Как выяснили в местном угрозыске, на толкучке сотенными бумажками расплатилась эстонка лет сорока пяти, худощавая, высокая, в клетчатом шерстяном платке. По-русски не говорила, роль переводчицы при ней исполняла девушка-подросток. Торговали дешевое пальто для девочки, поношенные туфли и кое-какие продукты. Торговка предположила, что покупательницы приехали с дальнего хутора, они направились в сторону автовокзала.
К уголовному миру, судя по описанию, женщины вряд ли имели отношение. А вот связь с «лесными братьями», которые скрывались в лесах и на болотах, казалась весьма вероятной. Ориентировку разослали по всем крупным магазинам и рынкам на случай появления купюр отмеченной серии.
Размышляя над новыми фактами, Аус вспомнил девочку-эстонку, которую видел вместе с Павлом, племянником Гакова. Вечером решил заглянуть к директору запросто, поговорить о Бутко и между делом задать юноше пару вопросов о его подружке.
Днем заглянул в больницу к Воронцову.
Салатово-зеленая краска стен в палатах должна была, по задумке архитекторов, радовать глаз, но вместо этого бросала на лица землистый отсвет. Алексей лежал на постели — голова в бинтах, зрачки расширены, запавшие глазницы отражают зеленоватую тень.
Аус взял стул, присел рядом, осведомился о здоровье. Соседи Воронцова, старик с перевязанным плечом и лысоватый полный диабетик, из деликатности вышли в коридор.
Алексей напомнил:
— Товарищ Аус, примите во внимание мою просьбу. Напавший на меня Бутко находился в состоянии аффекта. Если как-то можно закрыть дело по примирению сторон — я буду очень рад.
Майор кивнул.
— Ситуация понятная. Постараемся разобраться по справедливости.
Аус достал, повертел в пальцах папиросу. Оглянулся на запрещающую курение табличку, убрал папиросу в карман.
— Есть еще одно дело, Алексей Федорович.
— Слушаю вас.
— Я был в Москве, наводил справки в отделе «К». Говорил с генерал-лейтенантом Смирновым.
Воронцов смотрел в окно. Лицо его оставалось спокойным, только руки, лежащие поверх одеяла, соединились одна с другой, сплетаясь пальцами. Аус нагнулся, понизил голос.
— Почему вы не сообщили, что являетесь внештатным агентом отдела?
Воронцов проводил взглядом чайку, пролетевшую над крышами домов с долгим пронзительным криком.
— Вы же смотрели мое дело? Знаете, что я уволен в запас по состоянию здоровья. Лежал в клинике нервных болезней… Я теперь просто инженер-строитель.
Аус почувствовал досаду.
— Вы, Алексей Федорович, опытный, обученный немцами диверсант. И ваши навыки могут оказать нам огромную помощь. В городе орудует жестокий и расчетливый убийца. И если не найдем его как можно скорее, будут новые жертвы…
Был предписан постельный режим, не разрешалось читать — сотрясение мозга. И все эти дни, глядя в окно, Воронцов вспоминал детство. Лето, проведенное в диверсионной школе, куда он попал из немецкого лагеря «Тростенец».
Вспоминал, как легко давалась ему учеба. Особенно нравились химия и подрывные навыки, которым обучал курсантов капитан Бюллинг, а также чтение карт, ориентирование на местности и физическая подготовка под руководством обер-лейтенанта Генникса. Даже нацистские приветствия и лозунги вскоре стали привычны.
Но занятия, которые вел бывший поручик, белогвардеец Ельчин, у советских детей вызывали молчаливый протест и скрытые насмешки. Зачитывая отрывки речей Геббельса или главы из книги Германа Вирта «Происхождение человечества», Ельчин убеждал курсантов в превосходном устройстве нового немецкого порядка. Старик заворожен был мистической стороной нацизма, теорией о трех священных матерях, родоначальницах трех рас. Он по-своему толковал рунические знаки. Каждый раз в начале урока рисовал на доске Древо жизни, солнечное колесо с крестом бога Одина.
Отдельной страстью Ельчина были тайные общества — розенкрейцеры, софианцы, тамплиеры. В древних манускриптах пожилой русский полковник искал предсказание гибели СССР и возвышения Германии. Ельчин выпивал. По ночам из офицерского корпуса доносилась отдаленная музыка, пьяные голоса.
Опасаясь доносчиков, мальчики не откровенничали друг с другом, но пятнадцатилетний Алёша чувствовал, что другие курсанты, как и он, ненавидят Гитлера, крики «зиг хайль» и рассуждения о неизбежной победе нацизма. Воронцов мечтал только о том, чтобы скорее получить задание и оказаться у «своих».
Отогнав воспоминание, Алексей поднял взгляд на однорукого майора.
— Если бы я мог чем-то помочь, поверьте, я бы давно это сделал.
Аус встал, одергивая пиджак.
— Всего хорошего, товарищ Воронцов.
Он направился к двери. Алексей окликнул:
— Погодите, Юрий Раймондович. Помните первое мая? Вы тоже были на пикнике. Нина Бутко принесла патефонные иголки. Жестяная коробочка, на ней изображение собаки, которая слушает граммофон… И надпись по-немецки.
Воронцов попросил у майора блокнот и карандаш, довольно точно воспроизвел картинку.
— Ведь эти иглы очень трудно достать.
Аус пожал плечами.
— Могла купить по случаю. В Риге, в Ленинграде.
— Нет, об этом знали бы ее родители. Я помню, Ангелина Лазаревна очень удивилась, увидев целую коробку.
Алексей подписал изображение: «Die Stimme seines Herrn».
— Собака слышит голос своего хозяина.
Майор рассматривал картинку, про себя удивляясь наблюдательности Воронцова. Думал, что рано вычеркивать инженера из списка подозреваемых — черт знает, что в голове у человека, который прошел концлагерь, успел побыть немецким диверсантом, а в конце войны, еще мальчишкой, работал в отделе переводов и шифрования советской контрразведки.
В подразделении «К» сообщили, что после болезни Воронцов сам попросился на незначительную должность куда-нибудь подальше от Москвы. Предложили Хутор № 7, где требовались специалисты разного профиля, которые могли бы совмещать функции тайного надзора над безопасностью Комбината.
Вроде бы всё сходится, да и наверняка каждый сотрудник проходит тщательную проверку. Но ведь никто из его окружения даже не догадывался о прошлом инженера. Значит, навыки маскировки он мог применить и для сокрытия связи с врагом.
— Что ж, спасибо и на том, — Аус убрал блокнот во внутренний карман.
— Это может ничего не значить, — словно преодолевая внутреннее сопротивление, добавил Воронцов, — но, когда я был в гостях у доктора Циммермана, точно такую же коробочку иголок принес комсорг Велиор Ремчуков.
В дверь постучали. В палату вошла Таисия Котёмкина в нарядном платье с красными маками, в лаковых лодочках. Смутилась, увидав майора.
Аус поднялся.
— Проходите, Тася, мне уже пора.
Женщина торопливо оправдывалась:
— А меня из месткома прислали. Вот, продуктовый набор. Говорят — снеси товарищу Воронцову, он всё же твой сосед. Сгущенка тут, бульон куриный, яблоки «белый налив»…
На ее лице, подкрашенном неумело, не в лад с ее природной красотой, блуждала виноватая улыбка.
— Всё это не нужно, зачем, я же вам говорил, — заспорил Воронцов, но Таисия уже обметала платочком пыль, выкладывала банки на тумбочку.
Аус вышел и прикрыл за собой дверь.
Сердце, о котором и думать забыл на время, вдруг напомнило о себе острым уколом. И вот она вернулась — как тихий непрерывный визг пилы, тонкая, нудная боль.
Отказаться от ужина не получилось. Рюмка настойки под ароматный борщ, голубцы со сметаной, крепкий грузинский чай. Жена Арсения Яковлевича, милая и тихая женщина, увела детей.
Гаков звонил главному энергетику с недавно установленного личного телефона, выяснял какие-то производственные вопросы. Аус сел за шахматы с Павлом.
— Что-то не видно твоей подружки. Эта эстонская девочка, как ее имя?..
— Эльзе Сепп. Мать ее не пускает. Сейчас много работы на огородах.
— Ты знаком с ее семьей?
— Только с братьями.
Павел поднял на майора ясный, прямодушный взгляд.
— Почему вы спрашиваете?
Аус переставил фигуру. Арсений Яковлевич вернулся в комнату, прислушиваясь к разговору.
— Ты ведь знаешь, мы расследуем гибель людей на Комбинате. Любая мелочь может стать важной зацепкой. Например, ты не пытался узнать у Эльзе, где их отец?
— Кажется, погиб в войну. Он был партизаном.
Гаков и майор обменялись короткими взглядами, думая об одном и том же. Парень, увлеченный игрой, пытался выбраться из ловушки, расставленной его ладье.
— Эта девочка, она комсомолка?
— Нет, но я убедил ее вступить, — Павел радостно улыбнулся. — Рассказывал ей о Москве. Эльзе хочет приехать к нам в гости, посмотреть Мавзолей и Кремль. Я ее, конечно, пригласил.
— Шах и мат, — объявил Аус. — Уж не обессудь.
— Дядя Юри, давайте еще партию! Я отыграюсь, — парень смотрел умоляюще.
Майор покачал головой.
— В другой раз, Павка. Поздно, пора тебе спать.
Гаков вышел проводить гостя. Зашел разговор о Бутко. Аус рассказал, что Воронцов просит о закрытии дела по примирению сторон.
— Хорошо бы так, — обрадовался Арсений. — Тарас от горя помешался, это ясно. Осудить легко, а нужно иметь милосердие… Ведь и мы недоглядели. Партийный актив, да я сам… Гложет меня эта мысль — не уберег я Нину.
— У вас, кажется, нет патефона? — спросил майор.
— Нет, всегда Бутко приносили. Я больше люблю живую музыку.
— А где покупают иголки? Вы не в курсе?
Гаков покачал головой.
— Арсений Яковлевич, между нами — что за человек Велиор Ремчуков? Как он попал на Комбинат?
— Он сам, кажется, из Кирова. На Комбинате с ноября прошлого года. Прибыл по рекомендации нарвского обкома. Кончил областные партийные курсы. Претензий к его работе особых нет. Ведет учет, вовлекает молодежь в самодеятельность. Проводит политинформации…
— Ремчуков пытался ухаживать за Ниной?
— Что сказать… Она многим нравилась.
— Как думаете, он способен на убийство?
Гаков вынул пачку «Казбека», предложил папиросу майору, закурил сам.
— Тут как в хорошем детективе — убить мог любой из нас. И у меня был мотив, если рассуждать со стороны… Но Велиор ни при чем. Он в тот вечер уехал в Нарву, в санаторий.