Это был неплохой результат. Появился материал, связывавший Василия Кузнецова с реальным преступлением, причём это были не чьи-то слова и досужие пересказы, а железобетонная улика.
Сотрудники уголовного розыска приложили немалые усилия к тому, чтобы отыскать обворованного или ограбленного владельца часов. Зная их номер, они восстановили путь часов от заводского конвейера до магазина, но далее ниточка оборвалась. Предположив, что часы ремонтировались, оперативники прошли по всем часовых дел мастерам Свердловска, предлагая опознать вещицу. Мастера, может, и опознавали, но предпочитали вида не подавать – народ, напуганный чекистским разгулом последних лет, старался избегать любых контактов с защитниками социалистической законности. Старая русская пословица «Коготок увяз – всей птичке пропадать» была актуальна в те дни, как никогда ранее.
В общем, лейтенант Вершинин зря гонял своих людей, счастье им так и не улыбнулось, и ничего отыскать они так и не смогли.
Нелишне ещё раз подчеркнуть, что вся эта возня с часами была полностью перпендикулярна расследованию убийства Герды Грибановой, другими словами, все эти действия никак не помогали установить личность убийцы девочки. Но понимание целесообразности, сложившееся в голове товарища Вершинина, побуждало его любым способом связать кого-то из подозреваемых (Баранова или Кузнецова – неважно!) с реальным преступлением, пусть даже и незначительным. Связь любого из подозреваемых с реальным преступлением открывала возможность для торга, точнее даже, для давления на арестанта. Его можно было подталкивать к оговору товарища, а потому все усилия по расследованию незначительных преступлений в понимании опытного опера были оправданы априори. Дело тут вовсе не в борьбе за торжество абстрактной справедливости или некое высшее воздаяние, всё проще, перед нами поиск материала для обычного размена: мы сделаем тебе плохо, если ты не сделаешь нам хорошо. Это те азы сыскного ремесла, про которые не пишут в учебниках по оперативно-розыскной работе и криминалистике, но на которых строится реальная работа по раскрытию преступлений.
4 августа областная судебно-медицинская лаборатория направила в Отдел уголовного розыска акт №28/б, в котором временно исполняющая должность заведующего лабораторией эксперт Сизова проинформировала следственный орган о результатах проведённых исследований вещей, обнаруженных в комнатах Грибановых и на чердаке над ними. Кроме вещей, принадлежавших семье Грибановых, в число предметов, проверенных на присутствие следов крови, попала марля, найденная в потолочном перекрытии голубятни Василия Кузнецова, а также складной нож с деревянной ручкой, найденный Анфисой Шуляковой в палисаде у дома Кузнецова (этим ножом Александр Шуляков размешивал чернила). Всего же в лаборатории в ходе экспертизы проверялись 25 предметов. Как это часто бывает в реальной жизни, судебно-медицинское исследование не только ничего не прояснило, но напротив, всё запутало.
Начнём с самого важного, с ответа на вопрос, на каких вещах и предметах оказалась найдена человеческая кровь? Прежде всего, экспертиза показала наличие человеческой крови на марле, спрятанной в потолке голубятни. Напомним, Василий Кузнецов утверждал, будто протирал ею плошку, в которую насыпал корм птицам, и крови там быть никак не могло. Но – она там оказалась. Интригующе, не правда ли? Но кроме того, кровь человека была найдена на тряпке, которую оперативники изъяли в комнате Грибановых, причём, крови на ней оказалось много (пятна описывались как «обильные буро-красные»). А помимо этого, пятна человеческой крови были обнаружены на свежестиранном матрасе, развешенном для сушки на чердаке в доме Грибановых и обнаруженном оперативниками ещё влажным. Кстати, избавиться от крови на одежде и обуви весьма проблематично, анализы очень чувствительны, и обычная стирка в этом деле не поможет. И в данном случае она Грибановым не помогла.
Кроме этого, экспертиза обнаружила ещё кое-что, хотя с точки зрения расследования этот результат уже никак не помогал изобличить подозреваемого, о нём можно рассказывать, скорее, как о казусе. Трубчатая кость, найденная на чердаке Грибановых, оказалась со следами крови, но не человека (видовую принадлежность установить не удалось). А чрезвычайно подозрительные тёмные потёки внутри фанерного короба, как оказалось, были оставлены кровью свиньи. Кому принадлежал этот короб и кто переносил в нём свиное мясо, так и осталось невыясненным.
На всех остальных предметах, в том числе одежде Петра Грибанова и ноже, переданном Александром Шуляковым сотрудникам милиции, крови не оказалось.
В общем, следствие получило возможность толковать полученный результат по своему усмотрению. Можно было считать, что теперь имеется подтверждение виновности Кузнецова и Баранова, а можно было видеть то же самое в отношении четы Грибановых. А кроме того, существовал и третий вариант – следствие могло оставить под подозрением и тех, и других. Вообще-то, окровавленные тряпка и матрас, найденные у Грибановых, ничего особенно пугающего могли и не означать; любой гинеколог скажет, что менструальные кровотечения порой бывают очень обильны, а тех средств женской гигиены, что в изобилии представлены в современных аптеках, тогда попросту не существовало. В 1938 г. судебная медицина ещё не обладала методикой определения пола человека по его крови, поскольку открытие полового хроматина М. Барром и Л. Бертрамом произошло много позже, лишь в 1949 г. Судмедэксперт Сизова не попыталась установить количество жидкой крови, попавшей на каждый из предметов, хотя в принципе такого рода методики тогда уже существовали. Они основывались на том, что из 1 литра жидкой крови получается 211 граммов сухого остатка и взвешиванием можно примерно определить количество жидкой крови, попавшей на ткань. Данный метод являлся не очень точным, но интерес представил бы порядок цифр – идёт ли речь о десятках граммов, что может быть объяснено бытовым кровотечением, или же о сотнях. Понятно, что обильное кровотечение уже наводило на мысли о криминале, в то время как незначительным можно было пренебречь. Однако помощник начальника уголовного розыска не ставил перед судмедэкспертом вопрос об определении количества крови, попавшей на предметы, а сама Сизова выйти за формальные пределы экспертизы не пожелала, хотя и имела законное право.
Итак, следствие могло двигаться во всех направлениях – экспертиза не снимала подозрений с арестованных. Поэтому в следственном изоляторе остался как Михаил Грибанов, дед убитой девочки, так и молодые любители голубей Василий Кузнецов и Сергей Баранов.
4 августа 1938 г., в четверг, помощник начальника уголовного розыска Евгений Вершинин устроил Сергею Баранову и Василию Кузнецову очную ставку. Формальная причина назначения очной ставки заключается в устранении противоречий в показаниях, но в конце 1930-х гг. на данное процессуальное действие смотрели несколько шире. Для следственной практики того времени очная ставка – это венец расследования, во время которого изобличенные преступники подтверждают в присутствии друг друга свою виновность. Если можно так выразиться – это символическая капитуляция, полное разоружение перед следователем. Для того же, кто в преступлении не сознается, очная ставка – это всегда тяжелое психологическое испытание, сильнейший удар по выбранной линии защиты, поскольку подозреваемый получает подтверждение тому, что разоблачать его будут явно, открыто и беззастенчиво, что называется, «глаза в глаза». Для правосудия, которое основывается не на уликах, а на признаниях и оговорах, очная ставка является эффективным инструментом психологического подавления не признающего свою вину подозреваемого. В том же случае, когда обвинение опирается на вещественные улики, польза от очной ставки в значительной степени нивелируется. При очевидной виновности признание подозреваемого своей вины в большей степени повлияет на тяжесть приговора, нежели на сам факт того, что обвинительный приговор окажется неизбежен при любой линии защиты.
Баранов в своих первоначальных показаниях утверждал, будто убийство Герды Грибановой Василий Кузнецов совершал в одиночку и не в том месте, где находился он сам, то есть Баранов. Кузнецов же рассказывал об этом иначе, он даже уточнял, что ногу девочке отрезал именно Сергей, поскольку сам он этого не делал. Кроме того, Василий категорически отрицал совершение полового акта с трупом и его раздевание. Очевидно, что все эти противоречия и детали требовали уточнения, так что по логике расследования очная ставка между подельниками была необходима.
Во время очной ставки Вершинин задал Баранову 5 вопросов, а Кузнецову – 6. Оба признали своё участие в убийстве, Кузнецов заявил, что раздевал девочку без участия своего дружка, а также, что убийство совершено тем ножом, что ему принёс Баранов 11 июля. Баранов подтвердил, что этот нож был изъят у него милиционерами при задержании 20 июля.
Это всё! Никаких вопросов о половом акте с трупом, о расчленении тела жертвы, о наличии второго ножа (не забываем, что до этого Кузнецов утверждал, будто у Баранова имелся второй нож, и даже описывал его. Кстати, описание этого ножа никак не соответствовало тому кинжалу с упором, который якобы сначала хранился в сундуке Баранова, был там обнаружен Молчановым-младшим и Петрушей Царевым, сломан, выброшен и не найден). Заметьте, не были заданы вопросы о распределении ролей между подельниками, а ведь такие вопросы относятся к важнейшим для следователя по своей значимости!
Почему же лейтенант Вершинин не задал те вопросы, ответы на которые его должны были интересовать в первую очередь? Ответ может быть только один – он прекрасно знал, что не получит тех ответов, в которых нуждался, поскольку Баранов, хотя уже и был морально раздавлен, всё же оставался ещё не готов «признаваться» в расчленении трупа и половом акте с мёртвой девочкой. Осведомлённость Вершинина основывалась на сообщениях внутрикамерной агентуры, проводившей с обоими обвиняемыми соответствующую работу, но не добившейся пока что желаемого результата в полно