Ремчуков поднялся, достал мельхиоровый заварочный чайник.
— Что она покупала?
— Духи… Кажется, «Ландыш». Меховую горжетку. Мы заходили в ателье.
Аус изучал каждое движение собеседника, но не видел ничего необычного. Спокоен, сдержан. Может быть, даже чрезмерно для такой ситуации.
— Мы выяснили, что в Таллине вы с Ниной заходили в ювелирный магазин. Присматривали обручальные кольца. Продавщица узнала вас и Нину по фотографии.
Ремчуков разлил по стаканам чай. Аккуратно поставил на место чайник, чистым полотенцем вытер капли на столе.
— Нина любила украшения. Она выбирала подарок для матери — золотые часики с браслетом. А кольца мы примерили в шутку. Признаться, это я предложил. Хотел, чтобы она понимала, как серьезно я к ней отношусь.
Майор отхлебнул чая. Крепкий, ароматный. Чабрец, мята.
— Травы добавляете?
— Да вот, из месткома женщины принесли.
— Вам ведь и путевку в санаторий в месткоме дали? На майские праздники?
— Смешно вышло с этой путевкой. Самые ответственные дни — майская демонстрация, концерт. На части разрывают, а тут надо ехать в санаторий.
— Но вы всё же поехали?
Велиор развел руками.
— Уговорили, неудобно было отказаться. Усиленное питание, процедуры. А я, признаться, очень устаю на работе.
«Скользит, как уж, и на всё есть ответ». Майор почувствовал некоторую досаду, но тут же одернул себя. Что ж, человек неприятный, начетчик, педант. Но нет у следствия никаких оснований подозревать его в убийстве.
— А вы сами как предполагаете — кто мог убить Нину Бутко?
— Вот уж увольте от предположений. Не я назначен расследовать это дело, вам лучше знать.
— А вот фотограф Кудимов… Вы с ним, кажется, были дружны?
— Не то что дружны, общались по работе… Он рисовал транспаранты к демонстрации. Вел фотоархив.
— Вам не приходилось слышать про лесных партизан?
Ремчуков рассмеялся.
— Вы сказали, хотите задать пару вопросов. А тут целая беседа под протокол.
Аус улыбнулся в ответ, отпил чая.
— Уж извините, но мы навели справки… Такая работа. И выяснили, что в Ленинграде вы часто посещали библиотеку. Нам даже прислали список книг…
Ремчуков шевельнулся на стуле, по его лицу скользнула тень.
— Вы брали книги по истории марксизма-ленинизма, учебники английского, философские работы… И, что мне показалось странным — много книг о мистических культах, о Древнем Египте.
— Да, действительно. Я собирался писать диссертацию.
— Написали?
— Нет, охладел к этой теме.
Хозяин поднялся, подлил гостю заварки из мельхиорового чайника. Аус выпил — отчего-то он чувствовал жажду. И снова сердце тянуло куда-то ноющей болью, било прерывисто, будто отстукивало морзянку.
Ничего конкретного предъявить Ремчукову Аус не мог. Ни улик, ни сколько-нибудь доказательных подозрений. Попрощался, вышел из комнаты с каким-то тягостным чувством. Казалось, упустил в разговоре нечто важное, позволил секретарю перехватить инициативу.
Патефон, коробка с иглами — может, Воронцов намеренно его направил по ложному пути? Нет, рано снимать подозрения с инженера. С такой биографией от человека можно ожидать чего угодно.
Подходя к домику, увидел в саду Жураву. В майке и тренировочных штанах, тот размахивал мускулистыми руками, делал наклоны, отдуваясь. Завидев Ауса, бросил гантели.
— Товарищ майор, а я-то думаю, куда он запропал. Новости у меня интересные. Помните пуговицу с кусочком голубой материи, которую нашли в ателье Кудимова? Так вот, я сегодня видел человека в рубашке с такими же пуговицами!
— Кто же это был?
— Да вы погодите… Я к пуговкам пригляделся, а пиджак у него был застегнут. Я попросил закурить, он, пока искал спички, так и раскрылся! И вот смотрю — на рубашке все пуговки одинаковые, а нижняя возле пояса — другая. И там кусочек материи надставлен… Точно с той рубашки улика, я даже в дело заглянул, чтоб подтвердить.
Сердце опять остро и долго уколола игла. Аус поморщился, в кармане выдавил из пачки еще одну таблетку валидола, потихоньку бросил в рот. Щенячья радость Журавы все больше раздражала.
— Да говори, на ком видел рубашку.
Журава вздохнул, словно жалея расставаться с любимой игрушкой.
— Парень, рабочий. Из эстонцев. Числится в цеху окислителей. Звать его Осе Сепп. У него еще брат есть, близнец. Тоже работает на Комбинате.
— Сепп, — припомнил майор. — Да, это брат той девушки, Эльзе. Надо его допросить.
Снова сердце, на этот раз почти нестерпимо. Земля качнулась под ногами, поплыла. Что такое со мной? — Аус тряхнул головой, взялся за притолоку.
— Так я уже с мастером поговорил, — улыбнулся Журава. — Чтоб завтра его отправили к нам в отделение.
Майор достал папиросу.
— Глупость ты сделал, лейтенант.
— Отчего?
— Предупредил подозреваемого. А вдруг он виновен? Скроется, убежит.
— Да куда он денется с Комбината, Юри Раймондович? Придет на работу, мы его и прихлопнем, как муху. Я сам пойду с утра, приведу его к нам в участок.
— Ладно, — кивнул майор. Он почувствовал тошноту и вспомнил, что ничего не ел с двух часов. — Пойдем-ка, чего-нибудь перекусим. Вобла у нас оставалась?
— Воблы целый мешок! И пиво есть. Будете?
— Буду, отчего же нет?
Аус направился к умывальнику. Снял пиджак, намылил руку, лицо и шею. И, ополаскиваясь, вздрагивая от стылой воды, почувствовал головокружение. Сердце билось тяжко и быстро. Да что со мной?..
Боль сковала всю левую сторону, словно от деревянной руки вся половина тела сделалась деревянной. Аус упал.
Сквозь вату, которой будто обложили голову, что-то кричал Журава. В сумрачном небе показалась широкая полоса света.
О Таисии вспомнил Аус, увидал ее лицо. Нет, то всадник на коне, с копьем, в сияющих доспехах. Скачет Георгий небесным полем, полощется красное знамя. Тянет копье Георгий: «Хватайся, держись!»
Видит Аус — снова на месте вторая рука, когда-то изувеченная осколком. Хватается за копье, вздымается ввысь.
И вот уже он, русский эстонец Юри Аус, большевик и сын большевика, скачет на добром коне среди небесного воинства. Он слышит музыку — играет труба, и поют голоса, будто в церкви. И радость заливает сердце, словно он возвратился домой, к потерянным близким.
Он видит рядом товарищей. И вечность, и свет.
Телега с комбината
Мать возилась у печки, легким топором колола щепу на растопку. Эльзе раскатывала тесто для ржаных лепешек. На дороге послышался стук лошадиных копыт и скрип колес. Негромко, тревожно переговаривались мужские голоса. «Видно, кто-то везет сено с лесной делянки», — подумала девочка. Но скрип неожиданно затих. Люди остановились возле их дома.
Матушка разогнула спину, замерла, будто перед ней проскочил Ahvatlev — домовой. Эльзе сделалось страшно от ее взгляда.
— Выйди, узнай, что им здесь нужно.
Девочка бросилась в сени, вылетела на дорогу. У калитки стояла телега, накрытая мешковиной, будто бы с картошкой. Смирную лошадь соловой масти держал за уздечку человек с Комбината, мастер цеха. Рядом стоял председатель совхоза Рандель, отец Айно. Он сказал по-эстонски:
— Позови мать.
Эльзе почувствовала, как в груди образовалась пустота, сердце ухнуло в эту бездну, выскочило наверх, куда-то в горло. Стало трудно дышать.
Матушка вышла, вытирая руки передником.
— Здравствуй, Мара, — проговорил Рандель. — Будь стойкой, женщина.
Начальник с комбината сказал по-русски:
— Прости, мать. Горе мы тебе привезли. Такие вот дела…
— Кто? — спросила мать председателя.
— Осе, — ответил он.
Пожилой мастер откинул рогожу на телеге. Там лежал кто-то белый, одутловатый, с синими пятнами на коже, с черным провалом рта.
«Это не он! — хотела крикнуть Эльзе. — Вы ошиблись, это не мой брат Осе!»
Но мать узнала сына. Медленно подошла. Наклонилась, обняла жуткую голову мертвеца и словно окаменела.
По дороге торопливо шли соседи — тетка Линда, жена председателя, старуха-плакальщица Рута, с ними еще две женщины. Линда хотела тронуть матушку за плечо, но та выпрямилась, отстранилась. Поздоровалась с каждой по имени. Обратилась к усатому Ранделю:
— Что чужаки сделали с моим сыном?
Она даже не взглянула на русского мастера, как будто его тут не было.
— Осе выпил серной кислоты, — отвечал председатель. — Верно, по ошибке.
Эти же слова он повторил по-русски. Мастер кивнул сокрушенно.
— Выходит, несчастный случай. Такая судьба.
Женщины, столпившись у телеги, с жадным вниманием рассматривали покойника.
— Отнесите его в комнаты, — проговорила мать и, повернувшись, пошла в дом.
Мужчины поспешили накрыть тело рогожей. На лицо Осе упала тень; Эльзе показалось, что веки братца приоткрылись и белые глаза без зрачков уставились на нее. Девочка всхлипнула от ужаса, но зажала себе рот ладонью. Не кричи, не показывай радости, не лей слезы при посторонних — так учила мать.
Стол, на котором рассыпана была ржаная мука, плакальщицы наскоро вытерли и вынесли на середину комнаты. Шепотом неслись слова: мыло, вода, полотенце.
Матушка села на лавку, кивнула на сундук. Рута по-хозяйски откинула крышку, вынула новое полотенце из приготовленных в приданое Эльзе. Мужчины внесли Осе, накрытого рогожей, положили навзничь на стол.
Эльзе хотелось кинуться к матери, целовать ее руки и молить прощения за обман, за тайные чувства к чужаку, за убийство толстого шофера. Это она впустила смерть в их дом! Но мысль о том, что матушке откроется ее преступная жизнь, была невыносима.
Женщины разжигали печь, лили воду в чайник и в жестяные ведра. Линда подошла к матери.
— Скажи Эльзе, пусть пойдет на двор. Рано ей смотреть, как обмывают мужчину.
Мать равнодушно качнула головой. Но вдруг спохватилась:
— Где мой сын Вайдо?
— Я приведу его, матушка, — вскинулась Эльзе.
Она почему-то знала, что найдет брата в лесу.
Огибая хутора, поселки и пашни, лес тянулся от русской границы до самой Тойлы и дальше вдоль побережья на запад. Вальтер говорил, что лесом можно тайно пройти до самого Вильно, если двигаться по ночам, не разжигая костра. Лес кормил, давал тепло, укрывал и защищал. Эльзе верила — это Лес и Земля тогда, на пороге весны, спасли ее от гибели. И теперь, добежав по тропинке д