Как будто сам не поняв того, что сказал, он, очевидно, стал доискиваться объяснения, болезненно напрягая разум, что заметно было по судорожному сокращению мускулов лица. И вдруг он впал в каталептическое состоите, из которого доктор Б. скоро вывел его. Но момент ясновидения миновал.
Передаю читателям этот факт в таком виде, в каком он произошел на моих глазах, при чем воздерживаюсь от комментариев. Следует ли в этом случае допустить, что субъект подчинился влиянию моей собственной мысли, когда доктор приказал ему отвечать мне? Или же он, независимо от меня, «отрешился» и видел вне пределов нашего мира? Не берусь решать. Быть может, это отчасти объяснится дальнейшим ходом этого рассказа.
Однако, признаюсь откровенно, возрождении моего друга и его обожаемой спутницы на Марсе, соседнем с нашим и замечательно похожем на тот, который мы обитаем, хотя он древнее и, вероятно, более подвинут на пути прогресса, это возрождение, повторяю, может казаться в глазах мыслителя логическими и естественным продолжением их земного существования, так скоро прерванного.
Без сомнения, Сперо был прав, объявив, что материя не такова, какой она кажется; что видимое обманчиво; что всего реальнее невидимое; что душевная сила неуничтожима; что с абсолютной точки зрения бесконечно-великое тождественно с бесконечно-малым; что небесные пространства не суть непроходимы, и что души – это семена планетных человечеств. Кто знает, может быть философию динамизма разоблачат когда-нибудь апостолы астрономии будущего? Не держит ли Урания в своих руках светоч, без которого никакая задача не может быть разрешена, без которого вся природа осталась бы для вас покрытой непроницаемым мраком? Земля должна познать тайну Неба, бесконечное должно объяснить загадку души и ее невещественных способностей.
Что неизвестно сегодня, то завтра обратится в истину.
Последующая страницы, может быть, дадут нам почувствовать таинственную связь, соединяющую преходящее с вечным, видимое – с невидимыми; Землю – с небом.
Часть III. Небо и земля
I. Телепатия
Магнетически сеанс в Нанси произвел на меня глубокое впечатлите. Часто вспоминал я о своем погибшем друге, об его исследованиях неизведанных еще областях природы и жизни, об его искренних и оригинальных стремлениях решить таинственную загадку бессмертия. Но воспоминаете о нем всякий раз наводило меня на мысль о возможности нового воплощения на планете Марс.
Идея эта представлялась мне, пожалуй, смелой, фантастичной, но ничуть не нелепой. Расстояние отсюда до Марса – равно нулю в смысле передачи силы тяготения; оно также очень незначительно для передачи света, так как всего нескольких минуть достаточно для того, чтобы световая волна могла перенестись через эти миллионы верст. Я думал о телеграфе, о телефоне, о фонографе, о внушении магнетизером своей воли субъекту на расстоянии нескольких километров и часто задавался вопросом, не может ли какое-нибудь чудесное открытие науки перебросить мост между нашим миром и его родственниками в бесконечном пространстве?
В следующие вечера, наблюдая Марса, я был рассеян и думал о разных посторонних вещах. А между тем планета была чрезвычайно интересна, в особенности тогда – весной и летом 1888 года. На одном из его материков, а именно в Ливии, произошли сильные наводнения, подобные тем, которые астрономы наблюдали в 1882 году, и в других случаях. Можно было убедиться, что его метеорология и климатология неодинаковы с нашими, и что воды, покрывающая приблизительно половину поверхности этой планеты, подвергаются странным перемещениям и таким периодическим изменениям, о коих земная география не может дать ни малейшего понятая. Снега северного полюса значительно убыли. Это доказывает, что лето в этом полушарии было довольно жаркое, хотя температура и не была так повышена, как на южном полушарии. Впрочем, замечалось очень мало облаков на Марсе во все время наших наблюдений. Но странное дело, меня более всего интересовали не эти астрономические факты, весьма важные и служащие основой для наших выводов, а именно то, что загипнотизированный субъект сказал мне о Георге и Иклее. Фантастические образы, мелькавшее в моей голове, мешали мне делать серьезные научные наблюдения. Я упорно размышлял о том, может ли существовать общение между двумя существами, очень отдаленными друг от друга, и даже между мертвым и живым, и каждый раз я старался убедить себя, что подобный вопрос сам по себе противен науке и не достоин обсуждения.
Однако, что же, наконец, мы называем «наукой?» Что есть в природе «ненаучного?» Где границы настоящей науки? Разве скелет птицы в действительности имеет более научный характер, нежели ее яркие, цветистые перья и ее нежное, мелодичное пение? Разве скелет хорошенькой женщины более достоин внимания, чем строение ее тела и ее живой образ? Разве анализ душевных волнений не «научен»? Почему же «ненаучно» доискиваться, может ли душа видеть вдаль и каким образом? И потом, что за странное тщеславие, что за наивное самомнение воображать, будто наука сказала свое последнее слово, будто мы уже знаем все, что можно знать, будто наших пяти чувств достаточно для познания природы и вселенной? Если мы сумели распознать некоторые силы, действующие вокруг нас – тяготение, теплоту, свет, электричество – из этого еще не следует, что не существовало других сил, которые ускользают от нас, потому что наши чувства не способны их воспринимать. Не эта гипотеза нелепа, а нелепа наивность педагогов и классиков. Мы смеемся над идеями астрономов, физиков, врачей, богословов, живших три века тому назад, а не пройдет еще трех веков, как наши преемники в науке будут смеяться в свою очередь над понятиями тех, кто имеет претензии все знать.
Врачи, которым я сообщал пятнадцать лет тому назад рассказ о магнетических явлениях, наблюденных мною при известных опытах, все отрицали. Недавно я встретился с одним из них в Институте.
– О, – отвечал он не без лукавства, – тогда это был магнетизм, а нынче – гипнотизм, и мы занимаемся его изучением. Это дело совсем другое.
Мораль такова: не будем ничего отрицать с предвзятым намерением. Станем лучше изучать, наблюдать; объяснение придет само собой после.
Находясь в таком состоянии духа, я стал ходить взад и вперед по своей библиотеке и вдруг случайно мне попалось на глаза прелестное издание Цицерона, которое я что-то давно не замечал. Я взял один из томов, машинально открыл его наугад и прочел следующее:
Двое друзей прибыли вместе из Мегары и остановились на разных квартирах. Едва успел один из них заснуть, как увидел перед собой своего товарища по путешествию, который объявляет ему с печальным видом, что хозяин гостиницы замышляет убить его, поэтому он умоляет своего приятеля поспешить к нему на помощь. Тот просыпается, но, убежденный, что это простой сон, немедленно опять засыпает. Друг является ему вторично и заклинает его поспешить, потому что убийцы сейчас войдут в его комнату. Встревоженный и удивленный упорством этого сновидения, он собрался было идти к своему приятелю. Но здравое размышление и усталость одерживают верх; он снова ложится. Тогда друг является в третий раз – бледный, окровавленный, обезображенный.
– Несчастный, – говорить он, – ты не пришел, когда я умолял тебя! Все кончено: теперь отомсти за меня. На восходе солнца ты встретишь у городских ворот повозку с навозом. Останови ее и вели выгрузить – ты найдешь мой труп, спрятанный внизу. Позаботься о том, чтобы мне оказали погребальные почести и преследуй моих убийц.
Такая неотвязность сновидения, такая последовательность в подробностях не позволяют колебаться далее; друг встает, бежит к указанным воротам, застигает повозку, останавливает возницу, который смущается, и после недолгих поисков труп убитого найден.
Этот рассказ как будто нарочно попался мне на глаза, чтобы подтвердить мои взгляды насчет того, что в задаче науки много неизвестных. Без сомнения, нет недостатка в гипотезах для объяснения этого явления. Можно сказать, что дело происходило вовсе не так, как рассказывает Цицерон, что оно прикрашено, преувеличено, что двое приятелей, прибывших в чужой город, всегда могут опасаться несчастья; что если тревожатся за жизнь близкого человека, да еще после утомительного путешествия и среди ночной тишины, то легко может присниться, будто он жертва убийства. Что касается эпизода с повозкой, то путешественники, может быть, видели ее во дворе гостиницы и, вследствие ассоциации идей, она оказалась связанной с сновидением. Да, можно привести сколько угодно гипотез в объяснение, но все это не более как гипотезы. Допустить, что действительно существовало общение между мертвым и живым – также гипотеза.
Но, может быть, происшествия такого рода редки? Не думаю. Я помню, между прочим, рассказ одного старого друга моей юности, Жана Беста, основавшего журнал «Magasin pittoresque»[43] в 1833 году, вместе с моим знаменитым другом, Эдуардом Шартоном, умершим несколько лет тому назад. Это был человек серьезный, хладнокровный, методичный. Всем знавшим его известно, насколько он был спокоен и как разум его был далек от всего фантастического. И что же? С ним, когда он еще был ребенком пяти-шести лет, произошел такой случай:
Случилось это в Туле, на его родине. Однажды вечером он лежал в своей постельке, но не спал. Вдруг он увидал, что мать его входит в комнату, идет дальше в соседнюю гостиную, где отец его играл в карты с приятелем. А между тем больная мать его находилась в то время в По. Ребенок тотчас же вскочил с постели и побежал за матерью в гостиную… где, конечно, не нашел ее. Отец побранил его с некоторой раздражительностью и велел идти спать, сказав, что верно это ему приснилось. Ребенок, поверив, что это в самом деле сновидение, постарался заснуть. Но несколько часов спустя, когда он опять-таки лежал с открытыми глазами, он вторично и очень отчетливо увидал мать, снова проходившую мимо него. На этот раз ребенок бросился к ней, желая обнять ее. Но она немедленно скрылась. После этого он не захотел больше ложиться и оставался в гостиной, где отец его продолжал играть.