Вернулась в комнату, кинулась к мужу.
— Игнат, поезжай сейчас в комендатуру, пусть вызовут карету скорую, от доктора Циммермана. Помирает наш сосед!
Котёмкин отмахнулся.
— Анженер твой? Нехай помирает! Туда и дорога.
От нервной тревоги Тася сделалась смелой.
— Знай, Игнат, я твоему начальству доложу! Что ты сидел и водку пил, пока рядом человек… важный специалист кончался!
— Загремишь за саботаж, — лыбился Ищенко. — Лет десять дадут.
Игнат нехотя поднялся и пошел к Воронцову. Встал посреди комнаты, подробно оглядел обстановку.
— Тьфу, нищета! А мужик-то — мощи живые. Околеванец! На что позарилась баба?
Тася перекинула за плечо растрепавшуюся косу.
— Да нет у нас с ним ничего! И не было! Сколько тебе повторять.
— Ври! — Игнат сплюнул на пол, растер сапогом. — Меня-то не пожалела, небось.
— Да человек ты или зверь? — рассердилась Тася. Игнат покривился.
— Ладно, привезу лепилу. А ты пока ему самогонки влей малость.
Игнат надел фуражку. Хотел забрать щенков, но Настя загородила их собой, не дала.
— Кутят оставь, — велела Тася, и муж послушался. Махнул рукой, пошел к двери.
Ищенко ушел за ним.
Воронцов ненадолго очнулся, когда Таисия влила ему в рот самогон, резко пахнущий сивухой, обжигающий горло. Он не чувствовал своего тела. Как и почему он очутился в душной комнате барака с дощатыми стенами? Кто прислал его сюда, с каким заданием? На каком языке здесь нужно говорить?
По одеялу шли в полном облачении немецкие рыцари из фильма «Александр Невский». Он пытался стряхнуть их, избавиться от наваждения и снова проваливался в забытье.
Вдруг почувствовал, как его поднимают с постели. Раздели, обернули холодной мокрой простыней.
Сознание ненадолго прояснилось, и Воронцов увидел, что над ним склонился сухощавый человек в роговых очках, с выразительно нависшими бровями.
— Любите классическую музыку? Это похвально.
— С чего вы взяли?
— Вы только что пытались исполнить арию из «Нибелунгов».
— Вы — доктор Циммерман? — догадался Воронцов. — Я слышал о вас много хорошего.
— Представьте, я тоже слышал о вас.
Врач добавил в свой голос строгости.
— Да, запустили свое здоровье, молодой человек! Воспаление легких — это вам не соловьиные трели. А теперь сожмите-ка кулак.
Жидкость брызнула вверх из шприца. Алексей почувствовал краткую боль от укола и уже через минуту начал погружаться в состояние блаженного покоя. Но прежде чем навалился целительный сон, Воронцов как наяву увидел сцену, свидетелем которой ему только предстояло стать.
Гладь моря блистала серебряными доспехами, горячий воздух над костром туманил, искажал черты сидящих возле пламени. А рядом, на зеленой лужайке, запрокинув к небу голову, медлительно поводя плечами, плясал, переступая с ноги на ногу, уголовник Лёнька Май, голый по пояс, в кепке с рваным козырьком.
Город-сад
— Просто давайте признаем, что люди — хищники по своей природе. Чтоб ощущать свою правду и силу, нам нужна борьба, а следовательно — враг.
— Человек пока еще задавлен средой. Новая жизнь даст новых людей. Посмотрите на молодежь.
— Молодежь я люблю и верю в ее силу. Но знаю и то, что новых людей выделать невозможно. Одно бытовое благополучие никогда не служило для исправления нравов, скорей наоборот.
— А я верю, что напряжение воли народной даст непременно свои плоды.
— Об этом судить можно будет лет через двадцать, а лучше пятьдесят, — Циммерман снял очки, потер переносицу. — Если вам интересно мое личное мнение, то я скажу. Главный способ совершенствования души — страдание. Недаром мучеников возводит в святые большинство мировых религий.
— Нет, доктор. Беда калечит человека, принижает, делает зверем. Исправляет людей не беда, а счастье.
— Да, но счастье познается через страдание, никак иначе. Впрочем, увлеклись мы с вами. Я уж приехал, а высокие материи лучше обсуждать с хорошенькими женщинами. Не так ли?
Машина остановилась у госпиталя.
Директор Гаков подвозил Циммермана после заседания депутатской комиссии, в которой оба принимали участие. Когда доктор уже попрощался и захлопнул дверь, а машина отъехала, Арсений вспомнил, что снова не спросил лекарства для своей жены Иды, от ее головных болей.
Но возвращаться не стал. Обдумывал сказанное. На мозговую нить нанизывал возражения, которые не мог бы опровергнуть изощренный в риторике ум интеллигента.
Да, страдание. Вот кончилась война, а человечество уже готовит новую войну, еще более разрушительную. Великие изобретения, результат напряжения лучших умов, гигантские трудовые ресурсы, жизни человеческие, как уголь в топку, бросаем на создание новых способов массовой смерти. Десятая часть этих усилий, пущенных на развитие, превратила бы землю в счастливый, цветущий край. Ради чего? Ради будущего.
И тут уж не свернуть скалу безоглядной веры. Дети, юношество, молодежь — для них дворцы культуры и спорта, парки и набережные. Ради их счастливой жизни огромный труд и напряжение лучших умов, все изобретения и новшества. Ради племянника Павла, ради своих Максима и Верочки, для всей советской звонкой мелюзги он строит город-сад, прекрасный и надежно защищенный от врагов.
Арсений Яковлевич Гаков, член партии с двадцать первого года, директор Комбината № 7, твердо знал, что врага не нужно выдумывать, когда тот стоит за порогом. Фашизм побежден, но разве менее опасен новый враг, бывший союзник?
Пока обескровленный Советский Союз, развороченная танками Европа, горящая Азия напрягали жилы для восстановления жизни, США, отсидевшись за океаном, получив большую прибыль на лендлизах, стремительно наращивали мощь. В августе сорок пятого американцы показали всему миру урок новой дипломатии «с ядерной бомбой в кармане».
Не для того ли, чтобы подмять под себя весь мир? Чтоб продолжать выжимать пот и кровь из рабочих в чужих странах, а у себя набивать карманы толстосумов? Одно препятствие на их пути — существование советской страны.
Сталин, Берия, всё партийное руководство понимают эту страшную опасность. Поэтому теперь главный вектор развития страны — создание сверхоружия, не уступающего по мощности американскому. Дружба закончилась, разговор нынче короткий — военно-стратегический паритет. «Задача номер один» — обозначается не только на секретных совещаниях, но и в официальных документах. «Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».
Атеист, член партии Арсений Яковлевич Гаков втайне был суеверен. Стыдился этой своей привычки, но и любил ее, как память беспризорного детства. В жестокую пору военного коммунизма, в девятнадцатом году, пока грелся у ночных костров голодного Петрограда, наслушался страшных сказок и пророчеств. С тех пор и застряло в памяти: в носу свербит — к радостному известию, правое ухо чешется — к похвале. Что скорлупу от яиц нужно давить на мелкие части, иначе «бесы придут похрустеть», и нельзя плевать на землю, или на том свете будешь лизать раскаленную сковородку. А если увидел старуху с веником в руке — поворачивай назад, пути не будет.
Разумом материалиста Гаков понимал, что нету ни бесов, ни сковородок в аду, а есть только атомы, химические процессы и человеческая совесть, которая требует служить добру и правде. Но крестьянская мифология помогала ему чувствовать связь с кровными корнями, без чего вся жизнь теряла направление.
Он служил отчизне преданно, без рассуждений, как его дед и отец, которых все чаще вспоминал с приближением возраста. Это были простые русские люди, честные в работе и крепкие в вере, пусть и во имя других, устарелых нынче богов.
Гакову, как и всему советскому народу, богов заменили титаны мысли: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Советская власть подняла его из ничтожества, открыла дорогу к образованию и сделала хозяином целого города. Но происхождения своего Гаков не забывал, не терял понимания нужд трудового человека.
Первый свой рабочий табель Арсений подписал на Донбассе, в Макеевке. Работал на разных шахтах забойщиком, крепильщиком и техником. Одновременно учился на вечерних курсах при металлургическом заводе. В двадцать пятом году поступил в Ленинграде в строительный техникум, отучился, вернулся на завод. Вступил в ряды ВКП(б), был направлен на продолжение учебы в Институт промышленного строительства. Из Ленинграда поехал в Сибирь. Участвовал в закладке нового соцгорода Кузнецкстрой, которому в мае 1932-го было присвоено имя Сталинск.
Гаков любит стихи Маяковского, посвященные той стройке. Для него город-сад в этих строфах — как для верующих небесный Иерусалим. Мечта и реальность, опора духовной жизни и твердое обетование.
Здесь
взрывы
закудахтают
в разгон
медвежьих банд,
и взроет
недра
шахтою
стоугольный
«Гигант».
Здесь
встанут
стройки
стенами.
Гудками,
пар,
сипи.
Мы
в сотню солнц
мартенами
воспламеним
Сибирь.
Арсений чувствует подступающие слезы, закрывает книжку. Верно выразил поэт, не боялись они ни холода, ни голода. Были веселы, неутомимы, заражены энтузиазмом громадной стройки. Молодыми руками, поначалу без техники, на одних лошадках поднимали завод-гигант. И воспламенили Сибирь мартенами! Хоть и не все дожили до свершения мечты.
Пришлось уехать из Сталинска по состоянию здоровья, делал операцию в Ленинграде. Там познакомился с будущей женой. И это знакомство началось с давней шахтерской приметы: если по дороге в забой встретишь женщину в белом платье, спускаться под землю нельзя. Женщина в белом — это смерть.
Но для него Ида стала жизнью, радостью и счастьем. Она шла с выпускного бала в институте, на ней было скромное платьице белого крепдешина, в руках — букет ромашек. Вот так, по-своему, сбылась примета. Теперь спину в ванной ему намыливает жена. А то если сам моешь спину, будешь мучиться болями в пояснице. Тоже примета, которой Гаков верен с шахтерских лет.