ть, насколько же Ваня соответствует описанию неизвестного преступника: среднего роста, худощавый, светло-русые волосы, несимметричное лицо, косой рот. У него даже рубашка оказалась светло-голубая, которую вполне можно было описать как «полинялую синюю»! И, разумеется, никакого алиби на 22 июля 1939 г. он представить не смог. Имелась ещё одна любопытная мелочь, заставившая сотрудников уголовного розыска обратить на задержанного особое внимание. Дело заключалось в том, что старший брат Ивана был прежде судим за кражу, то есть имел некоторый уголовный опыт. А здравый смысл подсказывал, что склонность к анальному сексу будут демонстрировать именно лагерные сидельцы. Для 1930-х гг. то, что творил преступник со своими жертвами, считалось крайним извращением, буквально за гранью здравого смысла (надо сделать поправку на то, что кинематограф тех лет не снимал триллеров о сексуальных убийцах, да и литература подобного сорта для абсолютного большинства советских людей оставалась практически недоступна). А значит, преступник либо сам должен был иметь соответствующий опыт, либо общаться с людьми, способными поделиться такого рода знаниями и навыками. Так что наличие судимого брата очень удачно дополняло картинку, по крайней мере ту, что сложилась в головах следователей. Пазл складывался, и Иван Алексеевич Мочалкин оказался прямо-таки отличным подозреваемым!
Но ценнейший свидетель, гражданка Аксёнова, которая не только видела преступника, но и разговаривала с ним, уехала из города! Женщина не работала, и трудно было сказать, когда она вернётся, да и вернётся ли… Между тем с опознанием подозреваемого нельзя было тянуть. Если Мочалкин – искомый убийца, ему надо быстро предъявлять обвинения в убийствах и «колоть на сознанку». Колоть, если потребуется, жёстко, как это умеют делать чекисты с теми врагами, кто не сдаётся.
А потому на опознание пришлось вызывать 13-летнего Борю Горских. Процедура проводилась 22 августа, и свидетель Мочалкина не опознал. Надо же!
Это был сильный удар по всеобщим ожиданиям, ведь вроде бы так всё хорошо сходилось! И брат у Мочалкина урка, и у него самого рот корытом. О том, что помимо Горского преступника видели и его друзья, никто в тот момент так и не вспомнил, вернее, не посчитал нужным уточнить у мальчика.
В то же самое время сотрудники уголовного розыска отрабатывали все возможные зацепки по убийству Лиды Сурниной. В поле зрения сыскарей попал вор и торговец краденым Магруф Гаянов, азербайджанец по национальности. Молодой человек неоднократно приезжал к друзьям в Пионерский посёлок, имел чёрный костюм и серые рубашки. Хотя Магруфа трудно было назвать юношей – ему уже было за двадцать – выглядел он очень молодо, был сухощав и отлично соответствовал тому описанию похитителя Сурниной, которое имелось у следствия. Самого Магруфа для очного опознания в августе отыскать не удалось, однако возникла идея использовать его фотографию из паспорта (она имелась в формуляре, заполняемом при оформлении документа). Фотография Магруфа Гаянова была предъявлена 11 августа 10-летней Маргарите Голиковой, 12-летней Галине Голиковой и 16-летней Антонине Шепелевой, видевшим похитителя Лиды в непосредственной близости. И все три свидетельницы опознали на фотографии человека, убежавшего в лес за Пионерским посёлком с Лидой Сурниной на руках.
Прорыв состоялся! Имя убийцы было названо, теперь осталось лишь его отыскать.
Пока в Свердловске уголовный розыск буквально поштучно перебирал всех подозреваемых, похожих на разыскиваемого преступника, мрачная детективная история разворачивалась в 140 километрах к северу, в городе Нижнем Тагиле.
6 августа 1939 г. там пропала Рита Фомина, 2 лет 6 месяцев от роду. Случилось это нелепо, словно бы мимоходом, примерно так, как это происходило прежде в Свердловске – вроде бы был рядом только что ребёнок, а потом, р-раз – и нет его! – и никто ничего подозрительного не видел. Вообще.
В тот день около 16 часов мать девочки – Софья Михайловна Фомина – отправилась в столовую «Уралвагонзавода» за едой. Дочку она оставила на попечение соседки, Ирины Сергеевны Резчиковой, весьма пожилой уже женщины (ей шёл 71 год). Рита в это время находилась на крылечке дома №13 по улице Орджоникидзе. Мать отсутствовала от 30 минут до часа, впоследствии она по-разному оценивала этот период. По возвращении домой она узнала от Резчиковой, что Риточки нигде нет, и где она может находиться, соседка не знает. Мать бросилась на розыски, но все усилия отыскать дочь оказались безрезультатны.
В тот же вечер она обратилась в первое отделение нижнетагильской милиции, где ей предложили явиться завтра и – удивительный случай! – приняли заявление об исчезновении ребёнка. Учитывая, как вели себя в подобных ситуациях уральские милиционеры прежде, нельзя не признать некоторый прогресс в работе с гражданами, видимо, события лета 1939 г. заставили руководство областного Управления РКМ провести с подчинёнными соответствующую работу. Правда, работа эта далась участковому инспектору Мезенцеву с чрезвычайным напряжением умственных сил.
Нельзя не признать, что по мере ознакомления с материалами этого дела эпистолярные потуги работников милиции уже не раз и не два вызывали оторопь, но даже на фоне всего, прочитанного прежде, словотворчество нижнетагильского участкового производит очень сильное впечатление. Читая написанный им «Пратакол заявления» (так в оригинале), невольно ловишь себя на вопросе: это плод неграмотности или сильного опьянения? Или и того, и другого одновременно? Ибо так составлять документы недопустимо даже для 1939 г.
Вот образчик литературных мучений участкового: «Фамина Сафия Михайловна» (вместо «Фомина Софья Михайловна»), «замужная» («замужняя»), «член валакесем» (член ВЛКСМ), «ул. Оржаникизже» (ул. Орджоникидзе), «пришиля» (это слово «пришла», причём, так написано в двух местах), «не нашиля» («не нашла»), «я пашиля» («я пошла»), «Пасучеству дела…» («По существу дела…»). Может, гражданин Мезенцев и был хорошим милиционером, отважным и исполнительным, но читая вышедший из-под его пера текст, очень трудно поверить в то, что такой человек сможет разоблачить хоть сколько-нибудь хитроумного преступника. Не по Сеньке шапка, как говорится.
Наверное, того же мнения придерживались и руководители Мезенцева, потому что разбираться с заявлением Фоминой поручили другому милиционеру – участковому Чубукову.
Жернова правосудия, как известно, вращаются медленно, но жернова нижнетагильского правосудия вообще почти не двигались. Лишь 9 августа – на третьи сутки с момента исчезновения Риты – Чубуков надумал допросить Ирину Резчикову, ту самую соседку, под присмотром которой была оставлена девочка. Ирина Сергеевна не захотела втягиваться в очевидно грязное и бессмысленное расследование, а потому живо дистанцировалась от всего, связанного с исчезновением девочки. Женщина подтвердила, что Софья, мать Риты, действительно уходила в заводскую столовую и действительно просила понаблюдать за дочерью, но Риточки не было на месте уже к этому времени. И Резчикова не видела девочку вообще. Понимать это следовало так: девочка пропала раньше, а меня в это дело втягивают, дабы от себя отвести подозрения. Вполне, кстати, нормальная логика для жителей коммунальной квартиры – каждый сам за себя и никак иначе. Социализм учил этой сноровке быстро.
Допросил Чубуков и мать пропавшей девочки. Софья, молодая работница «Уралвагонзавода», станочница мебельного производства, жила довольно бестолково и нескладно, про таких говорят, что человек «зашивается», то есть ему хронически не хватает времени. К своим 22 годам Софья успела вступить в брак, развестись с мужем через 3 месяца, стать матерью двух детей – дочери Маргариты и сына Геннадия, причём дети были от разных мужчин. Старшую девочку Софья родила 12 февраля 1937 г. ещё до замужества, отцом Риты был молодой мужчина – 20-летний Герман Слобцов – не признавший отцовства и даже судившийся с Софьей из-за алиментов на ребёнка. Суд Слобцов проиграл и с апреля 1937 г. – то есть более 2 лет – выплачивал Фоминой 25% своей заработной платы на содержание ребёнка. Поначалу алименты были небольшие – порядка 40 рублей, однако в последние месяцы значительно выросли и достигли 258 рублей (нетрудно подсчитать, что зарплата токаря Слобцова превышала тогда 1 тысячу рублей в месяц). Кстати, произошедшее не добавило Герману Слобцову ума, и он продолжал активно блудить, в результате чего к августу 1939 г. – то есть в возрасте 22 лет! – являлся отцом уже троих детей, прижитых от трёх разных женщин. И всем троим Слобцов выплачивал алименты, такой вот, понимаешь ли, нижнетагильский Казанова, просто сексуальный пират какой-то, неспособный справиться со своим либидо.
В июле 1938-го Софья вышла замуж за Георгия Фомина, человека, может, и хорошего, но тоже весьма блудливого, который уже успел до этого побывать в браке, стать отцом и развестись. Фомин выплачивал алименты предыдущей жене и сразу же после повторной женитьбы вернулся к прежним привычкам, попросту говоря, принялся «гулять». Через три месяца Софья рассталась с мужем, но фамилию сохранила. Уже после развода она поняла, что беременна. Георгий Фомин сына признал и, не дожидаясь суда, стал добровольно приносить Софье четвёртую часть заработка, что составляло к августу 1939 г. аж 158 рублей.
Таким образом, к августу 1939 г. Софья Фомина осталась одна, имея на руках малолетних детей от разных мужчин. Она разрывалась между работой и семьёй, ей не хватало времени на детей, которые вечно были голодны, полураздеты и не имели должного надзора. Как видно из милицейских бумаг, многие соседи упрекали Софью тем, что она, мол-де, и мать плохая, и живёт бестолково. Наверное, какая-то доля истины в таких упреках содержалась объективно, но, положив руку на сердце, нельзя не признать того, что материнство в Советском Союзе вообще было великой наукой и настоящим обременением и лишь в очень немногих семьях женщины могли быть домохозяйками. Суровые экономические реалии вынуждали женщин работать, и хорошо, если только на относительно спокойных должностях в разного рода гуманитарных учреждениях! Миллионы молодых тружениц стояли у станков, мостили дороги, строили дома – в общем, варились в густом соку социалистического производства, а после такого рода работы возвращаться в коммунальную квартиру к голодным детям и быть идеальной мамой совсем не так просто, как может показаться кому-то из нынешнего, относительно бл