31 октября 1938 г. новый начальник 1-го отделения ОУР[5] Лямин вызвал на допрос Ивана Гладких, молодого человека 18 лет, ученика киномеханика, осужденного ранее на три месяца принудительных работ за кражу. Этот человек уже упоминался однажды: Ваня Гладких, Коля Бунтов, Ваня Бахарев и Вася Кузнецов гуляли вместе тем самым вечером, когда Кузнецов украл часы у уснувшего на обочине дороги пьяного. Да-да, злосчастные карманные часы в никелированном корпусе опять всплыли в этом расследовании. Согласно рассказу Гладких в тот вечер они всей компанией направлялись по улице Мамина-Сибиряка в кинотеатр, но в какой-то момент Бунтов и Кузнецов приотстали. Потом они нагнали товарищей и рассказали, что Кузнецов украл часы, но толку от этого всё равно никакого не было, поскольку ворованные часы у него в тот же вечер отобрали милиционеры, забравшие Василия во второе отделение милиции.
Вот и весь сказ. Лямин задал допрашиваемому вопрос о других преступлениях и преступных планах Кузнецова, но Гладких только руками развёл: ничего, мол, не знаю, Василий хотел, вроде бы, голубей украсть, но получилось ли у него реализовать замысел – не в курсе.
На следующий день – 1 ноября 1938 г. – в кабинете перед Ляминым оказался Иван Бахарев, последний из четверых товарищей, покуда ещё не допрошенный уголовным розыском. Ваня был младшим из всей четвёрки, ему едва исполнилось 16 лет, и он, разумеется, был в курсе случившегося с Барановым и Кузнецовым. Так что явка на допрос, можно не сомневаться, вызвала у него дрожь в коленках, да и не только там. Должно быть, он испытал немалое облегчение, узнав, что сотрудникам уголовного розыска его собственные похождения неинтересны, им нужно узнать побольше о проделках Василия Кузнецова. Свидетель со своей стороны расстарался как мог. Бахарев в деталях восстановил события вечера, когда Кузнецовым был обворован пьяный мужчина, и даже сообщил, что ему известно о других правонарушениях Василия. Бахарев рассказал, что Кузнецов как-то совершил хищение вина из магазина на улице Шевченко. Конкретики по этому эпизоду он никакой не сообщил, поскольку пересказ делался с чужих слов, но желание угодить представлялось очевидным.
1 ноября Лямин добрался до Сергея Баранова. Во время нового допроса последний в целом повторил то, что сообщал в начале осени Подбело, только уже не настаивал на том, будто знает имена убийц. Содержательная часть воспоминаний Баранова теперь обрывалась на том, что после совместного распития вина около полуночи 12 июля отец Кузнецова отправился спать в дом, а сам Кузнецов-младший вместе с Мерзляковым ушли со двора. Куда именно они ушли, Баранов не знал. Лямин зачитал обвиняемому выдержки из его показаний, данных уголовному розыску в июле и прокурору Подбело – в сентябре, Баранов в ответ заявил, что в обоих случаях лгал. В общем, он пошёл в полный отказ, и следует признать, что за всё время пребывания под следствием это был, пожалуй, его первый разумный шаг.
Не дождавшись из уголовного розыска дополненных материалов расследования, новый начальник 2-го отделения спецотдела прокуратуры Мокроусов 22 ноября 1938 г. добился встречи с обвиняемыми. Допросы его оказались короткими, деловыми и по существу. Василию Кузнецову новый начальник 2-го отделения задал всего четыре вопроса: «Кто из вас троих совершил убийство девочки Грибановой?», «Как вы узнали о квартире Грибанова и её расположении?», «Что вас заставило давать показания, что убийство совершено вами?» и «Кто отводил на место убийства: вы прокурора или вас – прокурор?». Кузнецов к концу четвёртого месяца пребывания в застенке, по-видимому, чувствовал себя очень плохо, и если раньше выражался хоть и косноязычно, но всё же понятно, то теперь бормотал что-то совсем невпопад. Так, на третий вопрос (о побудительной причине признаться в убийстве) он ответил крайне неудачно, дословно так: «Баранов сказал, что давай возьмём на себя, будет лучше, ну я и согласился».
Тем не менее, несмотря на такую нелогичность, а может, и благодаря этому, новый прокурор прекрасно понял, кого именно видит перед собой, и потерял к Василию Кузнецову всякий интерес.
В тот же самый день Мокроусов допросил двух других подозреваемых – Баранова и Мерзлякова – и проделал это очень быстро, задав буквально по два вопроса каждому, что называется, не размазывая кашу по тарелке. Видимо, в голове прокурора уже созрело определённое мнение об этом деле, и он желал лишь убедиться в его обоснованности.
Мокроусов предложил милицейскому начальству прекратить дальнейшее расследование ввиду очевидной непричастности обвиняемых к убийству и неспособности уголовного розыска силами своего оперативного состава отыскать истинного виновника преступления. Это был очень неприятный для руководства РКМ выход, но в сложившейся к тому времени ситуации он являлся наиболее разумным. Драматизм ситуации заключался в том, что к тому времени и Свердловская прокуратура, и Управление НКВД вступили в очередную пору мрачных перемен, и, казалось, будущее никому из работников этих ведомств не сулило ничего хорошего.
Одновременно сошлось несколько не связанных между собой, но крайне важных факторов.
Во-первых, к концу ноября 1938 г. в стране вовсю развернулась кампания по разоблачению клеветников и лжедоносчиков, которые на волне борьбы со шпионажем, троцкистами и разного рода заговорщиками стали на путь оговора честных коммунистов и рядовых советских граждан. По официальной версии Вышинского, активно педалировавшего эту тему, недобросовестные граждане занимались компрометацией честных коммунистов, работников и передовиков производства из карьеристских и разного рода корыстных побуждений. Материалы о клеветниках и лжедоносчиках, сбивающих правоохранительные органы с толку и запутывающих следствие, публиковались в то время во множестве. Приведём короткий перечень наиболее заметных статей на эту тему, опубликованных в центральной прессе в период с января по конец ноября 1938 г. включительно: 06.04. – Ярцев И. «Клеветник» («Правда», стр. 6), 07.04 – Ярцев И. «Виновники увольнения педагогов привлекаются к ответственности» («Правда», стр. 5), 08.04 – Кузовкин Н. «Разоблачитель Гронский» («Правда», стр. 6), 09.07 – «Перегибщик» («Известия», стр. 4), 27.08 – Кузовкин Н. «Клеветники» («Правда», стр. 6), 06.09 – Кузовкин Н. «Клеветники» («Правда», стр. 5), 06.09 – «Клеветники» («Известия», стр. 4), 24.11 – Кузовкин Н. «Клеветники остались „безнаказанные“» («Правда», стр. 2), 28.11 – Лидов П. «Клеветники» («Правда», стр. 6).
Помимо разоблачений разного рода несознательных обывателей, активно публиковались материалы, критиковавшие недобросовестность работников прокуратуры, их халатность и равнодушие к судьбам простых советских людей. Вот навскидку материалы на эту тему из газеты «Правда» за первые 11 месяцев 1938 г.: 22.07 – Ярцев И. «Прокурор-самодур», 27.07 – Ярцев И. «Прокурор-самодур», 02.08 – Ярцев И. «Прокурор-перестраховщик», 21.09 – «Небольшевистская позиция рязанского прокурора», 21.10 – «Преступление прокурора». Игнорировать все эти публикации работники прокуратуры не могли, поскольку с чтения «Правды» и «Известий» тогда начинался рабочий день во всех без исключения советских учреждениях. Эти публикации являлись своеобразным камертоном, задававшим тон партсобраниям, они широко обсуждались в профессиональной среде.
Сталинский режим, развернувший беспрецедентную волну террора, деятельно пытался усыпить общественное мнение как внутри страны, так и за её пределами, имитируя активную борьбу по поддержанию соцзаконности. Поэтому трескотня о защите «завоеваний Октября» и «свободного мирного труда советского человека» не прекращалась ни на минуту. В этой обстановке работники свердловской прокуратуры не могли не «примерять» ситуацию с бездарным расследованием убийства Герды Грибановой, что называется, «на себя». Ну, в самом деле, сегодня «Правда» закатывает показную истерику в адрес рязанского прокурора, а завтра то же самое изобразит по поводу свердловского. Кому захочется оказаться на его месте?!
Во-вторых, 3 октября 1938 г. из состава Свердловской области оказалась выделена Пермская область, а через неделю было создано соответствующее региональное управление НКВД. Это привело к фактическому разделению Свердловского управления Наркомата внутренних дел и неизбежной чехарде штатов. Аналогичное разделение переживала и Свердловская областная прокуратура.
В-третьих, 17 ноября появилось в высшей степени неожиданное для работников низовых прокуратур и региональных управлений НВКД постановление Политбюро ЦК ВКП(б) за № П65/116 под говорящим названием «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», в котором метались громы и молнии в адрес работников, допускающих «безответственное отношение» и «грубые нарушения процессуальных правил». Опыт подсказывал, что такого рода документы предвещают серьёзные пертурбации, очередную кампанейщину и разоблачительную горячку на всех этажах власти – от Кремля до самого периферийного райкома. И дальнейшие события подтвердили эти ожидания.
25 ноября Николай Ежов был освобождён от должности Наркома внутренних дел якобы по собственному желанию, но все-то прекрасно понимали, что такого рода желания у кремлевских небожителей невозможны по определению. Отставка Ежова послужила четвёртым по хронологии, но первым по значимости фактором, сформировавшим в те дни ощущения крайней неопределённости и тревоги у всех без исключения сотрудников силовых структур.
Понятно, что в этой обстановке продолжать возню вокруг бесперспективного дела становилось абсолютно бессмысленно. Никому из причастных это не сулило никаких бонусов, а вот проблемы – запросто. Поэтому предложение прокурора Мокроусова попало на благодатную почву. 10 декабря начальник ОУР Цыханский подписал постановления об изменении меры пресечения, благодаря которым из-под ареста освобождались Кузнецов и Баранов, оба оставались под подпиской о невыезде. Бывших друзей, а ныне смертельных врагов решено было привлечь к суду за нарушение законодательс