ли узнали об убийствах детей в Свердловске ранее работников союзной Прокуратуры. Из материалов дела видно, что требование переслать в Главное управление РКМ Наркомата НКВД копии оперативных материалов, добытых уральскими оперсотрудниками в мае-июле, было получено в Свердловске лишь 18 августа. Во-вторых, невозможно представить, чтобы столь скандальная информация, потенциально способная скомпрометировать ведомство, была передана из НКВД в союзную прокуратуру. В реалиях тех дней это кажется просто немыслимым. Наркомом внутренних дел тогда являлся, как отмечено выше, Берия, и его отношения с Панкратьевым, сменившим Вышинского на посту прокурора СССР лишь 31 мая 1939 г., были весьма далеки от доверительных. Панкратьев выступал против предпринятых Берией попыток пересмотра некоторых дел, начатых Ежовым во времена «Большого террора». Отношения руководителей двух правоохранительных структур были недружественны и продолжали ухудшаться всю вторую половину 1939 г., что предопределило в конечном счёте отставку Панкратьева с поста прокурора Союза менее чем через год. Потому сложно представить, что Берия позволил своим подчинённым передать надзорному ведомству сведения, бросающие тень на Наркомат.
Произошло нечто другое, не совсем понятное. Возможно, была некая жалоба, причём не обязательно в союзную прокуратуру или наркомат внутренних дел; некое письмо могло быть отправлено в ЦК ВКП(б) или кому-то из депутатов Верховного Совета СССР. Информация, содержавшаяся в этом сообщении, спровоцировала обмен мнениями на самых высоких этажах власти, по результатам которого было решено направить в регион людей опытных и объективных, причём из разных ведомств, дабы они на месте разобрались в уральских делах и помогли свердловским товарищам сделать необходимую работу, если только в этой помощи действительно существовала необходимость.
Как бы там ни было, в последней декаде августа в Свердловск примчались следователь по важнейшим делам прокуратуры СССР – таких за глаза называли «важняками» – и старший опер общесоюзного угро. Вот тут-то поволноваться, надо думать, пришлось всем – и сотрудникам уголовного розыска, и следователям прокуратуры, да и партийным руководителям тоже. Понятно было, что московские визитёры наделены большими властными полномочиями, но сколь далеко они пожелают зайти в своей работе и какие суждения о ситуации в области вынесут, никто наперёд знать не мог. По результатам работы этих людей можно было ожидать как наград, так и увольнений, причём увольнений с большей вероятностью.
В этой весьма тревожной для руководства областных УНКВД и прокуратуры обстановке закрывать расследование похищения ребёнка в Нижнем Тагиле представлялось, мягко говоря, опрометчивым. С одной стороны, город расположен вроде бы далеко от Свердловска и произошедшее представляется никак не связанным с тем, что творилось в столице Урала. А с другой, – мало ли как поведут себя московские визитёры, затребуют вдруг отчётность о случаях аналогичных похищений в районах, а тут – абсолютно беспомощное расследование, с полудюжиной безграмотных протоколов и бредовыми подсчётами алиментов. Потому розыск Маргариты Фоминой никто в августе формально не прекратил, хотя, скажем прямо, никто девочку особо и не искал.
Судя по всему, следователь-«важняк» Краснов ничего не узнал об убийстве Герды Грибановой в июле 1938 г. и тех перипетиях, что сопровождали то беспомощное расследование. То ли от Краснова скрыли случившееся, то ли он сам не пожелал слишком уже углубляться в историю, решив, что события годичной давности интереса представлять не могут, – сказать сейчас невозможно. Но помимо этого преступления, он также ничего не узнал и о похищении Бори Титова в феврале 1939 г., скорее всего, потому, что к тому времени все связанные с ним милицейские документы были по-тихому отправлены в печь. Самым ранним преступлением, на которое обратил внимание Краснов, оказалось нападение на Раю Рахматуллину.
Но ещё до того, как приступить к тщательному изучению материалов уголовного дела и личному передопросу свидетелей, следователь из Москвы оказался вынужден с головой погрузиться в новую криминальную драму.
Потому что 20 августа 1939 г. в Свердловске пропал ещё один ребёнок.
Глава XI. В августе тридцать девятого
Коленька Савельев, которого мама, знакомые и все соседи называли ласково Никой, мальчик в возрасте 2 лет 8 месяцев, пропал без вести прекрасным летним днём 20 августа прямо из двора дома №50 по улице Мамина-Сибиряка, в котором живал с самого рождения. Анна Васильевна Савельева, мама мальчика, встала в тот день очень рано – в 4 часа утра – и помчалась в магазин швейных и галантерейных товаров в Пионерском посёлке. То есть, конечно же, не в сам магазин, который был закрыт в это время, а в очередь желающих в него попасть. Занимать место в очереди надлежало как можно ранее, ведь если отправиться ко времени открытия, то подойти к магазинным дверям было уже просто-напросто невозможно. Анна ушла из дома не попрощавшись с сыном – тот крепко спал, зачем же будить мальца? – не догадываясь, что более живым его не увидит. Анна Васильевна, молодая, крепкая женщина 25 лет, выполняла в семье обязанности добытчицы, она не работала, как говорится, сидела на хозяйстве, что было нетипично для советских семей той поры.
В очереди у магазина в Пионерском посёлке Анна Савельева пробыла вплоть до 15 часов. После открытия торговой точки выяснилось, что товара нет, но его, возможно, завезут в течение дня, а потому очередь не расходилась, дожидаясь появления заветного крепдешина, бязи и подкладочного шёлка. Наконец, во второй половине дня заветный дефицит «выбросили» на прилавки и обладатели бесценных мест в очереди сумели обменять свои советские рубли-«фантики» на столь нужный товар. После почти 10-часового ожидания это смогла сделать и Анна Савельева. Счастливая, она помчалась домой, чтобы поесть, отдохнуть и перевести дыхание; очереди в советские магазины зачастую становились подобны гладиаторским ристалищам, а потому после похода в магазин следовало потратить некоторое время на восстановление сил.
Но Анна не успела восстановить силы, потому как узнала от соседей, что сынок её Коленька пропал, а бабушка, наблюдавшая за ним, убежала на поиски внучка. Побросав ставшие ненужными покупки, помчалась на поиски и Анна.
Так началась эта история – увы! – далеко не первая и не последняя в серии таинственных исчезновений детей летом 1939 г. в Свердловске.
Что же показали первоначальные опросы тех людей, что находились в доме №50 по улице Мамина-Сибиряка днём 20 августа?
Бабушка мальчика – Елена Фёдоровна Блинникова-Каширская, нестарая ещё 51-летняя женщина – отпустила его погулять в 11 часов утра. Ника гулял во дворе в компании ребят постарше, одному из которых было 10 лет, а другому – 12. Если говорить совсем точно, то прогулка заключалась в том, что мальчишки сидели на лавочке и болтали, никакой беготни, озорства или глупых затей. Мальчики жили тут же, они хорошо знали Нику, не обижали его и, скажем так, подстраховывали его на случай возможных неприятностей. Ника был мальчиком общительным, дружелюбным, не по годам развитым, но при этом осторожным, к чужим людям не шёл, всегда помнил мамин запрет на разговоры с посторонними (не забываем, что летом 1939 г. уже весь Свердловск полнился пересудами о похищениях и убийствах детей – это была самая животрепещущая тема в очередях!). Нике было неполных 3 года, но мама во время первого допроса описала уровень его развития в таких выражениях: «Развит хорошо, можно определить по развитости, (что) ему 4-5 годков. Разговаривает хорошо, знает адрес наш. Фамилию знает, как отца звать, меня и т.д. Я считаю, что он не пойдёт с чужим человеком. Он только мог уйти со знакомым каким ему». То есть мальчик вполне ориентировался в обстановке и был осторожен, можно даже сказать, боязлив.
Итак, Ника находился на лавочке во дворе, и его бабушка, выходившая на крыльцо несколько раз, это видела. Что последовало затем? Вот как рассказала об этом Блинникова (в документах встречается двоякое написание фамилии женщины, то Блинникова-Каширская, то просто Блинникова): «…я вышла, их не оказалось всех троих, куда они ушли не видела я этого. Пошла посмотреть, это значит было в 12-м часу дня. Встретила ребят, спросила их, где мой внучек Коля, они мне ответили, что не видели его, так как они уходили в „Динамо“, а он с их слов якобы остался у ворот».
Детали эти очень важны, чуть позже станет ясно, какая же интрига кроется в этих «ушли-пришли», «якобы остался». Чтобы стало ясно, о чём идёт речь в рассказе Елены Блинниковой, поясним, что упомянутый ею «Динамо» – это магазин в районе пересечения улиц Мамина-Сибиряка и Ленина.
И сделаем ещё парочку важных пояснений: от дома №50, в котором жил пропавший мальчик Коля, до дома №19 по улице Первомайской, в котором жила убитая годом ранее Герда Грибанова, всего 140 метров, а до дома №109 по улице Луначарского, от которого был похищен 10 февраля Боря Титов, чуть менее 200 метров, фактически через квартал. Как видим, все три дома расположены поблизости.