Члены комиссии не скрывали приятного удивления — светлым, праздничным и вместе с тем торжественным получился новый клуб. Вроде бы типовой проект, но доработанный и воплощенный с душой, с любовью к делу.
Скоро отмоют до блеска стекла, приделают бронзовые ручки к дверям, установят на новенький паркет ряды бархатных кресел — и встретит дворец первых гостей, заводских рабочих и мастеров. Пока же посреди зала стоял деревянный куб, а в нем — хрустальная люстра в полмиллиона рублей, радужное чудо.
На оформление клуба хозяин Комбината Арсений Гаков не пожалел бюджета, хотя и знал, что люди нуждаются еще во многом необходимом. Но каждый человек в отдельности может обойтись без нового пальто или дивана. А вот сообществу города без главного храма и общего праздника жить невесело, муторно, душно.
Сюда, в большой и светлый народный дворец, придут рабочие после трудовой недели. Небось постесняются заливать глаза, устраивать мордобой, обижать женский пол, как случается в старом дощатом бараке, кое-как приспособленном под танцульки. Сюда придут с невестами и женами, в чистой нарядной одежде. Посмотрят концерт или театральную постановку, в антракте закусят бутербродами с икрой, закажут лимонада, а вместо водки — армянского коньяку. Там, глядишь, и привыкнут к хорошему — это Гаков знал по себе. И морозильный сундук, и металлические вазочки на высоких ножках одобрил для буфета Арсений Яковлевич, чтобы лакомились мороженым девушки с Комбината и ученики окрестных школ.
Пока секретарь комиссии писал протокол, отмечал несущественные огрехи штукатуров, к Гакову приблизился инженер Воронцов, замначальника строительства на объекте. Глядя в сторону, спросил:
— Так что, люстру поднимаем, товарищ Гаков?
— Что, прямо сейчас можете?
— У нас всё готово.
— Не будет ли рискованно? Потолок выдержит? Где механизмы? — со всех сторон раздались оживленные голоса.
— Вот, видите, лебедка, вот рабочие, других механизмов у нас нет, — огрызнулся инженер.
Худой, долговязый, нескладный, с длинной шеей и небольшой головой, Воронцов напоминал голенастую птицу. «Точно подбитый журавль», — вспомнил Гаков случай из детства.
Давно, с юных лет, Арсений начал разделять людей на враждебных советской власти — недоверчивых, жадных «чужих», — и на «своих», надежных, открытых, понятных в каждом поступке. Однако, присматриваясь к Воронцову, не мог отнести его ни к одной категории. Толковый и добросовестный работник, в коллективе инженер держался особняком, был неразговорчив, неприветлив. Хоть и подал заявление кандидатом в члены партии, в общественной жизни участвовал мало, не имел талантов для клубной самодеятельности. Правда, помогал в организации субботников. Грамотно планировал работы, добывал инвентарь. От веселых, не всегда трезвых участников требовал выполнения нормы отбойки канав, посадок кустов и деревьев — будто проверял не добровольный, а оплачиваемый труд.
Инженер, видно, был устроен по-немецки — не допускал халтуры, не закрывал глаза на брак. За это его не любили рабочие, но руководство ОКСа ценило, несмотря на частые конфликты, возникавшие из-за его принципиальности. По разбирательстве инженер почти всегда оказывался прав.
Одно время Гаков предполагал, что Воронцов выпивает в одиночку, но подшофе не видал его ни разу. Слышал, что инженер, опять же скрытно, сожительствует с заведующей прачечной Таисией Котёмкиной. Знал, что недавно тот вышел из больницы, куда попал с осложненным воспалением легких.
Воронцов спустился с лесов, где давал последние указания. Сам помог рабочим зацепить крюки металлического троса. И вот бронзовый остов люстры, который без хрустальных подвесок напоминал скелет огромного доисторического существа, начал медленно подниматься вверх.
Партийное начальство, архитекторы, маляры и сам Гаков, подняв головы к потолку, словно в безмолвной молитве, следили глазами, как чудесное произведение человеческого труда медленно, торжественно поднимается ввысь.
«Будто в церкви», — вспомнилось Арсению. И снова, как прежде, в поисках высшего света и разума люди растеряны, как малые дети в лесу. Кто выведет их из чащобы собственных страхов? Бог весть! Об этом думал Гаков, наблюдая подъем скрепленных заклепками обручей.
Но вот электрик на верхнем ярусе захватил, качнул конструкцию, насадил на потолочные крюки. Разом выдохнули наблюдатели, крепкое слово сорвалось с высоты лесов. Готово!
Осталось для надежности завернуть крепления болтами, подключить провода и обвесить красавицу драгоценным хрусталем…
Инженер скомкал впечатление, обратившись к Гакову неожиданно требовательным, сварливым тоном.
— Арсений Яковлевич, так что моя заявка? Помните, я просил бригаду из контингента ИТЛ? Ведь совсем нет людей для решения простых задач! Вот, подводим трубы на Чкалова, некому откапывать рвы для закладки, новые дома опять без воды…
Гаков припомнил — да, была заявка. Но столько событий произошло за последнее время, что менее существенные вопросы оказались погребены под ворохом важнейших. Обернулся к Воронцову.
— Так что, откроем клуб к Первомаю, Алексей Федорович?
— Откроем, — сдержанно кивнул инженер.
— Ну, вот тогда и заявку вашу постараемся выполнить.
По обычаю гостеприимства для комиссии накрыли банкет в новой школьной столовой. Мероприятиями такого рода заведовала Ангелина Бутко, начальница профкома. Угощенье готовили поварихи с Комбината.
Арсений Яковлевич любил такие застолья. Себя показать, других посмотреть, посоветоваться с вышестоящими товарищами, узнать новости. Сердцем почувствовать биение великого общего дела. И архитектор, и два эстонца, направленные от ЦК республики, оказались мировыми мужиками. Шутили, поднимали тосты, хвалили красоту уютного, будто курортного городка, выросшего на морском берегу за каких-то пять-шесть лет. Гаков делился планами — скоро будет сдан кинотеатр, откроется спорткомплекс. Разрастутся в парке экзотические деревья и кусты, выписанные из рижского дендрария.
А как только установится погода, начнутся тренировки команд и состязания на футбольном поле. К маю обновят сиденья на трибунах. Третий по номеру продовольственный магазин, прозванный в народе «Тройкой», уже сейчас снабжается не хуже столичных торговых точек. Еще два гастронома откроются в городе к Новому году.
Об этом докладывал Гаков за столом эстонскому партийному начальству. Видел одобрение на лицах, радовался дружеской атмосфере. Гости отпускали шутки, делали дамам комплименты. Один Воронцов, сидя на углу стола, молча ел борщ, глядя в тарелку. Спустя полчаса инженер встал, попрощался, сославшись на срочное дело.
Гаков улучил минуту, задержал Воронцова у двери.
— Комиссия довольна, премируем ваш коллектив. Молодцы ленинградские девчонки — какими узорами украсили клуб! Вы же сами из Ленинграда?
— Да, там окончил институт.
— А родом откуда?
Воронцов отвел глаза.
— Я воспитывался в детском доме.
Гаков предложил папиросу. Воронцов отказался — некурящий.
— Дело несладкое, я сам рос без матери. А что в годы войны? Эвакуировались?
— Да.
— Мобилизоваться не успели?
Гаков смотрел в лицо Воронцова. Редкий человек не любит говорить о себе, а этот бубнит под нос, глаза отводит. Не открывает, прячет сердце. Будто груз у него на душе. От обиды, от недоверия к людям? Или есть что скрывать молодому инженеру? Надо будет запросить его анкету. Конечно, при устройстве на Комбинат каждый сотрудник проходит проверку, но от ошибок и халатности не застраховано ни одно ведомство.
Вспомнился ночной разговор с Идой, Гаков прикусил губу.
Сейчас только пришло в голову — у Воронцова бледное, красивое, но вроде как не русское лицо. Так сразу не поймешь, но чувствуется в нем какая-то чужеродность. Эти сухие скулы, глубокие впадины глаз. Еврей? Нет, уж скорей что-то немецкое. Что ж, мало ли у нас обрусевших немцев, еще со времен Петра… Да и в русском человеке столько кровей намешано, всех прадедов не разберешь.
— Почему никогда не заходите к нам, Алексей Федорович? Мы на выходных всегда с гостями. Женщины пироги пекут, мужчины в шашки, в шахматы. И молодежь. Танцуем, слушаем пластинки. На лыжах ходим. Летом на велосипедах. Весело. Дружно. Ведь приглашали вас не раз.
Инженер замялся.
— Последнее время я был болен.
— Теперь-то поправились? — Гаков всё не отпускал инженера, томил у дверей. — Вот что, на Первомай, после демонстрации, мы собираем пикник у речки. Весь инженерный состав. Уж приходите, пожалуйста.
— Да, постараюсь.
— А я подумаю насчет вашей заявки. Поговорю с начальником лагеря.
В этот момент равнодушное лицо будто ожило. Воронцов вскинул глаза, озаренные радостным недоверием. Подбитый журавль, детский дом… Арсений Яковлевич вдруг догадался безошибочным чутьем.
— У вас кто-то близкий в нашем ИТЛ?
Инженер тут же спрятал глаза, дернул щекой, проговорил сухо и резко:
— Что ж вы думаете, я стал бы просить?
Нина Бутко, секретарша, за столом расхохоталась чьей-то шутке.
— Боже мой, как вы меня насмешили! Ха-ха-ха! Умру, сейчас умру!
Весь вечер Гаков старался не смотреть в ту сторону, где мелькала желтая в горошек юбка, но всякий раз чувствовал ее приближение по жару тела, по запаху жасминовых духов. Вот ходит он, хозяин Комбината, заглядывает в души, разбирает чужие тайны. А ведь и сам имеет постыдную тайну, от которой сердце рвется журавлиной жалобной тоской.
— Зря вы ершитесь, Алексей Федорович. Обидеть вас не имею намерения. Хочу понять и помочь.
Инженер помолчал, изучая половицы. И в очередной раз удивил директора вопросом.
— Вы не задумывались, почему полы в казенных учреждениях должны быть непременно такими… буро-красного цвета?
— Такую краску закупили. Видно, самая дешевая, или проще достать.
— Да, наверное.
Гаков думал сейчас о другом. Он видел под стулом пятку лаковой туфельки, чуть сбившийся шов чулка, облегающего ножку Нины.
— Значит, договорились, на майские праздники вы с нами.