С кем действительно Краснову повезло в те сентябрьские дни, так это с Николаем Петуховым, новым свидетелем похищения Лиды Сурниной. Николай, молодой ещё мужчина 23 лет, работал пастухом, точнее говоря, должность его называлась куда как замысловато – старший пастух Свердловского торга. В его обязанности входило объезжать стада, принадлежавшие торговому тресту, которые паслись как в черте города, так и в ближайших пригородах, и следить за надлежащим исполнением рядовыми пастухами своих обязанностей. Для этого Петухов был обеспечен казённой кобылой. Детали эти важны в контексте изложенной ниже истории. Николай узнал о похищении и убийстве девочки уже на следующий день после трагедии, но о себе милиции не заявил, считая, что ему нечего сообщить правоохранительным органам. В поле зрения милиции сразу после убийства Сурниной он не попал по одной простой причине – Петухов не жил в Пионерском посёлке, а потому поголовные опросы жителей района его никак не коснулись. Точнее, он о них тогда ничего и не знал. Проживал Николай в доме №3 по улице Кузнечной, расположенной примерно в полутора километрах от Пионерского посёлка, и катался на своей кобыле по всем городским окраинам, порой неделями не проезжая по одному и тому же месту, поскольку подчинённые ему пастухи каждое утро гнали стада на новый выгон. Газеты про похищение и убийство Лиды Сурниной ничего не писали, радио тоже молчало по вполне понятным причинам, так что Николай Антонович был не в курсе деталей проводившегося следствия. А следствие, соответственно, ничего не знало о нём.
Однако опера угро в конечном счёте прознали о том, что кто-то из пастухов вроде бы что-то видел в день трагедии. На то и агентура, чтобы передавать сплетни. В общем, сотрудники уголовного розыска стали разбираться с осведомлёнными пастухами и выяснили, что похитителя с девочкой на руках независимо друг от друга видели два человека – Мария Пробкова и её начальник Николай Петухов. Рассказ Марии особого интереса не вызвал – женщина находилась далеко от похитителя, да и зрение имела неважное, а вот Петухов разминулся с детоубийцей буквально в считанных метрах.
Такова преамбула. Теперь, собственно, о том, чему же свидетелем стал Николай Петухов. По его словам, в четвёртом часу дня он верхом на лошади отправился проверять стада за Пионерским посёлком и «видел, что какой-то неизвестный мне гражданин шёл с ребёнком на руках. Этот гражданин пересёк мне дорогу, не доезжая до {пересечения} улиц Садовой и Ирбитской. На руках у него сидела девочка лет 3-х, не плакала, не кричала, поэтому я и не подумал, что гражданин этот похитил девочку. Следом за ним бежала какая-то девочка лет 11-12, но тоже не кричала и не говорила, что этот гражданин похитил девочку». Перешедший перед Петуховым гражданин с девочкой на руках углубился в лес, направляясь в сторону железнодорожной платформы «Аппаратная».
В принципе, всё сходилось – время и место события, даже то, что свидетель довольно точно определил возраст бежавшей за похитителем девочки (Гале Голиковой на момент происходивших событий было 12 лет). Как же описал Петухов виденного им похитителя? Ещё одна цитата из показаний ценного свидетеля: «Лица этого гражданина я не видел, т.к. смотрел ему в затылок, когда он уже перешёл дорогу мне. Он – среднего роста (повыше меня), одет в серые брюки и в серую рубашку. Волосы на голове чёрные, но короткие или длинные – не рассмотрел. Больше о его внешности я ничего сказать не могу, т.к. я не обратил особого внимания на него. Одет он был прилично, не так, как обычно бывают одетыми голодранцы, шпана».
На первый взгляд может показаться, что Петухов ничего интересного не сообщил, однако на самом деле рассказ его был для следствия очень важен: прежде всего, свидетель дал показания, соответствовавшие полученным от других свидетелей, а кроме того, он сообщил хоть какой-то наглядный ориентир роста преступника. Пресловутый «средний рост», который до этого фигурировал в милицейских описаниях, вообще ничего не значил, и трактовать эту формулировку можно было очень широко. В Советском Союзе даже средний рост призывников в РККА, то есть лиц одной возрастной категории, менялся очень широко в зависимости от региона – призывники из Ленинграда на 8 см были выше призывников из республик Средней Азии, хотя и те, и другие считались лицами «среднего роста». Петухов впервые сообщил ориентир для роста разыскиваемого преступника – «повыше меня», то есть Петухова. Вообще же, невнимание к росту разыскиваемого для 1939 г. выглядит довольно странно – правила составления словесного портрета сформировались примерно за полвека до описываемых событий и при опознании рост – третий по значимости признак после пола и возраста. Он важнее цвета глаз и волос, которые свидетель воспринимает субъективно. В конце концов, волосы можно перекрасить простейшими способами (йод, хна, перекись водорода были широко доступны в довоенные годы), наконец, их можно просто остричь или вообще обрить голову. Но рост никто скрыть не сможет (за очень редким исключением людей, умеющих имитировать горб, но тут мы имеем дело с особыми приёмами изменения внешности, которые объективно известны и доступны очень немногим). Почему рост предполагаемого преступника никто не пытался уточнить – совершенно непонятно.
Так в общих чертах выглядела ситуация с расследованием серии похищений и убийств малолетних детей в Свердловске к окончанию первой декады сентября 1939 г. Следствие словно разрывалось между различными ориентирующими данными. С одной стороны, вроде бы имелись хорошие описания «косоротого» юноши-блондина, похитившего 22 июля Валю Камаеву, с другой – имелось весьма детальное описание подростка-брюнета, убежавшего с Лидой Сурниной на руках 27 июля. Наконец, возникли небеспочвенные подозрения в адрес матери одного из убитых малышей, Ники Савельева, хотя, скорее всего, мать и не убивала его лично, а действовала в паре с помощницей, видимо, старше возрастом. При этом вряд ли Анна Савельева имела какое-то отношение к предыдущим преступлениям, хотя этот довод отнюдь не снимал с неё подозрений в похищении и убийстве собственного сына. При всём том где-то на периферии расследования оставался Сохин, застигнутый в момент увода чужого ребёнка, и хотя Сохин, по-видимому, не совершал последних по времени преступлений, кто мог сказать то же самое про ранние эпизоды?
Следствие находилось на перепутье: все дороги вели в разные стороны и ни одной из них нельзя было пренебречь. Но 12 сентября 1939 г. поступило сообщение об исчезновении очередного ребёнка, 3-летнего Вовы Петрова, и эта новость заставила отложить в долгий ящик текущие дела. Не прошло и суток, как в дополнение к этому сообщению поступило новое – найден труп малолетнего ребёнка, по-видимому, того самого, что пропал несколько часов назад – и это открытие повело следствие в новом, совершенно неожиданном направлении.
Книга II. Сентябрь 1939 г. – ноябрь 1940 г.
Глава I. «После моего крика женщина не оглянулась…»
Вова Петров рос в семье неблагополучной, нищей даже по критериям скудных предвоенных лет, и за свою короткую несчастливую жизнь видел мало радости. Если вообще её видел. Его мама, Евдокия Андреевна Петрова, к 42 годам умудрилась прижить четырёх сыновей от четырёх разных мужей. Дети её – 18-летний Николай, 15-летний Андрей, 13-летний Геннадий и самый младший Вова, 3-х лет – росли непохожими друг на друга, недружными, кое-как одетыми и вечно голодными. Последний муж Петровой – сильно пивший Иван Сидельников, отец самого младшего из сыновей – оставил Евдокию и вернулся к прежней своей жене, но.., потом стал наведываться и интимные отношения бывших супругов оказались восстановлены. Этот факт он от своей новой-старой жены не скрывал и жил фактически на два дома, как в известном анекдоте советских времён: «Жене сказал, что пошёл к любовнице, любовнице – что ушёл к жене, а сам – на чердак!»
Евдокия Петрова обитала с сыновьями (язык не поворачивается назвать это прозябание «жизнью») в одном из самых мрачных районов Свердловска по адресу площадь Коммунаров, барак №1. Несмотря на пафосное название, в конце 1930-х гг. это была настоящая клошарская клоака, причём расположенная практически в геометрическом центре города.
Планировка Свердловска, кстати, крайне нетипична для российских городов, традиционно растущих от центра к окраинам. Столицу же Урала возводили в разное время крупными районами, не придерживаясь однажды выработанного генерального плана. Поэтому крупные жилые массивы оказались к востоку от площади Коммунаров, к северу и западу, саму площадь активно перестраивали и облагораживали на протяжении всего десятилетия, но это мало помогло изменить общее состояние района. К югу от площади тянулись места малонаселённые и лишённые дорог и транспорта: убогого вида стадион, за ним старое Ивановское кладбище, завод утильсырья, собачий питомник, рядом огромная тюрьма, точнее, целый тюремный комплекс из нескольких зданий, именовавшийся в те годы «Изолятором специального назначения». Южнее район самостроя – несанкционированно построенных на огородных участках дощатых клетушек. К югу от огородов и самостроя находились кирпичный завод, громадная городская мусорная свалка, тут же целое искусственное озеро фекалий, в которое свозилось содержимое отхожих мест из многочисленных кварталов, лишённых канализации. Подле этого озера нечистот был устроен скотомогильник. Южнее этих весьма специфических достопримечательностей тянулся обширный заболоченный лесной участок, на котором велись довольно значительные торфяные разработки (Московский торфяник). Далее к югу рос настоящий лес, в который уходили 6 параллельных просек длиною по 400-500 метров. И всё это дивное разнообразие, подчеркнём, находилось в черте города! От площади Коммунаров до Московского торфяника расстояние по прямой составляло примерно 1 800 метров.