Михаил АношкинУРАЛЬСКИЙ ПАРЕНЬ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯНАКАНУНЕ
Август на Южном Урале часто выдается погожим. Все кругом становится сизым от дымки. И эта дымка словно бы приближает далекое, приглушает громкое. Воздух густо настоен на запахе увядающих трав и спелых лесных ягод. Смородина благоухает сильнее, чем в пору весеннего цветения. Ее особенно много в сумеречной тени ольховника и черемушника, в сырых местах по берегам бойких светлых речушек. И еще пахнет диким хмелем. Он забирается туда, где поглуше и повлажнее, цепко обвивает сухими плетями деревья. В августе у него созревают плоды, похожие на головки нераспустившихся цветов.
Осенним заморозкам еще не пришел черед. Тепло. И это какое-то ленивое, неподвижное тепло. Солнце по утрам поднимается от каемки горизонта важно, неторопливо.
На опушках хвойных лесов, там, где на мягком, влажном мху тугими гроздьями лежит спелая, сочная брусника, кормятся глухари. Вспугнешь эту чуткую птицу — она тяжело поднимется с земли, неторопливо махая могучими крыльями, и скроется в самой чаще. В осинниках и березняках прячутся рябчики. Сейчас они держатся табунками-выводками. Вспорхнет один — потянутся за ним другие. Рассядутся на ветках недалеко друг от друга, уставятся на человека темными бусинками глаз — красивые, с нежными хохолками на крошечных головках. От выстрела снимутся дружно, отлетят недалеко и опять с любопытством крутят головками — осматриваются.
Тишина. Береза на еланке опустила до самой земли косички, нежится в безветрии. Листья отсвечивают глянцем. Устала от ветров и дождей, отдыхает на ласковом солнце. Но в ее косички уже вплетены желтые лоскутки — первые вестники зябкой осени. Недалеко от березы дрожит осина. Круглые листья ее мелко-мелко трепещут.
На середине еланки серо-зеленой пирамидой высится зарод. В основании зияет треугольная дыра. Августовские ночи прохладны. А заберешься под зарод через эту дыру — и лучшего ночлега не сыщешь в лесу.
Вот под таким зародом и провели ночь наши юные охотники. Кто они? Ровесники, закадычные друзья. Володя Балашов — слесарь механического завода. Славка Миронов нынче закончил десятилетку и нигде еще не работает. Через несколько дней они должны уйти в армию. Сегодняшняя охотничья вылазка — последняя перед отъездом.
Друзья поднялись чуть свет, поеживаясь от холода. Наскоро закусили и разошлись в разные стороны. Балашов зашагал на юг, а Миронов — на северо-восток. Встретиться договорились на горе Сугомак.
1
Володя брел напрямик, то пересекая еланки, то углубляясь в чащу. Росой вымочило штаны. Коленки озябли, но юноша не обращал внимания на это. Невелика беда! Поднимется выше солнце — сгонит росу и пригреет. Дышалось легко и радостно. Крикнуть бы во все горло, чтоб эхо разбудило и подняло все живое на ноги. Володя улыбнулся этому мальчишескому желанию, поправил на плече дробовик и ускорил шаг, продираясь сквозь мелкий березняк. Из-под ног выпорхнул вальдшнеп и, прижимаясь к земле, улетел в сторону, скрылся из виду. Володя взял ружье под мышку, взвел курок и двинулся еще медленнее, стараясь не шуметь. Второго вальдшнепа он проводил выстрелом. В лицо пахнуло сладким пороховым дымом. Володя удрученно вздохнул: стрелять влет все-таки нелегко. Охота началась неудачно. И неудача преследовала молодого охотника все утро. Вспугнул еще двух вальдшнепов, но стрелять не стал: какой толк? А другой дичи, как назло, не попадалось.
Солнце уже было высоко, когда Володя устроил перекур. Сел под березой, привалившись спиной к ее шершавому стволу. «У Славки тоже, видимо, ничего нет — ни одного выстрела, — подумал он. — Впрочем, охотник он неважнецкий».
В прошлом году на озере достали две лодки и поплыли за утками. Забрались в камыши недалеко друг от друга и притаились. На другой стороне озера захлопали выстрелы. Утки улетели оттуда и опустились почти возле самой Славкиной лодки. Володя замер: вот-вот Славка ударит из обоих стволов. Но было тихо. Володя не выдержал:
— Стреляй же, разиня!
Утки с шумом оторвались от воды. Володя выстрелил в тот момент, когда они пролетали над его головой, и подбил селезня.
Оказалось, Славка забыл про охоту, засмотрелся на лилии. В тот ранний час они раскрывали свои ослепительно белые цветы. Славка уверял, что никогда не наблюдал более удивительного зрелища, чем это. Сначала медленно, как живые, отошли в стороны зеленые полуовальные панцирные листья. Дрогнули, словно сбросили с себя дремоту, белые лепестки и отогнулись назад. И вот уже открылась ярко-желтая сердцевина. Потом вдруг весь цветок выпрямился и замер — свежий, как само утро.
— Охотник! — усмехнулся тогда Володя. — Утки чуть в лодку не сели, а он ушами хлопает.
— Я ж никогда не видел, как распускается лилия, — оправдывался Славка. — Надо бы вечером еще посмотреть. Цветок, говорят, сомкнется и в воду опустится.
Володя безнадежно махнул рукой: неисправимый, потерянный для охоты человек.
И вот теперь, отдыхая на теплой, ласковой земле, он думал о своем друге. Наверно, и сейчас выискивает, где бы что подсмотреть необычное.
Послышался характерный, с глухим присвистом шум крыльев, и Володя вздрогнул. На соседнюю березу опустилось пять косачей. Ближе всех оказался петух с красным оперением на голове. Он зорко и настороженно осмотрелся кругом. Володя, напрягая каждый мускул, осторожно оттолкнулся от березы, протянул руку за дробовиком. Но курок щелкнул, когда Володя ставил его на боевой взвод. Петух вытянул шею и, шумно взмахнув крыльями, снялся с места. Косачи поспешили за ним. Володя со злости пальнул им вслед, понимая, что напрасно тратит заряд. «Балда! — обиделся он сам на себя. — Проворонил такую дичь!»
Успокоившись, зашагал по чаще, круто свернув к горе. Начинался подъем. Густые заросли малины преградили путь. В малиннике мелькнула синяя косынка, потом горохового цвета берет. Ягодницы.
Они заметили охотника. Девушка в синей косынке бойко крикнула:
— Эй, парень! Чего дичь пугаешь?
Володя промолчал и взял немного правее, чтобы обойти малинник. Сосновый лес поредел. Чаще попадались заросли березняка вперемежку с осинником. Впереди встала серая громада шихана. На нем можно отдохнуть.
Забирался легко, привычно. Вот и вершина шихана — до нее рукой подать. Шагнул на каменный ребристый выступ, держась за березку. Вровень с грудью, всего в несколько метрах, на самом краю выступа притулился большой круглый камень. Когда Володя утвердился на узенькой площадке обеими ногами и отпустил березку, вдруг заметил на камне змею. Оторопел от неожиданности, отпрянул назад и чуть не сорвался. Змея, почуяв опасность, подняла голову и зашипела. Она была очень близко от Володи. Но чем убить ее? Может, хлопнуть из дробовика? Правда, жаль пустого выстрела. Однако гадюка есть гадюка. Нельзя оставлять ее живой: так уж принято на Урале. Вскинув ружье, выстрелил. Змею сдуло с камня словно ветром. Камень, сотрясенный выстрелом, качнулся и скачками ринулся вниз, под уклон. Он летел с нарастающей скоростью. Словно травинку подмял молодую березку. Боком ударился о сосну, отскочил в сторону и помчался снова, прямо в малинник. Володя испугался, вспомнив, что там ягодницы. Девушки увидели скачущий на них камень, подняли визг, заметались, не зная куда бежать. И вдруг раздался страшный треск — камень врезался в сосну. Ствол надломился, но устоял! Камень лежал усмиренный.
— Ух! — Володя облегченно вздохнул и рукавом куртки стер со лба испарину.
На том месте, где прежде был камень, виднелась узкая расщелина. В ней лежал какой-то серый сверток. Взять его рукой Володя не решился: змеиное место. Очень возможно, что под свертком притаилась еще одна гадюка.
Осторожно стволом ружья Володя поддел сверток и выбросил его на площадку. Взял, повертел в руках. Серое сукно отсырело, пахло землей. Развернул — и удивленно поднял брови: серебряный портсигар! На верхней крышке выгравирован медведь. Нажал изумрудную кнопочку — портсигар открылся. Снова неожиданность — медальон с золотой цепочкой.
— Вот так штука! — Володя поднял медальон за цепочку, оглядел со всех сторон и положил обратно. Закрыл портсигар и сунул в карман.
«Кто же, интересно, его сюда спрятал?»— поднимаясь выше по откосу, думал Володя. На шихане он распаковал рюкзак и позавтракал. Солнце подбиралось к зениту. Полдень. Пора двигаться к Сугомаку.
2
На горе Сугомак Володя появился первым. Скинул рюкзак, положил ружье и сел, обхватив колени руками. Внизу раскинулась лесная равнина. Кое-где серебрились на солнце небольшие озерца. В нескольких километрах от подножия горы виднелись домики городка, похожие на спичечные коробки, а чуть ближе сверкало круглое стеклышко — Сугомакское озеро. На северной окраине городка дымил электролитный завод, в самом центре — механический. Трубы походили на маленькие, закопченные до черноты соломинки, и было забавно смотреть, как из них выползали косматые завитушки дыма. Ниточка железной дороги делила город пополам.
Володя выкурил папиросу и лег на спину, подложив под голову рюкзак. Одолевала дремота, приятно пригревало солнце. Не заметил, как уснул.
По носу надоедливо ползала муха: она-то и прогнала сон. Володя открыл глаза и улыбнулся: вовсе это не муха, а Славка. Сидит рядом и щекочет нос травинкой. Володя поднялся.
— Прибыл, охотничек? — спросил он с усмешкой.
— Прибыл.
— Ну и как?
— А-а! — Славка бросил травинку. — Даже дятлы попрятались.
— А я, понимаешь, косачей проморгал. Не повезло мне сегодня, — недовольно сказал Володя.
— Зато я с удачей! — оживился Славка.
— Оно и видно, — усмехнулся Володя.
— В самом деле! В чащу продрался тонкий-тонкий луч солнца, как клинок, и вонзился в землю возле сосны. А там, на моховой подушке, лежала кисть брусники с прозрачными росинками на ягодах. Луч упал на эту кисть — и она словно бы вспыхнула. Ягоды алые, наливные. Не поверишь, будто капельки застывшей крови… Смотрел я, пока луч не переместился выше, на коричневый ствол сосны. Вот сфотографируй это чудо — и сотой доли не схватишь. Нарисуй — не поверят, что на свете красота есть такая! И словами не расскажешь.
— Фантазер ты.
— Деревянная у тебя, Володька, душа, — обиделся Славка. — Послушай еще!
— Валяй! — безнадежно махнул рукой Володя.
— Прибился я к какой-то еланке. Смотрю: что такое? Зеленые облака. Ей-богу! Ольха, черемуха, боярышник переплелись пышными курчавыми кронами — ни дать ни взять облака клубятся. Привалился я к сосне и любуюсь. В стороне рябина растет, свесила красные зонтики ягод. И кругом — солнце! Эх, душа поет! Вижу: из кустов голова высунулась, затем и сама косуля показалась! Мать честная, до чего ж хороша! А за косулей выскочил козленочек.
— Складно ты сочиняешь, братец.
— Сочиняю? — удивился Славка. — На самом деле так было.
— Ну, хорошо! Тогда ты, конечно, ее на мушку…
— Дурак ты, Володька. С какой стати? Я выстрелил в воздух. Ка-ак она сиганет! Только и видел ее.
Володя неожиданно схватил Славку за плечи и повалил на землю.
— Берегись! Намну же я тебе бока. Вытряхну восторг!
Славка вывернулся, схватил Балашова за шею, стараясь согнуть голову. Но Володя снова подмял Славку под себя и сел на него верхом.
— Проси пощады!
— Не буду! Проморгал косачей, а теперь злишься. Уйди.
— А это ты видел? — Володя поводил перед Славкиным носом портсигаром.
— Покажи!
Они сели рядом. Разглядывая портсигар, Славка вынул из него медальон, покрутил, вернул другу. К находке отнесся равнодушно. Балашов даже обиделся. Славка, глядя вниз, с сожалением сказал:
— Сколько нам еще шагать и шагать до дому. Эх, если бы с этой горы протянуть канат. Сесть в тележку и скатиться прямо к себе во двор. Здравствуйте, мы приехали!
— Рационализатор, — Володя рывком поднялся на ноги. — Хватит рассиживаться. Пойдем.
Друзья стали спускаться с горы. Балашов, широкий в плечах, чуть выше среднего роста, шагал размашисто и легко. Миронов, на голову ниже его, худенький и стройный, еле поспевал за ним.
Славка обернулся и помахал рукой вершине:
— Прощай! Теперь не скоро увидимся.
— Да, не скоро, — вздохнул Балашов.
— Через два года, если войны не будет.
Но война неумолимо приближалась. Весной отгремели бои на Карельском перешейке. Всего два месяца назад фашисты вступили в Париж. Их самолеты бомбили Лондон. Не потухали пожарища на Балканах. Днем и ночью грохотали бои в Китае.
В воздухе пахло порохом и гарью. Коснется ураган войны Родины или минует ее?
3
Вечером Володя собирался в городской сад на танцы. Долго прилаживал галстук. Узелок получался то слишком большим, то морщинистым. В досаде швырнул галстук на кровать, расстегнул воротничок, посмотрелся в зеркало. Конечно, с галстуком приличнее. Но ничего, сойдет и без него. Остановил взгляд на лице, заглянул в свои глаза. Кошачьи, глубоко посаженные. Скулы выпирают. Подбородок крутой. Брови лохматые. Причесывать их пытался — все равно топорщатся. Некрасивый, словно топором делали. Тьфу, глядеть неохота. Одно утешение: волосы белокурые, густые, чуть волнистые. Володя отвернулся от зеркала. Не любил он свое лицо. Вон у Славки симпатичное. Овальное. Глаза серые, мечтательные, а брови над ними дугами выгнулись. Подбородок с ямочкой. И нос аккуратный, словно точеный.
Володя, как обещал, зашел к Мироновым. Славка спал. Володя тронул его за плечо. Славка что-то промычал, чмокнул губами.
— Пойдешь или нет?
— Погоди немножко. Сон досмотрю.
— Я тебе досмотрю! — Володя так тряхнул Славку, что с него сразу слетела сонливость. Одевался неторопливо, туфли чистил долго и тщательно. Почистит, покосится на них придирчиво и снова усердно трет суконкой.
— Кончай же! — подгонял Балашов.
— Чего торопишься? — не расстраивался Славка. — Галя твоя никуда не уйдет.
— Ох, туго придется тебе в армии! Из нарядов не будешь вылезать.
— Посмотрим еще, кому будет трудно. — Славка ловко одел галстук. Узелок у него завязался будто сам собой.
На городок опустились синие сумерки. Друзья шли притихшими улицами. Миновали мост, перекинутый через проливчик, соединяющий две части заводского пруда. Слева за деревянной оградой зеленел городской сад, справа — сад механического завода. Между ними — пруд. Вдалеке на фоне вечернего неба четко вырисовывалась черная громада Сугомакской горы.
В городском саду играл духовой оркестр. На танцевальной площадке кружились пары. Славка с ходу подскочил к девушке, одиноко сидевшей в дальнем углу, и пригласил ее танцевать. Володя искал Галю. Ее не было. Славка, вальсируя с девушкой, вихрем пролетел мимо и весело подмигнул.
Балашов долго слонялся по аллеям сада. Гали нигде не было. «Наверно, осталась дома. Подумала, что мы не вернулись из лесу. Надо к ней идти», — решил Володя. Хотел предупредить Славку, что уходит, но передумал: тот все равно знал, где искать друга.
Галя жила за речкой в угловом двухоконном доме с палисадником. Боковая стена с одним окном выходила в глухой переулок. Володя поскреб ногтем раму — это условный знак для Гали.
Мелькнуло что-то белое. Занавеска колыхнулась, и показалась чернобровая девушка.
— Володька! — обрадовалась она. — Погоди, оденусь только.
Володя улыбнулся. Отлегло от сердца: боялся, что не застанет. Закурил ожидаючи. Тихо открылось окно. Из него выпрыгнула Галя и осторожно прикрыла створки.
— Дверей в доме нет? — с улыбкой спросил Володя.
— Ничего! — тряхнула кудрями Галя. — Никто же, кроме тебя, не видел.
Володя бережно привлек к себе девушку. Поднялись по переулку на бугор и сели на камень возле забора. Это было их заветное место. Радостно и тревожно было на душе у Балашова. Скоро кончатся встречи с Галей, паровозные гудки пропоют им расставанье. Грустить будет о ней. Ведь почти с детства вместе.
В первом и во втором классе Володя и Славка сидели на одной парте. В третьем друзья стали пошаливать на уроках: играли в «перышки» или гоняли по парте медлительного жука. Учительница пообещала рассадить их. И скоро в самом деле рассадила. У Володи появилась соседка — смуглая бойкая Галя Сковородникова. Для начала он оттаскал ее за косу, но получил сдачу. Галя стукнула его портфелем по голове. Поневоле пришлось смириться. Однажды Володя выменял настоящий «поджиг». Это была медная трубочка, диаметром не больше двух сантиметров, запаянная с одного конца и намертво прикрученная проволокой к деревянной рукоятке. В трубку насыпался порох, закупоривался пыжом. Сбоку трубки было крохотное отверстие, к которому подводилась зажженная спичка. Володя и Славка надумали проверить боевые свойства «поджига» и в большую перемену удрали на пустырь. Увлеклись и в школу прибежали, когда шел уже последний урок, Учительница не пустила их в класс. Володя угрюмо молчал, а Славка в оправдание понес какую-то околесицу. Галя не вытерпела и крикнула:
— Обманывает он, Нина Ивановна! Они из «поджига» стреляли.
«Пусть теперь не плачет, ябеда. Пойдет домой — отлупцуем», — решили оскорбленные друзья. Однако в последний момент Славка заколебался: хорошо ли обижать девчонку? Володя рассердился. Пока они спорили, Галя убежала. Володя настойчиво просил учительницу, чтобы убрали с его парты Галю. Но Нина Ивановна оставалась неумолимой. Так и просидели они с Галей на одной парте до седьмого класса. Привыкли друг к другу, потом подружились. Володя ушел в ФЗУ, но дружба от этого не остыла, а стала крепче. Не увидятся день — скучают один без другого. Славка шутил: «Я знаю, почему вас водой не разольешь: влюбились по уши. Что, неправда?».
— О чем ты думаешь? — спросила сейчас Галя.
— Та-ак.
— Сколько же осталось до отъезда?
— Десять дней.
— Десять дней! Возьми меня с собой, Володя. Я тебе стану помогать. Ружье бы, что ли, за тобой носила, как верный оруженосец. Гимнастерку бы стирала. Возьми, Володя, а?
— Поедем, — улыбнулся Балашов.
— Смешно это, верно. А я буду эти два года мучиться. Тебе что: уедешь — и сразу забудешь. Встретится какая-нибудь голубоглазая — и потеряешь голову.
— Не беспокойся!
— Мишка Люсе тоже говорил такие слова — и ни строчки не написал. На побывку приехал, к ней даже не зашел. А она верила ему. На вас только понадейся!
— Так то ж Мишка, а не Володька! Да я тебя ни на какую красавицу не променяю, чудачка ты этакая!
— Медведище! — Галя спутала ему волосы. Глаза у нее темные, жгучие.
— Посмотри, какой я тебе подарок принес. — Володя протянул на ладони медальон. Она двумя пальцами взяла цепочку, приподняла и ахнула от радости. Володя помог отомкнуть замочек, приладил медальон на шее. Тускло поблескивая в темноте, он красиво лежал на высокой девичьей груди.
— Спасибо! — взволнованно прошептала Галя. — Где ты его взял?
Володя рассказал, как нашел медальон.
— Прямо сказка! — мечтательно произнесла Галя. — Кто же его туда запрятал?
— Наверно, еще в гражданскую войну какой-нибудь белый офицер. Пришлось туго, вот он и облюбовал тайничок.
— Может, медальон носила помещица или фабрикантша?
— А что? Вполне!
— А если этот медальон несчастье нам принесет?
— Глупости!
— Даже страшно стало. Сними, Володя. Посмотрю днем и надену.
Галя зажала медальон в руке, присмирела. Володя снял с себя пиджак, накинул ей на плечи и обнял. Сидели молча, вслушиваясь в ночные звуки. Эти звуки были самые обыкновенные: паровозный гудок, скрип телеги, далекий всплеск девичьей песни. А вот синяя мягкая ночь, безмолвное перемигивание звезд придавали всему какую-то мягкую таинственность.
Вдруг с улицы раздался трехпалый свист. Галя вздрогнула.
— Кто это? Володя засмеялся:
— Славка. За мной. Утром на рыбалку собираемся.
Они поднялись с камня. Навстречу бодро шагал Миронов, что-то мурлыча себе под нос.
— Здорово, полуночники! — приветствовал он их. — Ночь тиха, и звезды светят: влюбленным рай. А мне?
— Тебе выговор, — засмеялась Галя. — Свистишь, как разбойник с большой дороги.
— Для разбойника я жидковат. Володька вот — сила!
— Ладно, ладно, — добродушно пробурчал Балашов. — Иди, я догоню.
Славка покорно зашагал вдоль улицы. Володя поцеловал Галю, проводил ее до калитки и побежал догонять друга. На востоке уже светлела полоска ранней зари.
4
Рыбачили на Сугомакском озере. Лодка попалась плоскодонная. Славка назвал ее шхуной. Попробовали возле Голой сопки. Неудачно. Поплыли к Толстому мысу. Наконец, наткнулись на место, где бойко клевали окуни. Володя едва управлялся с двумя удочками, позабыл обо всем на свете. Славка первые два часа рыбачил охотно. Потом увидел в зеленоватой воде нечто такое, что отвлекло его от удочек. Усердно всматривался в воду, не замечая, как обе лески напряглись, их повело под лодку. Володя крикнул:
— Спишь, рыбак солены уши! У тебя же клюнуло!
— Ах, да! — спохватился Славка.
Снял с крючков окуней, шлепнул их о днище. Приладив удочки, снова наклонился над темной водой.
— Что ты там увидел? — поинтересовался Володя.
— Дикие заросли водорослей. Чебачишки оттуда выскакивают, как угорелые. По-моему, там щука прячется. Представляю себе: лес, дебри, как за Сугомакской горой. Притаилась там полосатая щука. А глупыши ныряют ей прямо в зубастую пасть. Она самого беспечного — ам! И погиб в щучьей утробе чебачишка без роду и имени.
— Началось, — усмехнулся Балашов.
— Угу, — сознался Славка. — Устал я что-то. Разве полежать?
Миронов постелил на дно лодки телогрейку и лег на спину, всматриваясь в бездонную синеву неба. Потом сказал:
— Ты когда-нибудь наблюдал за облаками? Причудливые они такие. Смотришь — и вдруг перед тобой сказочный дворец. Будто у Черномора. Или вырисовывается снежная горная цепь. Сроду я не бывал на Памире, но кажется иной раз — эта цепь похожа на Памир. Такая же величественная. Смотри, вон облако: мчится конь во весь опор, всадник к луке пригнулся. Нет, ты посмотри!
— Погоди! — отмахнулся Володя. — Некогда за пустяками следить.
— Скучный ты человек, Володька, — вздохнул Миронов. — Уж больно рациональный.
— Какой?
— Постный, заземленный — вот какой.
— Верно говоришь: не люблю в облаках витать. Неуютно там. На земле лучше.
— Конечно, — согласился Славка и неожиданно признался: —А все-таки ты счастливый человек. Завидую тебе.
— Здорово живешь! — удивился Володя Славкиной непоследовательности. — Не поймешь тебя.
— Нет, правда, завидую. Другой раз до того завидую, что охота поколотить тебя.
— За чем же дело стало? Поколоти.
— Поколотишь такого медведя! Ты скорее бока намнешь. А счастливый ты по всем статьям. Возьмем хотя бы меня. Кто я? Ни рыба ни мясо. Фантазировать только и умею. Десятилетку кончил, а специальности никакой. В институт не попал. Призвали вот в армию. Два года пройдет, а потом?
— На завод устроишься. Разве плохо?
— А ты уже слесарь…
— Я же тебя в ФЗУ звал?
— Звал. Может, я ученым мечтал стать?
— Ну, что ж, захочешь и станешь, — убежденно сказал Володя.
Помолчали. Володя насадил червяка, забросил леску в воду.
— И ведь подумать только: такого дубину полюбила чудесная девушка. Как на икону, на тебя молится, — продолжал Славка.
— Завидки берут?
— Ясное дело, берут. А вот мне и в любви не везет. Подружился с Катькой Волковой. На вид девчонка — заглядишься. Пава! А нутро копеечное. Я ей про погоду — она про наряды, я про Шекспира — она про наряды, я про луну — она снова про наряды.
Славка замолчал. «Хоть бы он уснул, что ли, — подумал Балашов. — Я бы порыбачил спокойно». Но тот и не собирался спать. Лежать тоже неудобно, спина онемела.
— Гроза будет, Володька. Давай на берег.
— Брось выдумывать, — огрызнулся Балашов. — Лежи!
— Погляди, что творится над Сугомаком.
Володя поднял голову. Действительно, из-за горы тяжело выползала грозовая туча. Впереди нее, как разведчики, летели дымящиеся серые струйки. «Эх, не вовремя!» — пожалел Балашов. Потянул слабенький ветерок, взбив на озере мелкую рябь. С каждой минутой он крепчал. Озеро заволновалось.
Славка взялся за весла. «Шхуна», смачно шлепая носом по волнам, взяла курс на Толстый мыс, получивший такое название из-за того, что вздымались на нем толстые, в два обхвата сосны.
До грозы думали сварить уху, но, выскочив на берег, поняли, что не успеют. Туча надвигалась стремительно. Стало темно, как вечером. Прыгали яркие молнии. Лес дрожал от громового грохота. Неуемно свирепствовал ветер. Сосны качались, сердито шумели. Озеро взбурунилось. Волны нахлестывались одна на другую.
Друзья стояли под сосной и наблюдали за растревоженным озером.
Володя предложил:
— Давай вытащим лодку на берег, перевернем и спрячемся под нее. А то намоет нам бока.
— Ты только посмотри! — толкнул его в бок Славка, показывая на озеро. — Что он делает, глупая голова?
Метрах в трехстах от берега плыла лодка. Ее метало из стороны в сторону. Вот-вот ветер поставит лодку бортом на волну — и пиши пропало.
— Ну, зачем же он на рожон лезет! — кипятился Славка. — Пустил бы по волнам!
— И сразу пойдет ко дну, — мрачно возразил Балашов.
До берега оставалось метров сто. Но усилия человека в лодке заметно слабели. Буря одолевала. Нос лодки неуклонно заносило в сторону. И вот, наконец, сильный порыв ветра пересилил гребца. Лодка круто накренилась и перевернулась. Высокая волна покрыла ее. Ребята услыхали:
— И-и-и-те!
Мигом «шхуна» была сброшена на воду. Славка взмахнул веслами и заорал:
— Держитесь — плывем! В волнах мелькнула голова человека. Напрягаясь, он плыл вперед.
— Разворачивай! — скомандовал Балашов другу. — Правым, правым греби! Левым табань!
«Шхуна» с трудом развернулась, черпнув немного левым бортом, встала носом навстречу ветру. Человек уцепился руками за корму.
— Греби! — крикнул Володя и повернулся к пострадавшему. — Залезайте осторожно. Лодку не переверните.
— Я буду держаться за корму — так лучше, — ответил тот.
Причалили к берегу. Славка убежал собирать хворост для костра. Володя потянул лодку. Пострадавший встряхнулся, как гусь, и совсем неожиданно улыбнулся:
— Осердился на Шишкина Сугомак. Чуть в свое водное царство не утянул.
Лицо спасенного показалось Балашову мужественным. Поперек подбородка тянулся лиловый шнурочек шрама. Нос с горбинкой, а глаза коричневые, с поволокой.
— Смотришь на меня, как прокурор, — пошутил незнакомец. — Знаешь меня? Я Федор Шишкин.
Володя смутился. Нет, не слышал он про такого.
— А вы, по всему видать, боевые ребята, — продолжал тот. — Я у вас в долгу. Любую плату берите — не пожалею.
— Что вы! — возразил Балашов.
Шишкин разделся. Оставшись в трусиках, принялся выжимать одежду, скручивая ее жгутом. Володя помогал ему. Славка появился с охапкой хвороста. Закрапал дождь, крупные и тяжелые, словно из свинца, капли упали в траву.
— Полосне-ет сейчас, — покачал головой Славка.
Сквозь рваные просветы сосен видно было, как стремительно неслись пепельные тучи.
— Дождя не будет, — успокоил Шишкин, выжимая штаны. — Сильный ветер разнесет грозу в клочья. Поверьте старому лесовику.
Весело затрещал костер. В лесу было сравнительно тихо. Ветер куролесил вверху. Гром грохотал беспрестанно, а дождя действительно не было.
Шишкин развесил возле костра одежду — от нее повалил пар. Сам присел на корточки и протянул руки к огню. Он был совершенно спокоен, словно не он, а кто-то другой полчаса назад звал на помощь. И это Балашову понравилось: «Тертый, видать, калач. Иной на его месте все еще выколачивал бы зубами чечетку, а с этого — как с гуся вода. Отчаянный дядя!»
— После такой ванны недурно позагорать у костра. Верно, ребята? — улыбнулся Шишкин. — Попал я нынче в переплет. На Ломову пашню собрался одну бороду повидать. Пешком вокруг озера идти поленился, вот и попал. Помните, как в той книге: жизнь человеку дается один раз, и не будь дураком — бери ее за глотку, выжимай из нее все удовольствия до капельки.
— В той книжке не так, — сердито поправил Славка.
— Так или не так, не в этом дело! — весело возразил Шишкин. — Для меня так — и этого хватит. А сегодня сама жизнь взяла меня за глотку. Оплошал я. Чем благодарить вас, ребята? Говорите, не стесняйтесь.
— А чего нам стесняться? Ничего мы от вас не хотим! — обрезал Славка.
Шишкин недоуменно поднял брови:
— Ты, я вижу, приятель, сердишься? Брось, ни к чему. Я с тобой все равно ссориться не буду. Верно ведь? — улыбнулся он Балашову.
Володя тоже не понимал Славку: чего он, словно еж, колется?
— У него это бывает, — примирительно сказал Володя. — Находит порой.
Славка взглянул на друга сердито и обиженно. Шишкин рассмеялся:
— Славные вы, однако, ребята. Ну, кто угостит табачком?
Володя протянул Шишкину раскрытый портсигар с папиросами.
— О! Шикарная вещичка! Позволь полюбоваться?
Шишкин с интересом повертел портсигар в руках и, заметив на внутренней стороне буквы «БМВ», спросил:
— Инициалы твои, что ли?
— Нет.
— Старинный портсигар. Серебро. Купил?
— Нашел.
— Редкая находка! — Шишкин по-приятельски подмигнул Володе. — Продай, а?
— Нет, что вы!
— Ладно, я шучу. На такой портсигар у меня и денег не хватит, — и он вернул его Балашову.
Между тем ветер растрепал тучи. Дождь упал небольшой и скорый. Шишкин натянул на себя еще волглую одежду.
— На мне досохнет, — пояснил он. — Счастливо оставаться, друзья!
И зашагал по тропинке в лес, высокий, легкий на ногу. Когда скрылся за поворотом, Володя заметил:
— Интересный мужик.
— А ты обратил внимание, — сказал Славка, — улыбается, а глаза сердитые. Словно чужие на лице.
— У тебя сроду что-нибудь не так, — усмехнулся Балашов. — Вот-вот опять начнешь фантазировать: мол, глаза не глаза, а сплошная загадка.
— А! — махнул рукой Славка. — Что ты понимаешь? Не задирай меня, понял? Давай лучше варить уху.
— Давай, — согласился Володя, и друзья принялись чистить рыбу. Уха удалась на славу, слегка попахивала смоляным дымком. Друзья к тому же проголодались и с котелком ухи расправились незаметно.
После еды Балашов начисто соскреб песком с котелка копоть и присел рядом с задумавшимся Славкой. Миронов лежал на животе, подперев рукой подбородок, и смотрел на присмиревшее после бури озеро. Оно лениво гнало вдаль тихие волны, шелушилось солнечными блестками.
— О чем задумался? — спросил Володя.
Славка вздохнул.
— Так. Взгрустнулось что-то, — отозвался он неохотно. Володя поглядел внимательно на друга, кинул в озеро камешек.
— Трудно придется тебе в жизни, Славка.
— Это почему же? — встрепенулся Миронов, покосился на Балашова.
— Сложный ты какой-то, что ли. На ерунду порой можешь засмотреться, а главное упустишь. Или вот сегодня. Что-то тебе не по нутру пришлось в этом Шишкине, и чепуха всякая полезла в твою голову.
— Может быть, — задумчиво согласился Славка. — Может быть, ты и прав. А может, и не прав. Это ведь как понять. Ты говоришь, на ерунду могу засмотреться. Иногда в этой ерунде главное, словно в капельке воды солнце, отражается. Увидел я бруснику в лесу, солнце ее красиво так осветило, загляделся, а через нее открылась мне вся красота нашей тайги. А про мужика не будем поминать. У хорошего человека все должно быть хорошим.
— Не будем, — кивнул головой Володя и улыбнулся: — Ты стихи не пробовал писать?
— Не пробовал. А вообще иногда хочется, Боюсь, не получится.
— Я первый раз боялся молотком по зубилу ударить. Думал, промахнусь—и по пальцам. Как боялся, так и получилось. Так саданул по пальцам — неделю болело. Потом ничего. Перестал бояться — и получилось.
Ветер совсем стих. Озеро окаменело, стало гладким, как зеркало. Солнце клонилось к вечеру.
5
«Володя, ты очень нужен. Мы ждем тебя с Люсей у нас. Приходи обязательно. Галя».
Володя пожал плечами: интересно, для чего он так срочно понадобился? Вечером все равно встретится с Галей. Это первое. А второе — ждала бы одна Галя… Но почему с Люсей? С нею знаком мало. Девушка она красивая, с чудесными синими глазами, но молчаливая. Привычка у нее — глядеть собеседнику в глаза. Галя говорила, что это от близорукости. Да хоть бы от чего: все равно неудобно, когда она неотрывно смотрит на тебя.
— Мама, Галя сама принесла эту записку? — спросил Володя, садясь за стол.
Мать поставила перед ним сковородку жареной картошки, села на табуретку.
— Сама, — ответила мать. — Я воду из колодца носила. Отобрала у меня ведра и мигом кадочку наполнила. Соседки посмеиваются: не сноха ли в доме объявилась?
— Они скажут, — смущенно пробурчал Володя.
— Трудно мне одной, Володенька, — вздохнула мать. — Годов-то уж много. Уедешь в армию — и останусь одна-одинешенька.
— Переходи к Василию. Он тебя давно зовет. А сюда пусти квартирантов.
— Василий — отрезанный ломоть. У него своя семья. С Анюткой нас мировая не возьмет. Грубая больно. Да и как я из дома своего уйду? С отцом его строили сами. Каждый уголок и бревнышко к сердцу прикипели. Нет уж, хоть и сын мне Василий, а дома лучше.
Девушки, ожидая Володю, сидели на лавочке возле Галиного дома. Он шутливо представился:
— Явился по вашему велению.
Но девушки не поддержали шутливого тона: Люся была не в настроении, присмирела и Галя.
— Володя, — сказала Люся. — Мама очень просит тебя зайти к нам.
— К вам? — удивился Балашов. — Это по какому же делу?
— Если надо, значит надо, — решительно заявила Галя. — Идемте!
Володя не посмел отказаться, хотя не хотелось ему идти к Воронцовым. Мария Петровна Воронцова была известным человеком в городе: преподавала географию в средней школе, частенько выступала с публичными лекциями. Володя у нее не учился, но от других слышал, что учительница Воронцова строгая, не очень приветливая.
Марии Петровне нездоровилось. Куталась в пуховую шаль и говорила в нос. Ей было под пятьдесят, но она хорошо сохранилась для своих лет. Синие умные глаза глядели еще молодо. Светлые волосы собраны сзади в валик. И, может быть, потому, что они были светлые, седина на висках не так бросалась в глаза.
Володя растерялся. Руки казались чересчур длинными, их некуда было деть, а неуклюжие ноги несли совсем не туда, куда следовало.
Обстановка в доме была богатая: черный величавый сервант, мягкие с гнутыми спинками стулья, книжный шкаф во всю стену, огромное зеркало, пианино. Володя опасался за что-нибудь ненароком задеть. А получилось как раз то, чего боялся: чуть не уронил стул. Когда садился за стол, так двинул его коленками, что тот жалобно скрипнул и сдвинулся с места. Володя готов был провалиться сквозь землю. Но хорошо было уже то, что на его неуклюжесть никто не обратил внимания.
— Люсенька, — попросила Мария Петровна, — согрей, пожалуйста, чай.
Она села напротив Балашова и поставила перед собой маленькую шкатулку.
— Девушки сказали, что тебя зовут Володей. Так я тебя и буду называть. Хорошо?
Он кивнул головой. В горле застряло что-то сухое, а прокашляться стеснялся.
— Меня, Володя, интересует всего лишь один вопрос. — Мария Петровна взглянула на него глазами, полными печали, открыла шкатулку, достала медальон… тот самый, который он подарил Гале. — Где ты взял его, Володя?
— Нашел, — прохрипел он.
— Очень прошу рассказать: где, когда. Для меня это крайне важно.
Балашов прокашлялся в кулак и, путаясь, рассказал историю находки. Вернулась из кухни Люся, пристроилась рядом с матерью, прижавшись головой к ее плечу. Как они похожи! В молодости Мария Петровна была, видимо, такой же красавицей, как теперь дочь.
— Портсигар у тебя здесь?
Володя отдал портсигар Воронцовой. У нее дрожали пальцы. Открыв портсигар, она спросила глухим голосом:
— Ты догадываешься, что означают эти буквы — «БМВ?»
— Нет.
— Они означают: Борис Михайлович Воронцов.
Он взглянул на Марию Петровну:
— Выходит…
— Да. Это портсигар моего мужа. А медальон мой.
Галя перебирала кисточки скатерти. Люся смотрела на Володю — в глазах ее закипали слезы. Мария Петровна левой рукой поправила у виска волосы и вернула портсигар Балашову.
— Портсигар можешь взять на память, — и видя, что Володя растерян и хочет отказаться, настояла: — Бери.
Зябко передернув плечами, она продолжала:
— Борис Михайлович погиб три года назад. Он был геологом. Говорили, что с двумя рабочими геологической партии он попал в трясину. Первым провалился рабочий. Борис Михайлович поспешил ему на помощь. Успел бросить жердь, но и сам угодил в «окно» — в гиблое место. Другой растерялся. Поблизости никого больше не оказалось. Первый рабочий выбрался, но спасти Бориса Михайловича не успел. Такова официальная версия. Но теперь меня смущает вот это обстоятельство: как портсигар и медальон очутились на шихане? Муж носил их всегда с собой. Борис Михайлович не курил. Портсигар ему достался от отца. Медальон брал с собой, как сувенир. Видите? — Она нажала невидимую кнопочку, и медальон раскрылся. В нем лежала маленькая фотокарточка. Можно подумать, что это Люся, но только при беглом взгляде. У женщины на фотографии глаза смеялись, были прекраснее, чем у Люси. Конечно же, это Мария Петровна в молодости.
— Но папа, — сказала Люся, — иногда оставлял портсигар в боковом кармашке рюкзака. Может быть, он и тогда оставил? А кто-нибудь утащил.
— Возможно, — согласилась Мария Петровна. — Возможно, что воришка взял его из рюкзака и спрятал. Но почему же за три года не сумел он забрать портсигар из тайника? Насколько я поняла Володю, место приметное, найти его нетрудно.
— Нетрудно, — подтвердил Балашов.
— Может быть, с воришкой за это время что-нибудь случилось? — предположила Галя.
— Не знаю.
Говорили долго. Люся собрала на стол. Сколько ни отказывался Володя, но пришлось-таки выпить чашку чаю. Когда вышли от Воронцовых, Володя покачал в раздумье головой:
— Надо же! Лучше бы ничего не находить!..
Вечер провели на заветном камне. Прощаясь, Галя спросила:
— Сколько же осталось?
— Девять дней, Галинка.
— Почему не год?
— Видно, пришла пора.
Ночью Володя думал о геологе Воронцове, которого никогда не видел.
6
Горком комсомола и военкомат устроили в городском саду вечер призывников. В летнем кинотеатре состоялся не то митинг, не то собрание. Выступили военный комиссар, комсомольский вожак Саша Родионов, а потом слово предоставили самим призывникам. И тут на трибуну взобрался Славка Миронов. Володя рот раскрыл от удивления. Славка ни словом не обмолвился, что готовится выступать. Хитрец! Володя наклонился к Гале и прошептал:
— И наш фантазер туда же! Оратор!
Славка, нимало не смущаясь, вытащил из кармана бумажку и принялся говорить по ней без запинки. Володя только головой крутил: ох и складно получается у фантазера! Галя, взглянув на Балашова, рассмеялась. Больно вид у него потешный.
Славка обещал добросовестно овладевать военной наукой, стать настоящим солдатом. Если же потребуется, не жалеть жизни, защищая Родину. Никто в этом длинном полутемном дощатом зале не предполагал, что меньше, чем через год, эти торжественные слова придется подтвердить в кровопролитных боях. Никто об этом не думал сейчас… Поэтому настроение было приподнятым, хотя и немного грустным от сознания близкой разлуки.
После митинга Володя и Галя бродили по аллеям. Славка не показывался.
На танцевальной площадке, как всегда, гремел духовой оркестр. В темном углу сада радостно всхлипывала гармошка и ей вторило несколько разрозненных голосов.
— Пить хочу, — попросила Галя. — Во рту пересохло.
Зашли в буфет. Там было людно. Володя полез без очереди, но поднялся невообразимый гвалт. Пришлось отступиться. И тут его окликнули:
— Эй, приятель!
Володя оглянулся: за столиком сидел Шишкин и приветливо улыбался. Володя поздоровался.
— Сто граммов? — спросил Шишкин. — Садись. Сейчас устрою.
— Лимонаду хотел купить.
— Проще пареной репы. Садись.
— Но я с девушкой.
— Еще лучше. Веди ее сюда. Я сейчас все организую.
Володя колебался, но Шишкин подтолкнул его:
— Зови, зови!
Он привел к столику Галю. Сели. Шишкин уже пробирался от буфетной стойки. В левой руке держал две стопки, в правой — бутылку лимонада, горлышко которой было накрыто стаканом. Все это он поставил на столик, присел рядом с Балашовым и улыбнулся:
— Полный порядок! Простите, не знаю, как вас, — обратился он к Гале. Она назвала себя. — А вас Володей звать, на Сугомаке слышал, запомнил.
Он налил Гале лимонаду, взял стопку с водкой, привычно стукнул ею по другой стопке, приглашая Володю выпить:
— За будущих солдат!
— Я не пью, — отозвался Балашов.
— Немного можно. Служба будет легче. Я вот тоже племяша провожаю. Куда-то удрал от меня. Пей, приятель!
Шишкин выпил водку одним глотком, поморщился и закусил ломтиком сыра. Володя собирался тоже выпить, но поймал строгий, осуждающий взгляд Гали и отставил стопку.
— Слабак! — покачал головой Шишкин. — Ладно, не пропадать же добру. — Он выпил водку из второй стопки, крякнул:
— Хороша!
Галя глазами звала Володю из буфета, но он считал уйти сразу неудобным. Шишкин, закусив, обратился к Балашову:
— Угощай, приятель, из своего портсигара.
Володя положил портсигар на стол. Шишкин закурил, пустил несколько сизых колец дыма и спросил:
— Работаешь-то где?
— На механическом.
— И приятель тоже?
— Нет, он десятиклассник.
— Наверно, серьезный парень?
— Кто его знает, — пожал плечами Балашов: ему не хотелось отвечать на этот вопрос определенно.
— У меня племяш такой же. Чуть что — в бутылку лезет. Вчера шутя говорю ему: «Ну, дорогой, служить тебе, как медному котелку». Так что ты думаешь: придрался к медному котелку — и все. Сегодня еще сердится. Сюда пришли вместе, куда-то смылся от меня. Не найду никак.
Шишкин заглянул в настежь открытое окно, налил Гале еще лимонаду, улыбнулся.
— Спасибо, — почему-то смутилась она.
— Много тогда нарыбачили? — обратился он к Балашову.
— Не особенно.
— Я, понимаешь, не люблю такую рыбалку: в час по рыбке. С тоски околеть можно. То ли дело с бреднем. Закинешь раз-другой, глядишь — пудик, а то и два рыбешки да всякой: и окуни, и щуки, и лини… — Шишкин снова выглянул в окно и вдруг закричал: — Эге-гей, Антон! Обожди, дорогой! — повернулся к Балашову, виновато улыбнулся: — Извини, племяша увидел. Счастливо! — махнул рукой, и Володя глазом не успел моргнуть, как Шишкина словно метлой вымело из буфета. Галя прыснула в кулак: смешной ей показалась поспешность Шишкина. Балашов лишь головой покачал.
— Допивай лимонад, — сказал он, — а я покурю и пойдем потанцуем.
Он полез в карман за портсигаром, но там его не было. Растерянно скользнул взглядом по столу и тут отчетливо вспомнил: портсигар лежал перед Шишкиным. Володя с шумом отодвинул стул, шепнул Гале:
— Жди здесь. Я мигом.
Шишкина догнал почти возле выхода из сада. Он шел с белобрысым парнем, наверно, с племянником. Володя тронул Шишкина за плечо. Тот обернулся, удивленно поднял брови.
— Хо! — воскликнул он. — Что случилось? Я, кажется, за все заплатил.
— Вы взяли портсигар.
— Какой портсигар?
— Мой.
— Что ты говоришь?! — вдруг расстроился Шишкин. — Вот беда какая! Сейчас проверю.
Он провел руками по карманам пиджака, брюк и на секунду замер. Взглянул на Балашова и рассмеялся:
— Твоя правда, приятель! — вытащил из кармана брюк портсигар и вернул, покачал головой, удивляясь своему нехорошему поступку:
— Извини, приятель. Не подумай худого. По рассеянности. Однажды в гостях такой же конфуз приключился. Собираюсь уже домой, хоп — что такое? В кармане серебряная ложка. Не заметил, когда положил. Перед хозяевами неудобно было, хоть сквозь землю провались!.. Так что извини, не обижайся.
Он пожал Балашову руку чуть повыше локтя и зашагал к выходу, догоняя племянника. Володя вернулся к Гале и рассказал ей все. Она вскинула брови:
— Странный он какой-то. Ну, ладно. Пойдем лучше потанцуем.
Они поспешили к танцевальной площадке, откуда доносились звуки незнакомого грустного вальса.
7
Через три дня провожали в армию Славку. Проводы были шумные и торжественные — с речами, оркестром. Уезжающие по команде заполнили теплушки. Славка, остриженный наголо, выглядывал из-за спины своих товарищей — щупленький, совсем мальчишка.
На перроне, в стороне от других провожающих, стояли Славкины родители. Отец такой же худощавый, как Славка, с черными, чуть разбавленными сединой усами, помахивал сыну кепкой и придерживал за локоть жену. Она плакала, не отнимая от глаз платка. Иван Григорьевич храбрился, старался сдержать слезы, но они сползали к усам и путались в них.
Славка старался раздвинуть чужие плечи, мешающие ему, и тоже махал рукой. И как-то виновато улыбался.
На Володю и Галю Славка не обращал внимания. И лишь когда поезд, звякнув буферами, тронулся, он сделал отчаянное усилие, вырвался к самой перекладине, которая перегораживала вход, и закричал:
— Володька! Галинка! До свидания, друзья!
Славке казалось, что поезд стоит на месте, а перрон с сотнями провожающих медленно плывет мимо него. В соседнем вагоне нестройно пели:
Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону.
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
Но Славка не слушал песню. Он махал рукой и улыбался.
Поезд растаял за поворотом. И только тогда Володя почувствовал, какого незаменимого друга не стало рядом. С тех пор, как Володя помнит себя, помнит он и Славку. Жизнь казалась просто немыслимой без него. И вдруг первая разлука. Кто может угадать, будет ли встреча?
Володя и Галя подошли к Славкиным родителям.
— Ну-с, молодой человек, — обратился к Балашову Иван Григорьевич, — а вы когда отправляетесь?
— Через три дня, дядя Ваня.
— Уехал наш Славик, дай бог ему счастья, — проговорила Марфа Никитична и снова заплакала.
— Будет, мать, будет, — сердито утешал ее Иван Григорьевич.
— Да ведь жалко, батюшка: дите-то родное, — вытирая слезы, ответила Марфа Никитична.
— Ты одна, что ли, с сыном рассталась? Армия, она, брат, своя, родная.
— Уезжать будешь, ты уж приходи попрощаться-то, Володенька, — попросила Марфа Никитична.
Старики потихоньку побрели домой. Галя вздохнула, глядя им вслед, и неожиданно заплакала.
— Ты чего? — обеспокоился Володя. — Ну, чего?
— Ничего, — прошептала она, наклоняя голову, — пройдет.
Весь день Володя и Галя не расставались. Без цели ходили по городу, заглянули в еще безлюдный горсад. Проводы напомнили о близкой разлуке. О чем бы ни говорили, а мысли неизменно возвращались к ней. Обещали писать письма, ждать, что бы ни случилось.
Медленно брели пустынными аллеями. Не заметили, как им преградили дорогу два парня: один чернявый, небольшого роста, с челкой на лбу, другой на голову выше, хмурый, с утиным носом. Галя испуганно прижалась к Володе. Он спросил:
— Что, ребята, надо?
— Балашов? — прищурился чернявый.
— Балашов.
— Дай спичку.
Володя дал коробок. Парни прикурили, вернули спички. Чернявый приподнял кепку:
— Мерси, Балашов. — И парни удалились.
— Странно, — сказала Галя. — Ты их знаешь?
— Первый раз вижу. Наверно, на нашем заводе работают.
Домой Володя возвращался заполночь. На сердце в клубок сплелись и радость, и грусть, и тревога. Скорее бы наступал день отъезда. Ожидание утомляло. Готов был уехать немедленно, хоть сейчас на вокзал. Жалко покидать родной город, но раз ждет солдатская служба, скорее бы это и свершалось. Он понимал, что будут и трудности, и лишения. Ну и что? Зато больше романтики!
Возвращался сейчас от Гали, целиком отдавшись этим думам. От угла дома оторвались две фигуры и направились к нему. Балашов заметил их уже недалеко от себя. Не встревожился: мало ли людей встречается в ночной час? Одни, как и он, возвращаются с провожания; другие спешат домой из гостей; третьи торопятся на завод: у них ночная смена.
Двое поравнялись с Володей, и он узнал их. Те самые, которые просили спички в городском саду. Чернявый и на этот раз заговорил первый:
— Балашов?
— Как будто.
— Закурить есть?
— Вроде бы осталось немного.
Вытащил портсигар, открыл и хотел уже вынуть папиросу, но чернявый ударил снизу по руке. Портсигар подскочил вверх и упал к ногам. Чернявый быстро нагнулся, чтобы поднять его. Володя, догадавшись, что они хотят сделать, пнул чернявого в бок. Тот упал. В это время сильный удар кулаком по скуле чуть не сбил Балашова с ног. От второго удара он сумел увернуться и, рассвирепев, налетел на обидчика. Они сцепились. А чернявый вскочил на ноги, пустился наутек. Второй налетчик никак не мог вырваться из цепких рук Балашова. Наконец, он рванулся что было силы, Володя отпустил его, но парень, не удержавшись на ногах, растянулся на дороге.
— Я тебе покажу, как бить по скуле! — прорычал Балашов. И когда парень вскочил на ноги, Володя сильно ударил его. Налетчик снопом рухнул на землю. Некоторое время лежал без движения. Потом зашевелился и стал подниматься.
— Запомнишь, гад, Балашова. А ну, марш!
Парень убежал. Володя вытер платком кровь с губ и подбородка, языком потрогал зуб — шатается. Ярость вновь овладела им. Пожалел, что отпустил налетчика: мало всыпал ему. Сжег почти все спички, освещая место схватки, пока не нашел портсигар. Дома мать всплеснула руками:
— Сынок, да кто это тебя так?
— Черт их знает! Налетели какие-то. Есть теплая вода?
Володя вымыл лицо, заглянул в зеркало, обтер ссадины одеколоном. Под правым глазом лиловел здоровенный синяк. Верхняя губа была рассечена и опухла.
Днем Володя занялся хозяйственными делами: починил крышу над сарайкой, переложил поленницу дров, заново сделал завалинку, чтоб матери перед зимой было меньше хлопот. Совсем забыл о ночном происшествии. Когда собирался к Гале, поглядел на свою физиономию в зеркало — и снова царапнула сердце злоба: «Вот гады как разделали. Ну, попадутся они мне еще!»
Галя, увидев его, испуганно прижала ладони к своим щекам:
— Мамочка родная! Сам на себя не похож!
Они сели на заветный камень. Володя рассказал о ночной схватке. Галя сидела притихшая, невеселая.
— Ты что сегодня такая? — забеспокоился Володя.
— Я же говорила, — произнесла она тихо. — Я же говорила, будто сердце мое чуяло: несчастье принесет твоя находка.
— Ерунда все это!
— Не ерунда, Володя. Ты слышал, твоего приятеля Шишкина хотели вчера арестовать, только он как-то ухитрился скрыться.
— Погоди, почему арестовать? — у Балашова от этой неожиданной вести даже мурашки побежали по спине. — За что?
— Люся мне только что рассказала. Марья Петровна, — помнишь, мы у нее были? — на другой день ходила куда надо. Стали искать и нашли в списках: Шишкин был в экспедиции. Он как раз и сопровождал Бориса Михайловича. Двое их сопровождало. Того, второго-то, успели арестовать. Он во всем и признался.
— Дела-а-а, — поскреб затылок Балашов. — Ну, а дальше?
— Они и убили Бориса Михайловича. Шишкин — это мне все Люся рассказала — будто бы не велел ничего брать из вещей Воронцова (ну, чтоб улик не было). А тот, второй-то, позарился на портсигар и прикарманил его. Шишкин как-то дознался, рассвирепел. Тому, второму-то, и пришлось спрятать портсигар подальше от глаз людских.
— Подумать только! — с сожалением покачал головой Балашов. — А мы этого прохвоста за шиворот вытащили из Сугомака. Пусть бы тонул!
Августовская синяя ночь окутала город. И такая тишина стояла кругом, что Володя и Галя чувствовали себя так, будто никого, кроме них, не было больше во всем необъятном мире. Только иногда на станции попискивал одинокий паровозный гудок. Он рождал в душе неясную тревогу и грусть.
Последний вечер перед разлукой. Может быть, в этот вечер они хотели сказать друг другу много самых сокровенных слов. Но больше молчали, прислушиваясь к биению своих сердец. И почему-то Владимиру Балашову ярче всего врезался в память именно этот вечер. В трудную пору своей жизни он чаще всего вспоминал о нем, и снова и снова переживал ту легкую тревожную грусть, слышал сонную тишину с одиноким паровозным гудком, а рядом чувствовал чудесную милую Галю — свою невесту.