ру разменивать, какую оставлять. Тонко переиграв противника, он вынудил его отдать качество, а затем реализовал перевес с точностью электронной машины. Это была важная победа и вместе с тем великолепное достижение! Такая победа не может не вдохновить на дальнейшие турнирные подвиги. И Карпов оставшиеся встречи проводит с большим подъемом. Правда, два поединка кончились вничью — зато какие это были противники! Леонид Штейн и Василий Смыслов. Мирный исход встреч с ними нельзя не расценивать как достижение.
Слов нет, энергично провел Карпов ряд партий на финише, однако впереди все еще шел Леонид Штейн. Перед последним туром он опережал Карпова на пол-очка, заключительную партию лидер играл черными, а это очень непросто — выиграть в последний день, когда имеешь черные фигуры против такого сильного шахматиста, как одесский мастер Владимир Тукмаков. Поэтому Карпов и его тренер решили обязательно выиграть партию последнего тура против Владимира Савона. Это был, кроме желания догнать лидера, еще и принципиальный спор — Савон чемпион страны и многими расценивался в тот момент как чуть ли не главная надежда среди молодых советских шахматистов.
— С Володей Савоном в последнем туре как-то сложилось, что игра шла «в одни ворота», — рассказывал после партии Карпов. — Ожидали, что он применит открытый вариант в испанской партии, хотя точно угадать систему было трудно. Уже за доской я вспомнил одну из его партий, где он действовал подобным образом. Я нашел сильный маневр ферзем, ставший для соперника роковой неожиданностью…
В разговор вмешался Семен Фурман:
— Подобную идею мы раньше рассматривали.
Следует добавить, что Карпов шел на эту встречу с желанием обязательно победить и к тому же играл белыми…
Победа над Савоном в последний день позволила Карпову догнать Леонида Штейна и разделить с ним первое и второе места. Великолепный результат: дележ первого — второго приза в состязании, где играли чемпион мира, три экс-чемпиона и многие выдающиеся гроссмейстеры, — сразу выдвинул Анатолия Карпова в ряды сильнейших шахматистов.
Во время Алехинского мемориала мне, в дополнение к обязанностям судьи, добавлялась еще одна добровольная обязанность — приятная и интересная. По нескольку раз в день меня звали к телефону в комнату участников, иногда я звонил сам. Экс-чемпион мира Михаил Ботвинник, занятый своей научной работой, не мог посещать турнир, но живо интересовался ходом сражения, и прежде всего игрой своего ученика — Анатолия Карпова.
Передавать ходы партий этому превосходному шахматному аналитику было истинным удовольствием! Иногда он делал замечания, которые для меня были откровением, порой меня удивляли его глубокие оценки позиции. Но главное, что вызывало мой восторг, — способность фотографически представлять себе ход шахматной партии. Мы все умеем играть в шахматы вслепую, легко восстанавливаем без досок ход поединка, но у Ботвинника эта способность развита в высочайшей степени. Может быть, сказываются его былые анализы шахматных позиций во время уроков за партой в школе и на лекциях в институте, когда он рисовал в тетрадях десятки шахматных досок, изменяя на них расположение фигурок по ходу сражения. Конечно же, сказался и огромный аналитический опыт…
Как-то я передавал ему одну из партий турнира.
— А почему здесь конь не берет на е-шесть? — спросил он меня где-то ходу на тридцатом.
— Вы что: успеваете переставлять фигурки на доске? — ответил я на его вопрос встречным вопросом.
— Зачем?! Я еще не маразматик, — послышалось в телефонной трубке, и шахматный экс-король весело засмеялся.
Нечего говорить, что в последний день мемориала я звонил Ботвиннку или отвечал на его звонки значительно чаще, чем в обычный день. В тревожных вопросах экс-чемпиона слышалась истинная забота о своем ученике. Его интересовало все: как со временем, сидит ли Карпов за доской или разгуливает по сцене? Когда я передал последнюю серию ходов и сообщил: «Черные сдались», в телефонной трубке послышалось:
— Запомните этот день: на шахматном небосклоне взошла звезда первой величины.
Было это 18 декабря 1971 года.
А еще несколько месяцев спустя, летом 1972 года, произошло событие, повергшее в уныние миллионы любителей шахмат советской страны: чемпион мира Борис Спасский в столице Исландии Рейкьявике проиграл матч американскому гроссмейстеру Роберту Джеймсу Фишеру. Шахматная корона, 24 года находившаяся в Советском Союзе, уплыла за океан.
Прошедшего не вернешь, но все же любители шахмат верили, что следующий матч за шахматный трон будет более упорным и, может быть, советский претендент сумеет вернуть корону. Но кто? Надеяться на Спасского трудно — не тот характер, чтобы сразу же признать свои ошибки и браться за работу. В плохой форме находился Михаил Таль, как-то потерял веру в себя экс-чемпион мира Тигран Петросян. Другие гроссмейстеры старшего поколения еще не показывали результатов, дающих основания считать их реальными претендентами на шахматный престол. А, может, молодой? Анатолий Карпов — вот кто будет успешно бороться за звание чемпиона!
— Что вы, что вы! — замахал руками Семен Фурман, когда ему высказали это предположение. — Рано еще, молод Анатолий — ему едва исполнился 21 год. Вот в следующую отборочную сессию к матчу 1978 года попробуем подготовиться.
Тем временем как чемпион мира среди юношей Карпов автоматически включался в состав участников межзонального турнира (претендовавший также на это право швейцарский чемпион мира Хуг отказался играть матч с Карповым). Вряд ли кто предполагал, что воспитаннику Урала удастся попасть в тройку первых призеров, выходящих в следующий этап — отборочную пульку восьми гроссмейстеров мира.
Анатолий первым пришел к финишу ленинградского турнира межзональщиков. Состязание закончилось тремя победами Карпова при пяти ничьих. На очереди был полуфинальный матч, да еще против «самого» экс-чемпиона мира Бориса Спасского. Теперь уже заявления о своих возможностях приняли более обнадеживающую форму:
— Наше дело играть, а там — что получится!
«Получилось» неплохо, хотя Карпов первую партию полуфинального матча проиграл, четыре блестящие победы дали ему право играть уже в финальном матче.
И вновь победа со счетом 3:2, теперь уже в финальном поединке. У подножия шахматного трона, на котором восседал загадочный американский чемпион, появился молодой советский шахматист, которому исполнилось двадцать три года. Почему «загадочный чемпион»? Да потому, что Роберт Фишер за время своего «царствования» упорно отказывался участвовать в шахматных турнирах, а по вопросам будущего матча в 1975 году высказывал такие требования, что у делегатов ФИДЕ волосы поднимались дыбом.
Почему вдруг добивавшийся так упорно шахматной короны Роберт Фишер отказался от любых способов использовать выгоды обладания ею? Чем объяснить его странности? Может быть, мы сможем понять это, разобравшись в перипетиях его биографии и сравнив жизненные пути двух молодых чемпионов.
Карпов и Фишер
Примерно в середине нашего двадцатого века родились два выдающихся шахматиста: Роберт Фишер — США — в 1943 году и Анатолий Карпов — СССР — в 1951 году. Оба познакомились с шахматами в раннем возрасте и, быстро совершенствуясь, вскоре превратились в шахматных гигантов. Однако пути их становления и развития, образ жизни и воспитания, взгляды и высказывания столь противоположны, судьбы их так несхожи, как несхожи среда и обстановка, в которых каждый из них рос и набирался жизненной и шахматной мудрости.
Газеты и журналы Запада в последние десятилетия полны рассказов и анекдотов, связанных с поведением, необычными поступками и поспешными, необдуманными высказываниями молодого американского гроссмейстера. Про Фишера в печати было помещено столько придуманных, порой неприличных анекдотов и версий, что просто диву даешься. Если мы внимательно разберем эти высказывания, то заметим, что больше всего стараются их выдумать и передать его друзья-коллеги, а также определенная группа писак, почему-то присвоивших самим себе звание биографов Фишера. Вот уж поистине справедлива поговорка: «Избавь меня, боже, от друзей (и биографов — добавим мы), а от врагов я сам избавлюсь».
В настоящее время положение Роберта Фишера в шахматном мире и у себя на родине в США незавидное. Всеми брошен, одинок. Как это могло получиться? Почему гроссмейстер высшего класса игры, многими возведенный даже в ранг шахматного гения, оказался, по существу, вне общества в своей родной стране? Уж не потому ли, что с некоторыми ее обычаями, особенно с безразличным отношением к шахматам, он в течение последних десятилетий по-своему, порой наивно, но яростно боролся.
Почему даже в расцвете своих сил Роберт Фишер находился в состоянии смятения, растерянности и страха, вынужденный буквально отбиваться от преследующих его беспардонных репортеров? Почему его бросили друзья-гроссмейстеры, сподвижники по религии, все те, кто несколько лет назад пытался выдавать себя за сторонников нового чемпиона мира, безмерно воспевая его несравненный шахматный талант? Почему, наконец, вершители шахматных судеб США, не говоря уже о падких до сенсаций газет, не скрывают ныне своей досады, в любую минуту готовы вылить на голову непослушного шахматного одиночки новую порцию помоев?
Невольно приходят в голову исторические параллели. Три великих шахматиста мирового значения жили в течение последнего столетия в Соединенных Штатах Америки. И какова их судьба? Легендарный Пол Морфи, блеснувший метеором в прошлом веке, покоривший во время своего визита всю Европу блеском комбинаций, в конце концов разочаровался в жизни и в шахматах и провел последние дни в состоянии психической депрессии. Аналогичная судьба ждала непокорного Вильгельма Стейница — первого официального чемпиона мира, создателя современной шахматной теории. Проживая последние годы в США, великий шахматный король умер также в доме призрения для слабоумных. Может быть, есть что-то органически страшное, порочное в царстве преклонения перед золотом и безразличия к окружающим, в мире враждующих одиночек, ради собственных выгод готовых перегрызть горло ближнему своему? Не надо преувеличивать, скажет читатель-резонер, но разве не придут вам в голову именно такие мысли, когда вы закончите читать эту главу, когда ознакомитесь с той бездной грязи и клеветы, безразличия и злобности, в которой жил и проживает сейчас нелегкий по характеру, несговорчивый, но редкостно талантливый шахматист, страдающий и от тягот гнета окружающей обстановки, и от неуживчивости собственного капризного характера, выработанного — увы! — все в том же мире угнетающей человека бесконтрольной власти золота.