— Одну минуту, если не возражаешь, — досмотрю журнал.
Большая, на всю полосу, фотография изображала кинозвезду в купальнике и в туфлях на высоком каблуке, державшую на поводке собаку. Максим Делько прочел подпись под снимком: «„Обожаю варенье и спаниелей“, — заявляет очаровательная и остроумная Лилиан Редд». Когда он переворачивал страницу, в столовую из своей комнаты вошла Мари-Анн. Она смотрела на обоих мужчин, пытаясь понять, что происходит, и боясь промолвить даже слово, чтобы невзначай не навредить Максиму.
— Извините меня, — сказал ей Генё и, обращаясь к Делько, добавил: — Ну, ты готов?
Делько кивнул, и девушка все поняла.
— Вы не станете выдавать человека, который скрывается, — бросилась она к Генё. — Вы честный человек, вы не можете совершить такую низость.
— Не вмешивайтесь в это дело. Ну давай, пошли.
— Максим, останьтесь, — скомандовала Мари-Анн.
Подойдя к Генё вплотную, она смерила его ледяным взглядом.
— Каким образом вы очутились здесь? Вы думали, что в квартире никого нет?
Застигнутый врасплох и уязвленный, Генё не нашел что ответить. Эта милая, кроткая девушка, легко впадающая в меланхолию, вдруг заговорила высокомерным тоном госпожи Аршамбо и даже ее голосом.
— Или же вы думали, что я здесь одна, не так ли?
Генё, побагровев, отвернулся.
— Ну так как: вы покушались на меня или на столовое серебро?
Гнева Генё не ощутил, но ему показалось, что в груди у него что-то хрустнуло и теперь причиняет невыносимую боль. Не глядя на девушку, он покинул столовую. Когда дверь за ним закрылась, Максим подошел к Мари-Анн и вполголоса сказал ей:
— Он ждет меня за дверью. Лучшее, что я могу сделать, — это выйти к нему сейчас же.
— Нет. Вы еще можете спастись. Связать простыни — и в окно.
— Это несерьезно. Поговорим о другом. Главное — избежать катастрофы, когда жандармы явятся за мной сюда и уведут вместе со мной господина Аршамбо. Я попробую договориться с Генё, чтобы никто больше не пострадал. Ничего другого мне не остается.
Мари-Анн признала его правоту, но, потрясенная тем, как просто решилась жизнь и смерть Максима и уважая его личность, хотела хоть как-то подчеркнуть важность момента. Не имея для этой цели ничего лучше слез, она упала на стул и, спрятав лицо в ладонях, принялась всхлипывать. Тронутый этим маленьким знаком внимания, Делько слабо улыбнулся и потихоньку вышел.
Спускаясь по лестнице, он попросил Генё не упоминать о его визите к Аршамбо, который, по его словам, не имел к этому делу ни малейшего касательства. Не настолько наивный, чтобы поверить этому, Генё догадывался, какую роль сыграл тут инженер, но предложение Делько его вполне устраивало.
— И в самом деле, так будет лучше, — сказал он. — Значит, так: я обнаружил тебя на улице Эмиля Бона, неподалеку от вокзала. Ты прятался там в развалинах, дожидаясь ночи, чтобы вскочить в товарный поезд. Я узнал тебя, схватил за шиворот и, поскольку ты был голодный, сводил к себе домой, покормить.
Небо было серым. Уже с час моросил прохладный, как осенью, дождик. Улица была почти безлюдна. Выйдя на асфальт, Делько остановился перед руинами и сказал, указывая на мокро блестевшие обломки:
— Я рад, что все это рухнуло. Жизнь там была тоскливой. Ты помнишь?
Генё не нашел в своих воспоминаниях ничего такого, что оправдывало бы подобное чувство. Они пустились в путь под дождем и долго шли молча. Впрочем, в их молчании не было ничего недружелюбного. Просто молчали два человека, которые вряд ли могли бы узнать друг о друге что-то новое и достаточно уверены в своей близости, чтобы не искать ее в пустых словесах. Словно позабыв о том, куда он направляется, Максим Делько чувствовал себя почти в безопасности. И все-таки он первым нарушил молчание, когда они подходили к большому перекрестку.
— Тебя ничто не гложет от того, что ты выдаешь человека фараонам?
— Есть немножко, — признался Генё. — Но все это старые предрассудки.
Прохожих становилось все меньше. Жена жандармского лейтенанта, семенившая под дождем, узнала Максима, когда поравнялась с ним, но боязнь, что еще больше намокнет ее платье и испортится перманент, помешала ей вернуться и сообщить о встрече мужу, который, как она знала, сидел в кафе «Коммерция». Группы гуляющих укрылись от непогоды на веранде «Золотого яблока». За одним из столиков сидели отец и сын Ватрены в компании мрачно настроенного Аршамбо. Делько и Генё прошли менее чем в полусотне метров от них, но ни один из троих их не заметил.
— Не будьте же таким угрюмым, — говорил Ватрен инженеру, — и не думайте постоянно о том, что вы должны были бы сделать и не сделали. Лучше вспоминайте о том, что вы спасли человека от смерти, не убоявшись опасности.
— Да-да, именно это вы твердите мне изо дня в день с милосердным намерением успокоить мою совесть. Но я все равно барахтаюсь в луже грязи и чувствую себя грязным до мозга костей. Стоит мне подумать о всех тех мерзостях и преступлениях, в которых я принимал участие…
Несколько удивленный последними словами инженера, Ватрен-младший взирал на Аршамбо с пробудившимся интересом. Его отец заметил это и решил прояснить возможное недоразумение:
— По части преступлений нашему другу Аршамбо совершенно не в чем себя упрекнуть. Он просто-напросто молчаливо соглашался с преступлениями других. Кстати, то же самое случалось и со мной, да и тебя это не минует. Мы трусы и лицемеры, я не пытаюсь отрицать очевидное, но именно такими и надо быть в данный момент. И это не мешает нам быть восхитительными созданиями. Вы слышите меня, Аршамбо: восхитительными.
— Да-да, — поддакнул инженер с безрадостной улыбкой. — Я вижу, куда вы клоните. Уран.
— Совершенно верно, Уран. Да вот взять хотя бы эту зиму — когда я просыпался около семи часов, было еще темно. В своей радости возрождения я никак не мог насытиться наслаждением при виде своего шкафа, стола или кувшина с водой. Ну разумеется, у меня была возможность думать о цветах, слонах, деревьях, и я не отказывал себе в этом удовольствии. Но чаще всего я тешился тем, что заглядывал внутрь самого себя. Какое зрелище, Аршамбо! Это напоминает роскошный большой магазин, который ломится от неслыханного изобилия ослепительных сокровищ. Я вас уверяю, это нечто. Несмотря на избыток шкафов, полок, ряды которых теряются в необозримой дали, и усердных продавцов, там нередко царит небольшой беспорядок. Зато есть кое-что всегда ухоженное, аккуратное, вычищенное — это витрина. Ведь надобно приглянуться прохожим, поразить их воображение, не унизив при этом их достоинства и не вызвав у них раздражения. В общем, витрина должна быть такой, какой ее хотят видеть прохожие. Это кажется необычайно трудным, но достигается без особых усилий, совершенно естественно. Как вам известно, вкус у прохожих не всегда безупречен. Например, в данный момент витрины не блестящи, но так не будет продолжаться вечно. Подождите немного. Подождите какие-нибудь пятьдесят лет…
Какой-то человек в плаще, только что скорым шагом пересекший перекресток, остановился у соседнего столика и громко объявил:
— Слышали новость? Арестован Максим Делько.
Аршамбо побелел от страха и проклял тот день и час, когда поддался дурацкому порыву милосердия. Ватрен же, не расслышав, улыбался будущему и восторженно восклицал:
— Какие витрины! Какие витрины!