-психиатрическая экспертиза. Комиссия в составе трёх человек: старших научных сотрудников Юсевича и Довбни, а также доцента Халецкого – предположила наличие четырёх различных причин отмечаемых у Винничевского отклонений в поведении, в том числе медленно протекающего шизофренического процесса. Ни одной из упомянутых причин отдать предпочтение в условиях заочной экспертизы не представлялось возможным. 11 февраля 1940 г. директор института Ципа Мейеровна Фейнберг подписала секретное отношение на имя Громова, в котором, в частности, сообщалось: «Комиссия Института приходит к заключению, что суждение о диагнозе и степени болезненных изменений, а также заключение о вменяемости в связи с чрезвычайной сложностью клинической картины не могут быть даны только на основании изучения материалов дела. Для решения этих вопросов необходимо наблюдение и изучение Винничевского в условиях судебно-психиатрического стационара (желательно в Институте имени Сербского)».
Через день, 13 февраля 1940 г., судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР под председательством Бочарова посчитала, что выводы психиатрической экспертизы профессора Малкина, представленные Свердловскому областному суду в январе 1940 г., не могут быть признаны исчерпывающими. Винничевский признавался подлежащим исследованию в условиях стационара, а приговор областного суда – отмене. Дело надлежало возвратить на новое рассмотрение в тот же суд в ином составе судей с обязательным направлением Владимира Винничевского на исследование в НИИ им. Сербского.
16 февраля материалы на Винничевского ушли из Верховного суда РСФСР в Верховный суд СССР, поскольку последний выполнял роль надзорного органа за верховными судами союзных республик. Но уже совсем скоро вдогонку полетело неожиданное дополнение – речь идёт о заявлении Елизаветы Ивановны Винничевской на имя Иосифа Виссарионовича Сталина, в котором она просила руководителя ВКП(б) разрешить ей «побеседовать» с ним лично. В те февральские дни Винничевская находилась в Москве, побывала в ЦК партии и в приёмной «Всесоюзного старосты» Михаила Ивановича Калинина. С ним она также добивалась личной встречи и столь же безуспешно. Из ЦК ВКП(б) письмо матери убийцы переслали в Верховный суд РСФСР, но поскольку дела Винничевского там уже не оказалось, письмо 21 февраля 1940 г. перекочевало в Верховный суд СССР.
Некоторые пассажи из этого заявления заслуживают того, чтобы их процитировали (стилистика оригинала сохранена): «Я никогда не видела его (то есть сына – прим. А. Р.) в крови и не представляю, какое может быть удовольствие убивать людей – это может сделать только сумасшедший или {человек} под чьим-либо влиянием. Иосиф Виссарионович! Умоляю Вас самим заинтересоваться этим делом! Нет ли тут чего-либо другого, более серьёзного? Возможно, он {действовал} не один, но только не знает никого, он очень скрытный, нужно добиться, чтобы он сказал всю правду». Слова на самом деле золотые, Елизавета Ивановна даже и не поняла, видимо, сколь замечательно выразила суть дела. Вот только к написанному просятся две ремарки: во-первых, она ошибочно думает, будто сын её никого не знал, на самом деле, это она толком не знала тех, кого знает её сын, скажем, того же Карпушина. А во-вторых, безусловно, очень важно было добиться того, чтобы сын сказал всю правду. Тут автор полностью солидарен с Елизаветой Винничевской, сын её всей правды не говорил, хотя толковый следователь должен был вывести его на разговор по душам. Но для этого следовало отказаться от всех фиглярских фокусов сталинского пр