Перекладывая фотографии, майор вдруг вспомнил, как бродил в ожидании спектакля в фойе БДТ и разглядывал висящие на стене портреты актеров. Да, была некая театральность в этом деле. Будто невидимый зрителям режиссер управлял совпадениями и сеял ужас среди жителей закрытого городка, по которому уже распространялись самые невероятные слухи.
Подозреваемых Аус выписал отдельно, начертив на листке таблицу. Первым значился сам директор Гаков, вторым — его заместитель инженер Бутко, отец Нины. Как выяснилось, родной брат Тараса Бутко проживал в оккупированном Николаеве и работал на судостроительной верфи под началом немецких генералов.
Главный инженер имел наивысший доступ секретности и мог вовлечь в шпионскую деятельность, а затем устранить и шофера Ищенко, и собственную дочь. Майор знал, что нередко, теряя почву под ногами, преступники шли на убийство даже близких людей.
Фотограф Кудимов — в его деле нужно поискать еще зацепки, возможных свидетелей и участников «магических» обрядов.
Четвертым в списке значился инженер Отдела капитального строительства Алексей Воронцов.
Доступ к секретным документам он мог получать через секретаршу Гакова, с которой, возможно, имел любовную связь. Сразу несколько свидетелей указали на Воронцова как на вероятного отца ребенка Нины.
Замкнутый и нелюдимый человек, в последнее время Воронцов вызывал немало пересудов своей дружбой с расконвоированными. Многим не нравилось, что по улицам секретного города свободно разгуливают уголовники, с ног до головы разукрашенные татуировками. Воронцов приводил одного из «вольняшек» на пляж, где собирались недавние выпускники ремесленных училищ. Вопрос разлагающего влияния матерых зэков на рабочую молодежь уже не раз поднимался в профкоме.
К тому же Алексей одним из последних видел Нину Бутко. Он утверждал, что встретил ее случайно возле моста, говорил с ней минут десять, а затем девушка пошла к реке. По словам Воронцова, он предлагал проводить Нину домой, но она отказалась. Эти показания представлялись весьма подозрительными.
Молодой инженер был вхож в дом Бутко и ухаживал за их дочерью, но после, по мнению местных кумушек, предпочел «удобный» вариант — сожительство с разведенной соседкой Таисией Котёмкиной.
При мысли о Тасе майор отодвинул фотографии убитых, прикрыл глаза. Он вспомнил одно давнее происшествие.
По комсомольскому призыву в тридцать пятом году Юри, сын героя Гражданской войны Раймонда Ауса, был зачислен в Школу переподготовки начсостава военизированной охраны промышленности имени Куйбышева при Высшем совете народного хозяйства.
Общежития, классы, полигон размещались в стенах бывшего монастыря в городке Стрельна, что на дороге в Петергоф. Царское наследие в те годы молодежь считала устарелым пережитком, и в Школе без особых раздумий мостили дорожки каменными плитами с кладбища, скидывали купол собора, чтоб устроить наблюдательную вышку, замазывали краской росписи церковных стен.
Кровати курсантов стояли в приделе бывшего храма, очищенного от убранства и разделенного перегородками. От грохота выстрелов из подвала, где находился стрелковый зал, по стенам шли трещины, и однажды с потолка отвалился кусок штукатурки, открыв часть выцветшей фрески — кудрявую голову с нимбом вокруг.
Курсанты, народ отпетый, частично навербованный из местной же колонии беспризорников, плевали в глаз святого жеваной бумагой и окурками. Молодой старшина Юри Аус, повинуясь неодолимому стремлению к порядку, защитил изображение от надругательства — пригрозил хулиганам нарядами вне очереди.
Через какое-то время обнаружил, что мысленно ведет с неизвестным святым разговоры, рассказывает о текущих своих делах перед сном, здоровается утром, после побудки.
Трое дряхлых монахов в изношенных рясках доживали век в дальнем подвале обители. Однажды, завидев, как долгополый старик тащит по двору мешок щепы на растопку, Аус помог ему и, улучив минуту, попросил зайти в общежитие. Он навсегда запомнил, как монах, взглянув на перестроенную церковь, перекрестился и затряс иссохшей головой, на которой под седыми волосами просвечивала розовая кожа.
— Ты, значит, по-нашему Юрий? — Монах пальцами утер повлажневшие глаза и углы бескровного рта. — Вот на стене и есть твой ангел-хранитель, святой великомученик Георгий. Воин света.
Дня через два фреску снова залепили штукатуркой, но в память молодого курсанта врезался образ, и с тех пор в трудные минуты жизни Аус вспоминал округлый лик, немигающий взгляд святого. Нарисованные глаза смотрели прямо, без укора, но и без сожаления, а словно задавая мысленный вопрос.
Отличник боевой подготовки, ворошиловский стрелок Юри Аус в охране так и не послужил, а сразу был рекомендован в райотдел милиции Володарского района. Совмещая работу с заочной учебой на юридическом факультете, занимался поначалу делами о хищениях и растратах, затем перешел в отдел по раскрытию убийств. Оттуда уже попал в городской Уголовный розыск, а затем в следственный комитет прокуратуры Ленинградской области.
В годы войны повидал всякого зверства; были случаи, в какие просто не поверил бы, услышав от других. Как на страшном суде, люди открывались во всей скверне. Но одновременно с тем душа народная произвела на свет таких героев, которые страстными подвигами превосходили устарелых мучеников церкви. Из военных подвигов и составился новый советский иконостас.
Имея дело с убийцами, шпионами, предателями родины, к своим сорока пяти годам майор Аус накопил в сердце немало вопросов, которых не могли разрешить спрятанные под штукатуркой святые и апостолы. Почему нет одной на всех правды, а для каждого она своя? Отчего милосердие слито с жестокостью, как соль и сахар в крови? Какой смысл в борьбе, если добро и зло вечно играют с человеком в прятки, меняясь ролями и личинами?
И вот теперь память возвратила майора в разоренный монастырь, в пору далекой юности. Овал лица Таисии Котёмкиной, прямой и ясный взгляд, темные завитки волос, выбившиеся из-под косынки — весь ее облик чем-то напоминал Георгия Победоносца, который открылся над его кроватью на заштукатуренной стене. Вероятно, Кудимов нашел бы мистическое объяснение этой странности, но Юри предпочел видеть в нем отчасти совпадение, отчасти неверную игру ума.
Эта молодая женщина, о которой по комбинату ходило немало сплетен, как будто стронула лед в его душе. Впервые за долгие годы майор ощутил неправильность и несправедливость своего холостого одиночества.
Давно привыкнув управляться одной рукой в нехитрых бытовых делах — например, приготовлении супа из консервов или мелких постирушках, он так же привык разбираться с неудобными чувствами. Даже сталкиваясь по долгу службы с женщинами исключительной красоты, не примерял всерьез волнения, которое они могли бы сообщить его привычной жизни. Таисия же будто зачеркивала всякую возможность душевной тревоги, тягостной влюбленности, сомнений. Аус с первого взгляда понял, что с Таисией он мог бы прожить остаток своих дней. Сколько ему осталось — об этом лучше знали врачи, которым очень уж полюбилось в последнее время выстукивать и выслушивать сердце майора.
На свидание с Таисией собирался Аус, брил щеки, начищал сапоги, когда в окно стукнул и зашел в комнату капитан Анохин — лысый, полноватый, с бульдожьей складкой рта.
— Юрий Раймондович, разговор есть, без чужих ушей. Я тут послал запрос в архив Министерства. Так вот есть для тебя интересные сведения. Насчет инженера Воронцова.
— Слушаю внимательно, Владимир Иванович.
Анохин развел руками.
— Пишут, чтобы ты сам приезжал. Гриф особой секретности.
— А по какому разделу?
— Архивы немецкой контрразведки с оккупированных территорий.
Аус поскреб пальцами подбородок, нащупал забытый на лице клочок мыльной пены. Вытер полотенцем.
— Что ж, дело важное, будем разбираться. Надо ехать в Москву.
Эйнар
В сумерках, подходя к бункеру, Эльзе услыхала двойной посвист сойки — условный знак. Так перекликались братья. Она сложила руки у лица, пять раз ответила кукушкой.
Бледные от заточения под землей Вальтер, Арво и Юрген сидели на траве на берегу ручья, чему-то улыбались. Рядом стоял чужой мужчина с темной бородой. Он обернулся, обратив на девочку лучистый, любящий взгляд. Он был похож на отца, каким его помнила Эльзе.
— Эйнар! — Эльзе бросилась ему навстречу, тихо вскрикнув.
Брат обнял ее осторожно, словно держал в ладонях птицу.
На глазах Эйнара показались слезы.
— Малышка Эльзе! Я думал, ты меня не узнаешь.
— Но ты почти не изменился!
— Зато ты стала настоящей красавицей…
В начале войны Эйнар вступил в отряд местной полиции, а после записался в эстонский батальон Ваффен-СС. Он мечтал стать летчиком, его послали на обучение в военный лагерь Хайде.
Когда русские начали наступление, эстонские батальоны отправили на фронт. Они сражались под Нарвой, на укрепленной линии Танненберг — немцы считали ее неприступной. И все же им пришлось отступать. Отец и брат ушли вслед за немцами — едва успев попрощаться.
Мать редко упоминала имя старшего сына, но Эльзе знала: все эти годы матушка ждала своего первенца — Esiklaps, хранила его образ в сердце.
Тут же, возле ручья, Эйнар сбрил бороду. Поменялся одеждой с Вайдо, надвинул кепку на глаза — чтобы соседи, если встретят в темноте, приняли его за среднего брата. Через лес, мимо пруда, огородами Эльзе повела его на хутор.
Матушка в сенях переливала керосин. Эльзе вошла первой, чтобы ее подготовить.
— Мама, ты не волнуйся. У меня хорошие новости.
Мать молча повернулась к двери, дрогнула ноздрями, будто сквозь крепкий дух керосина ощутила какой-то особенный запах.
Эйнар вошел, снял головной убор. Мать отерла руки о передник.
— Здравствуй, мама.
— Здравствуй, Эйнар.
Матушка уткнулась в сына лицом — там, где вырез рубашки. Не плакала, только часто, тяжело дышала. Будто пришлось ей бежать издалека, от мельничного ручья.