Часть 4Ангарск
Глава 1Атомный гигант
Как же он начинался, АЭХК? Ангарское управление строительства (начальник Р. С. Зурабов, главный инженер С. Н. Алёшин) с честью справилось с задачей возведения крупнейшего объекта Приангарья. В октябре 1954-го на место стройки прибыли два строительных полка и с ними два стройбата.
Общая численность строителей – вольнонаёмных, военнослужащих и заключённых – достигала тридцати тысяч человек.
Строительство и эксплуатация Ангарского комбината потребовали таких громадных материальных, финансовых затрат и притока кадров, что отодвинули исполнение программы развития Ангаро-Енисейского региона по вовлечению в народное хозяйство природных ресурсов Восточной Сибири. Там, где вдоль Ангары на сотни километров тянулась ровная, словно скатерть, долина, уничтожалось приволье для уток, коз, кабанов. На территории, отведённой для ТЭЦ, строители-охотники на зорьке отстреливали глухарей. Копая котлован в Юго-Восточном посёлке, экскаваторщик ковшом черпал грунт вместе с костями мамонта. И тому покоя не дали!
И через три года после того, как директор строящегося предприятия Виктор Новокшенов повалил первую сосну вековой ангарской тайги, был произведён пуск первой очереди атомного производства. И вот 21 октября 1957 года заработали 308 газовых диффузионных машин. Через полгода в работу включился весь первый корпус, а дальше – один за другим вступали в строй все четыре километровых корпуса, с ними жилой массив и громадная производственная инфраструктура.
Цех газовой диффузии
Подобное производство имелось только у американцев, и они надеялись сохранить монополию, ведь Европа и Советский Союз были разорены войной. Но не тут-то было! Наперекор всему, как чёрт из табакерки, выскочил Новокшенов со своим заводом и устроил претендентам на мировое господство ядерный паритет. Сегодня бешеные сроки ангарского строительства, когда основные центры науки и заводы-поставщики располагались на западе, за Уралом, могут показаться чудом, но оно свершилось. Не обошлось и без сюрпризов в жилом посёлке. Фортель, выкинутый при строительстве Дома культуры, вынудил обескураженного заказчика надолго заморозить стройку. Причина приостановки работ оказалось такая, что не догадаться здравому человеку, сколько ни старайся. Просто-напросто здание построили центральным входом к лесу, а запасным – к городу.
Построили, посмотрели, а оно – наоборот! Вы представляете? Бывает же такое! Оставалось просить, как в доброй сказке, чтобы избушка повернулась к лесу задом, а к людям передом, но она не поворачивалась. Пришлось заняться перепроектированием отвернувшегося от народа Дома культуры. Но, как говорится, нет худа без добра. Новый проект явно пошёл на пользу ангарскому очагу культуры. Грандиозный стеклянный фасад, редкий по тем временам, украсил не только сооружение, но и всю панораму центральной площади.
В 1963-м, выпускном, году мы писали дипломы на комбинате в том же студенческом составе. Марченко обладал восхитительным по красоте лирическим баритоном, которым мы в урочный час заслушивались, позабыв обо всём на свете, за застольем, украшенным бутылками от винных производителей. Протяжные напевы и раскатистые рулады, разносившиеся из студенческого обиталища, не служили помехой жителям посёлка. Красивый сольный голос исполнителя, обладающего богатым песенным репертуаром, отзывался благостью в душах прохожих. К тому же, в беззаботные советские времена по праздничным и выходным дням народ не знал иных развлечений, как пиршество в тесной дружеской компании. Не обременённые дачами, машинами и заботами частного предпринимательства, трудящиеся предавались раскрепощению души, о чём свидетельствовали наперебой рвущиеся из распахнутых окон народные напевы. Можно было устраивать конкурс народного творчества, но до этого никто не додумался.
Но потехе час, а делу – время. Дипломная комната нам была выделена в заводоуправлении комбината, а именно в одном из бараков, построенных на полпути из жилого посёлка до промплощадки. Ознакомительную беседу с дипломниками провёл главный инженер комбината Иван Сафронович Парахнюк, участник Великой Отечественной войны, являющий собой образец технического интеллигента. Он разъяснил роль и место комбината в атомной отрасли, с гордостью доложил о достижениях комплексной автоматизации производства, в котором бригады сменного персонала численностью в пять человек обслуживали гигантские технологические корпуса. В то время страна была помешана на автоматизации, даже трактор в фильме «Дело было в Пенькове» обрабатывал колхозное поле самостоятельно, без тракториста, отдыхавшего в тенёчке лесополосы. Уж если в Пенькове запускали тракторы-роботы, то на атомном полигоне отставать было негоже.
На той встрече Иван Сафронович привёл пример яркой трудовой деятельности выпускника нашего факультета Владимира Дрождина. «Быстро вникает в дело, настойчив, широко смотрит», – отзывался главный инженер о молодом специалисте. Его фотографии запомнились мне в год поступления на физтех. С факультетских стен широко улыбался симпатичный юноша, тогдашняя институтская знаменитость, кандидат в мастера спорта СССР по беговым конькам. Занятия большим спортом он успешно совмещал с учёбой, получив в институте диплом с отличием. Как правило, студенты добивались высоких достижений или в спорте, или в учёбе, но совместить их могла личность, особо отмеченная свыше. Очное знакомство с Дрождиным произошло теми же осенними днями на волейбольной площадке, на которой любители перекидывания мяча через сетку сходились в часы обеденного перерыва. В то время он занимал должность начальника Отдела техники безопасности и вникал в деятельность всех подразделений комбината. Его уже готовили на большую перспективу.
Мне тогда и в голову не приходило, что практически всю производственную деятельность предстоит провести под его непосредственным началом. Защита наших дипломов прошла вполне успешно, если не считать частых откладываний из-за занятости директора, назначенного председателем ГЭК. Забот у Новокшенова в то время было выше крыши, комбинат два года работал в авральном режиме. Мои сокурсники для дипломной работы взяли темы расчёта каскадов обогащения урана. На заводе насчитывалось триста двадцать восемь блоков по двадцать две машины в каждом. Все это нагромождение, связанное в технологические цепочки, крутилось, вертелось и делилось. Дипломники получили арифмометры и приступили к заумным расчётам с точностью до шестого знака после запятой. Суть диффузионного метода деления урана в условиях вакуума сводилась к тому, что газовому потоку в делительной трубке (фильтре) придавался турбулентный (вихревой) режим, при котором через тончайшие микропоры с большей вероятностью проникали «лёгкие» и более подвижные изотопы урана-235, поступавшие в «отбор». «Тяжёлые» изотопы-238, оставшиеся в смеси с «лёгкими» перед перегородкой, многократно возвращались в делительный процесс и в конечном итоге отводились в «отвал». Трубчатые насадки тоже являли собой чудо из чудес. Диаметр их пор измерялся сотыми долями микрона, чтобы молекулы в них не толкались, как люди в очередях, а проникали через туннели по одной. В своё время режим турбулентности просто и наглядно продемонстрировал на экзамене по гидрогазодинамике студент УПИ Дмитрий Лобанов на конкретном примере. Дима закурил папиросу и выпустил изо рта такую запутанную струю дыма, что профессор пришёл в восторг от невообразимых переплетений больших и малых колец, пущенных вдогонку одно за другим и пересекающихся в вихревом потоке. Снова последовала глубокая затяжка, и профессору предстала, как противоположность турбулентному режиму, ламинарная дымовая струя[1]равномерного сечения по всей длине.
– Отлично, Лобанов! – воскликнул профессор. – Подобных демонстраций явления газовой динамики мне не приходилось видеть. Можете не отвечать на второй вопрос, ставлю вам уверенную пятёрку.
Урановая технология обогащения основана и держится на вакууме. На беседе с нами, студентами-практикантами УПИ, главный инженер комбината Парахнюк доходчиво довёл информацию о величине натечки атмосферного воздуха в технологическое оборудование: «Если проткнуть лист бумаги иголкой, то через такое отверстие поступит столько воздуха, сколько поступает через все соединения во внутренние технологические полости». Общая неплотность допускалась в пределах одного квадратного миллиметра, а ведь в корпусах было установлено семь тысяч машин и вдвое больше мощных компрессоров. Трубчатых делительных насадок, комплектуемых ярусами в машинных полостях, насчитывалось до ста пятидесяти миллионов штук. Если их выстроить в единую нить, то она могла дважды опоясать земной шар по диаметру. Немало секретов, которые долго хранились за семью замками, открыто сегодня читателю.
Когда-то думалось с опаской, сумеет ли молодёжь подхватить наши достижения? Ведь мы совершили невероятное, о чём до нас не смели и мечтать. И сделали это, пользуясь логарифмической линейкой, таблицами Брадиса, чертёжным кульманом и готовальней. Был ещё арифмометр, но не у всех. Смешными и напрасными кажутся сегодня те опасения. Потенциал молодого поколения генетически много выше нашего, и известный анекдот родился неспроста. Внук спрашивает: «Дед, как это вы создали атомную бомбу, запустили в космос человека, а ты не можешь набрать код на домофоне?» Это мы для них динозавры.
Мои сотоварищи погрузились в расчёты газодинамических потоков, меня же заинтересовала тема связующего центра всех этих блоков и каскадов, заполняющих корпуса, словно сотами улей. Связующий центр обогатительных корпусов, прозванный в обиходе «сердцем завода», подавал на диффузионный завод в строго дозированных расходах исходное сырье и принимал из корпусов обогащённые и обеднённые газовые смеси. Здесь не обходилось без процессов перевода сырья из твёрдого состояния в газовую фазу, потом наоборот – принимаемые газовые потоки под воздействием хладагентов конденсировались в ёмкостях обогащённого продукта (отбор) и обеднённого (отвал).
При изучении теории перехода вещества из одной фазы в другую мне удалось отыскать в Научной библиотеке Иркутского госуниверситета журнал «Техническая физика» за 1939 год, в котором учёные А. А. Гухман и А. И. Вейник разработали математическую модель процесса замораживания рыбы. Когда я применил «рыбные» расчётные формулы к урановым технологиям, то получил результаты, совпадающие с практическими данными. Есть яркая находка для дипломного проекта! Не зря же академик Ландау утверждал: «Метод важнее открытия».
За время подготовки к диплому я, по поручению Виктора Найдёнова и Станислава Тюпаева, трижды ходил к директору, обещавшему оформить во время московских командировок наши распределения в Ангарск, но после каждого возвращения он, ссылаясь на занятость, сообщал, что не исполнил наш наказ. Наконец, уже перед нашим отъездом, Виктор Фёдорович твёрдо пообещал, что примет нас на работу и без министерского направления. «Мне, конечно, дадут за вас в министерстве по шее, но видишь, какая она толстая, выдержит», – заверил меня директор, и, наклонившись над столом, постучал по шее ладонью. Эта шея стала залогом моего приезда в Ангарск вопреки полученному в институте направлению в Новоуральск, город моего детства и отрочества, затерявшийся между Свердловском и Нижним Тагилом.
Кстати, были курьёзные примеры трудоустройства молодых специалистов на ангарское производство. Анатолий Войлошников, выпускник энергофака Томского политехнического института, пришёл в кассу за билетом до «почтового ящика 79». Кассир, приглядевшись к странному пассажиру, ответила словами известной песни о невозвратной поре детства: «Билетов нет…» В строящемся городе Ангарске станции тоже не было, и Анатолий поехал до ближайшего населённого пункта Китой. Подъезжая к пункту, он увидел, что по лесу идёт трамвай. Что за явление? Рассказывали про медведей в городе, а здесь – по лесу трамвай! Видать, трамвай особого назначения, если движется тайным лесным маршрутом, тогда и привезёт куда надо.
Анатолий соскочил на полустанке и поехал трамваем, но тот увёз в обратную сторону, в посёлок Майск. Там сказали, что почтовых ящиков в посёлке много, а семьдесят девятый пусть ищет сам. Пришлось вернуться лесным трамваем до Управления ангарского нефтекомбината. Оттуда его послали на первую букву алфавита, в квартал «А», от которого недалеко «десятка», опять в лесу, но трамваи туда не ходили.
– А где искать «десятку»? – допытывался молодой специалист, не терявший надежды добраться до таинственного почтового ящика.
– Так она в тайге, но никто её не видел. Говорят, что под землёй…
Слухи о подземном заводе оказались сильно преувеличенными, хотя они гуляют до сегодняшнего дня. Не видели таинственный объект потому, что проезд к ней осуществлялся по закрытым ведомственным дорогам, а в народе созданное оценивалось по особому знаку качества.
Вот другое распределение. Игорь Петрович Витушкин, работник Отдела главного энергетика АЭХК, вспоминает, как его, в составе семерых студентов Куйбышевского индустриального института, за полгода до защиты диплома вызвали в деканат, где человек в штатском дал им направление на распределение в Старомонетный переулок Москвы. Там Игорю сказали, что в хозяйстве некоего Новокшенова нужен теплотехник.
– А где оно?
– В Ангарске.
– А где Ангарск?
– В Восточной Сибири.
Игорь впал в ужас от перспективы оказаться в Сибири, ещё и в Восточной, но человек в штатском дал день, чтобы он хорошо подумал над ответом. Подумав, как наказывали, Игорь дал согласие. На станции Майск, близкой к строящемуся Ангарску, молодого специалиста, прибывшего с Волги, встретили на директорской чёрной «Волге». Уже хорошо, а когда в пусковые годы ему начисляли зарплату в полторы тысячи рублей, то он решил, что лучше Сибири в мире места нет и не может быть. Килограмм мяса тогда стоил пятнадцать рублей, литр молока – два рубля сорок копеек. Игорь Петрович оказался востребованным специалистом в Отделе энергетики, подал более ста рацпредложений и великолепно проявил себя искромётной деятельностью в заводском Клубе весёлых и находчивых (КВН).
Случайных людей в отрасли не было. Опытных специалистов передовых предприятий подбирали службы ПГУ и отделы обкомов партии, предпочитая участников Великой Отечественной войны. Алексей Александрович Мартынов, ветеран АЭХК и его многолетний профсоюзный лидер, вспоминает, что когда-то на комбинате трудились две с половиной тысячи ветеранов войны. Они и на атомном производстве были как на передовой. Проверку кадров вели органы государственной безопасности. Сегодня история повторяется. Президент объявил о приоритете подбора управленческих кадров из числа военнослужащих, отстаивающих интересы государства в сражениях с украинскими нацистами и их натовскими хозяевами.
Но вот получен диплом. Узнав о намерении тройки ангарских дипломников остаться на комбинате, заведующий кафедрой Григорий Тимофеевич Щёголев произнёс знаменитую фразу: «Лучше Сибирью начать, чем ею кончить». Мне же судьба прописала новое место жительства как постоянное. Диплом в кармане, и настало время обернуться в Уфу, за невестой, Леонорой Яновной Марли, которая годом раньше была распределена на тамошний завод № 26 по строительству самолётных двигателей. Именно на нём в военные годы работал над конструированием лабораторного образца центрифуги профессор Ланге. В комнатушку планового отдела она ходила через ремонтный цех, в котором был изготовлен тот опытный образец. Наша переписка не прекращалась весь год, письма летели каждый день да через день, одно за другим, из Ангарска в Уфу и обратно. Руководство уфимского завода вникло в положение молодых специалистов и благословило новую декабристку, устремившуюся за женихом на сибирское поселение. В трудовой книжке «декабристки» появилась запись: «уволить в связи с переводом по месту работы мужа». С такой формулировкой нам оставалось одно – комсомольский союз скрепить брачным. Из Уфы – в Свердловск, где сыграли комсомольскую свадьбу в кругу не разъехавшихся сокурсников, друзей и близких родственников. В Ангарске – новый визит к директору, сдержавшему своё обещание. С первой встречи, состоявшейся в ведомственной гостинице «Южная», Виктор Фёдорович распорядился поселить прибывшую семью здесь же, с оплатой по тарифу общежития. Меня после короткой стажировки приняли сменным технологом в подразделение, по теме которого я защищал диплом, а супругу устроили на два месяца вожатой в летний пионерлагерь, затем, после проверки документов компетентными органами, экономистом в один из энергетических цехов комбината. Через полгода наша счастливая семейная пара въехала в однокомнатную квартиру. Оставалось жить и трудиться. Вместе со мной на комбинат прибыл Виктор Найдёнов, тоже с молодой женой Фаей. Виктор был устроен в структуру ИВЦ комбината, где в начале шестидесятых годов функционировала автоматизированная система управления производством (АСУТП); на её базе возник информационный вычислительный центр (ИВЦ) под руководством Г. А. Сергеева. С введением вычислительных машин здесь был простор расчётчикам и программистам, но со временем Виктор перебрался в Жёлтые Воды, что под Днепропетровском, оставив меня осваивать Восточную Сибирь. Третий наш комсомолец-доброволец, Слава Тюпаев, не дождался моего появления в Свердловске. Утомившись от ожидания, он отбыл по распределению в Свердловск-44. Позже, встречая его там, я ловил себя на мысли, что сама судьба, вмешавшись в намерения молодого человека, правильно распорядилась ими; в кругу товарищей-однокурсников он чувствовал себя как рыба в воде, а на чужбине мог не выдержать, потеряться. А «рыбку» Славка изображал классно, хотя и не в воде. По просьбе товарищей он разбегался по коридору общежития, отталкивался от пола и летел ласточкой по воздуху, длинный, тощий и лёгкий, затем приземлялся на грудь и скользил по полу, задрав ноги и собирая пыль.
Первое время на работу добирались паровозной тягой в стареньких вагонах ведомственного поезда, который подвозил трудовой народ от жилого посёлка до Первой проходной. Пассажиров набивалось полная коробушка, свет в вагонах исходил от свечек, вставленных в футляры. За проходной, охраняемой автоматчиками, двигались вдоль корпусов пару километров пешим ходом, заменяющим утреннюю зарядку. По зимнему морозу приходилось несладко, сколько ни утепляйся, а коленки дубели от нестерпимого холода.
Но летом – красота и наслаждение от прогулки по тропинке через лесок с таёжными цветами. Полевые жарки, сапожки, фиалки и саранки радовали глаз неприхотливостью и скромным очарованием. После уральской межсезонной слякоти сибирская погода круглый год радовала солнечными днями. Осень сухая, с прохладой по ночам и лёгкой изморозью на траве. Погода и сегодня здесь благоволит. «Середину земли», удалённую на тысячи километров от всех океанов, не достают шторма и шквальные ветра, не заливают ливни и не поражает град.
Условия труда и быта улучшались год от года. Ангарское Управление рабочего снабжения (УРС) было приписано к системе Минсредмаша и поставляло в магазины товары, каких в открытых городах было не отыскать. За ними съезжались покупатели из Иркутска и окрестных мест.
Распорядок рабочей недели на комбинате был необычен и хорош. Пятидневная рабочая неделя! Где это видано и где это слыхано? А на предприятии п/я 79 – пожалуйста! В мае 1959 года директор ввёл для дневного персонала эксклюзивный режим труда, принятый народом с горячим одобрением. Министерство требовало отмены ангарского чудачества, но директор оставался непреклонен, хотя на московском годовом отчёте схлопотал выговор со снятием премии и три года склонялся в столичных кабинетах как партизан и самодур.
Обстановка разрядилась, когда реформатор Хрущёв однажды призвал к переходу на пятидневную рабочую неделю, посетовав на отсутствие в Союзе подобного опыта. Тут-то министр Среднего машиностроения Ефим Славский не без гордости заявил, что один из его многотысячных коллективов уже несколько лет работает по новой системе труда и отдыха. Через день начальник ОТиЗ комбината А. М. Татаринов спецрейсом и со всеми материалами о передовом опыте вылетел в Москву. Затем в Ангарск понаехали комиссии, изучили новшество со всех сторон, и вскоре Советский Союз от края и до края перешёл на ангарскую пятидневку.
Итак, КИУ (комплекс конденсационно-испарительных установок), связующий узел всей технологической цепочки производства по обогащению урана. С вводом в 1961 году химического (сублиматного[2]) завода, или завода «С», комбинат получил сырьевую базу. На химическом производстве АЭХК исходное сырьё, тетрафторид урана, фторированием в факельных реакторах доводилось до гексафторида, очищалось, затаривалось в порошкообразном виде в баллоны объёмом один кубический метр и транспортировалось в здание № 3Б. Здесь баллоны устанавливались в электроиндукционные «корзины» (индукторы), в которых продукт прогревался до температуры сто градусов, испарялся и подавался в технологические корпуса.
По воспоминаниям директора химзавода Анатолия Алексеевича Лавелина, химическое производство рождалось в муках и с большими трудностями. На некоторых участках производства без противогаза было не обойтись. Выполнив необходимые операции, люди выходили на улицу, чтобы отдышаться. Однажды контролёр Князева оказалась в химцехе № 1 без противогаза, что было нарушением правил техники безопасности для нахождения в той категории помещений. Начальник смены В. Пырков, умница и душа компаний, пошёл за ней на поиски, но безуспешно. Хотя он и вернулся из мертвящего смрада, но спасти его медикам не удалось. Погибла и Князева.
Первым директором химического завода был назначен Андрей Максимович Пикалов, выходец с Алтая, окончивший школу с золотой медалью, а химфак Томского университета – с отличием. На Усольском химкомбинате отличник учёбы дослужился до начальника цеха, стал парторгом ЦК КПСС, потом – секретарём Ангарского горкомов партии по промышленности.
Заводной, с быстрой речью и сверлящим слух сильным фальцетом, вдобавок с огненной шевелюрой, он всегда привлекал к себе внимание окружения. Его и приметил В. Ф. Новокшенов, решив, что более заметного директора химзавода ему не подыскать. Главным инженером к нему приставили Ф. И. Косинцева, тоже с рыжим отливом волос, чтобы лучше сработались. Феоктист Иванович – выпускник физтеха УПИ, доктор технических наук, в Ангарск прибыл из родственного комбината Томска-7 (он же – Северск). По аналогии с сублиматным заводом «С», диффузионный завод назывался заводом «Т», но что могла обозначать эта таинственная буква? Ответ лежит в названии моделей диффузионных машин, начиная с машин типа «Т-15» и других, в которых применялись трубчатые фильтры. По трубчатой машине получил название и «трубчатый завод».
И кругом секретность. Вместо слова «уран» во всех засекреченных инструкциях и документах было пропечатано черным по белому: «металл», к примеру, «гексафторид металла» и его формула – МеF6. С этими заморочками попал в переплёт Евгений Ильич Микерин, главный инженер ПО «Маяк», работавший в Челябинске-40 начальником смены, когда он попался на глаза Л. П. Берии при обходе предприятия.
– Ты можешь доходчиво объяснить суть производства на комбинате? – обратился Лаврентий Павлович к молодому специалисту.
В туманных докладах руководящего состава он потерял надежду понять, зачем нужен комбинат. Евгений Ильич предельно просто изложил ему производственную цепочку, называя прямыми словами запретные понятия «уран» и «плутоний».
– Нашёлся хоть один человек, который ясно рассказал, что тут происходит, – удовлетворённый докладом, Берия пожал Микерину руку и отбыл по своему маршруту.
Режимные требования в отрасли были такими, что выше некуда, взять хотя бы трагический случай на АЭХК. В тот день двое демобилизованных договорились с сослуживцами, чтобы те пропустили их на территорию заводской столовой к знакомым девчатам, с которыми они подружились за время службы, но задержались по молодому делу, когда на пост заступили чекисты, только что прибывшие на охрану комбината. Видя такое дело, нарушители воинской дисциплины решили не объявляться с повинной и не подводить товарищей по сговору, а прорвались через охрану КПП-1 и выбежали из проходной, но их настигла автоматная очередь. День окончания службы стал последним днём их жизни.
…Производственное здание КИУ имело участок фреоновых установок для приготовления хладоносителя (рассола) с температурой минус двадцать пять градусов, подаваемого в дьюары коллекторов отбора и отвала, и блок вакуумных насосов для откачки воздуха и лёгких примесей из корпусов.
Для конденсации «проскочившего продукта» применялись промежуточные ёмкости, охлаждаемые твёрдой углекислотой, имеющей температуру минус 78 градусов Цельсия. Сопутствующие примеси улавливались в «осадителях» с охлаждением жидким азотом при температуре минус 195 градусов. Подразделение КИУ с его трёхступенчатой системой охлаждения часто называли холодильным отделением.
На щитовой площадке приборов контроля – рабочее место сменного технолога. Основные показатели круглосуточно фиксировались на лентах самопишущих приборов, этаких прообразов «чёрных ящиков», которые со временем стали устанавливаться на самолётах. Ленты с записями молчаливых свидетелей ведения технологического процесса ежесуточно снимались операторами и передавались в техбюро для анализа и выявления технологических нарушений.
На выходе из здания № 3, на клочке производственных площадей, материально-ответственным лицам приходилось крутиться в потоке перемещений, взвешиваний и контрольных замеров давления в ёмкостях. Начальником группы спецучета работал Анатолий Миронович Актуганов.
На комбинате работало два брата Актугановых. Старший из них, Алексей Миронович, участник Великой Отечественной войны, был приглашён на комбинат в 1957 году сотрудником отдела кадров Иваном Фёдоровичем Порошиным, который активно вербовал на АЭХК участников отгремевшей войны. Алексей Актуганов, в военные годы командир миномётного расчёта и парторг роты, работал в Первом отделе по обеспечению секретности документооборота. В основных цехах и на заводе-Т ведущие специалисты в спецпомещении отдела получали из узких окон документы с грифами секретности, знакомились с ними под роспись за отдельными столиками, задёрнутыми занавесками, и сдавали в те же окна. В этом святилище секретов тоже случались промашки. Владимир Иванович Исупов, выпускник УПИ, в Информационно-вычислительном центре комбинате быстро зарекомендовал себя высококвалифицированным специалистом, страдавшим, однако, некоторой рассеянностью и несобранностью, что свойственно талантливым людям. Когда его пригласили в Первый отдел для знакомства с важным документом, он в суматохе дня явился туда перед закрытием. Наташа Рябченко в тот день торопилась на свидание, для неё не менее важное дело.
Позабыв о посетителе, она закрыла его в рабочей комнате, поставила отдел на сигнализацию и была такова. Владимир Иванович, засидевшийся за изучением документа, через час подошёл к закрытому окошку и с ужасом осознал, что оказался в прочной ловушке. Как быть? Затаиться в секретной комнате до утра? Техничка, убиравшая коридор, замерла на месте, когда сверхсекретная дверь заговорила с ней человеческим голосом. Побросав средства нехитрого производства, она кинулась к охране.
По тревоге подняли воинскую часть. Автоматчики окружили здание управления, перекрыв пути отступления вражескому лазутчику, засевшему в сердце секретного фонда комбината всесоюзного значения. В переговоры с ним не вступали, сохраняя впечатления спокойной обстановки, усложнившейся, однако, тем, что сотрудница отдела Рябченко, возможная сообщница лазутчика, исчезла в неизвестном направлении. Перепуганную Наташу, возвратившуюся со свиданки к двенадцати ночи, у подъезда дома поджидала машина, и её без лишних слов доставили на место происшествия. Наташа отключила схему защиты, сняла с двери пломбу, и ворвавшаяся в помещение группа захвата «освободила» пленника. Приказом по комбинату совместная работа главных участников нарушения режима была оценена в лишение ста процентов премиальных начислений.
Меня направили инженером-технологом в смену «Б». В каждой смене трудились по пять-шесть аппаратчиков, из них два-три опытнейших работника, которые были надёжной опорой любому технологу. Кого-то из них назначали старшим аппаратчиком смены, в обязанность которого входили функции отбора проб поступающей в КИУ продукции и заполнения формуляров на ёмкости: где и когда они находились в работе. В смене «А» к таким корифеям относился Юрий Васильевич Маскальцов, награждённый орденами «Знак почета» и «Трудовая слава», и Виктор Гаранин. В смене «В» это были Николай Афанасьев, бывалый таёжник, Авим Вагин, Валентин Левченко и Владимир Клюкин: последний позже будет занимать инженерные должности технолога, начальника смены и нормативно-технического бюро завода; в смене «Г» – Лев Пушмин, человек твёрдых жизненных убеждений, и Михаил Лыков, прибывший из Верх-Нейвинска, и тоже орденоносец. В моей смене «Б» два аппаратчика-наставника, Вениамин Спиридонович Квакин и Владимир Иванович Герасименко, знали действующее оборудование как свои пять пальцев, с ними мне, вчерашнему студенту, сам чёрт не был страшен.
На магистральных трубопроводах, связывающих коллектора КИУ с технологическими каскадами корпусов, стояли регуляторы давления газовых потоков. Одни из них обеспечивали постоянное давление после себя (РДП), другие – до себя (РДД). К регуляторам устанавливали так называемые критические шайбы, по сечениям которых задавались расходы газовых потоков. Однажды один из регуляторов сбился с рабочего режима. Обратился за помощью к Герасименко:
– Володя, тут регулятор барахлит. Кто отвечает за настройку?
– В дневные смены вызывают специалиста из ДТС (дневная технологическая служба), а в ночные – сменный технолог.
Так мой вопрос бумерангом прилетел ко мне же.
Не успел я ещё изучить устройство регуляторов, производимых в Прибалтике, где развивались экологически чистые и привлекательные отрасли – электротехника, точное машиностроение, предприятия лёгкой и пищевой промышленности. Но прибалты исторически были подобны тому волку, которого сколько ни корми, всё равно в лес смотрит. После распада СССР они подались на вожделенный Запад, утратив достижения советского периода, и развернули оголтелую русофобию. Ждут, когда могущественный сосед в очередной раз призовёт их к соблюдению правил международного приличия.
К тому времени на диффузионном заводе объявились две острейшие проблемы. Если условный «норматив» неплотности общей заводской цепочки соответствовал иголочному проколу на листе бумаги, то на 1963 год этот лист был «изрешечён» отверстиями. Поступающая с воздухом влага в соединениях с фтором, самым агрессивным химическим элементом, приводила к образованию кислоты. Жару поддавали конструктивные недостатки в компрессорах диффузионных машин, приводящие к задеваниям лопастей о неподвижные элементы с явлениями «термореакции». Вдобавок рабочим продуктом забивались пористые диффузионные трубки, что приводило к газодинамическим возмущениям, смешению обогащённых и обеднённых потоков и к потере производительности машин. Доходило до того, что завод работал в безотборном режиме. Корпуса работали, а отбор в КИУ не поступал. Странно было держать отбор закрытым.
В итоге натечка воздуха составляла десятки килограммов за сутки при норме в полкилограмма. Воздух – первый враг обогатительных процессов. В отвальных ёмкостях скапливались воздушные мешки, препятствующие конденсации поступающего потока, порой приходилось снимать их с рабочих точек при заполнении всего на треть, чтобы иметь на коллекторе резерв. Нечто подобное творилось на коллекторе питания, где баллоны снимались с коллектора с остатками неиспарившегося продукта. Другой проблемой стал комплекс КИУ, смонтированный в здании № 3 с явно заниженными мощностями производства, что стало камнем преткновения для завода. Невозможно объяснить такую промашку, когда проектные мощности подразделения были перегружены в четырнадцать раз! Действующие установки задыхались от неимоверных перегрузок. Бывало, что по несколько раз за смену принимались оглушительно выть сирены, предупреждая о повышенной радиации, к ним привыкли и реагировали вяло. Вакуумные насосы захлёбывались, откачивая «хвосты» отборного продукта. Вместо одного-двух в работе одновременно находилось по три-четыре насоса из восьми, а то и больше, другие – на замене загрязнённого масла. Резерв зачастую отсутствовал.
Оборудование размещалось так плотно, что по узким трапам и переходам персонал перемещался по одному человеку, цепляясь за торчащие всюду конструкции. Руководство предпринимало срочные меры к строительству нового здания напротив корпуса № 2, что было дальше от столовой, от заводской проходной и всего бытового комплекса, но оказалось, что уже построенное здание № 3А опять не выдержит возрастающих нагрузок. Ничего не оставалось, как приступить к проектированию третьего здания КИУ под номером 3Б напротив корпуса № 3, а это ещё дальше от столовой, в которой персонал промплощадки получал бесплатное питание по талонам. На всю эту чехарду с момента пуска завода ушло шесть лет.
С проверками на комбинат приезжал заместитель министра Чурин и многочисленные комиссии. Директор и Борис Васильевич Науменко, руководитель расчётной группы, были вызваны в ЦК КПСС с отчётом о работе комбината. В кабинет товарища Гордеева, курирующего Минсредмаш, они входили и отчитывались поочерёдно. Причины аварийности были отнесены к отсутствию опыта в запуске столь масштабного производства. Прямой вины руководства комбината не было установлено, и оно было оставлено на должностях. К тому же Новокшенов в начале пятидесятых годов уже вытянул Уральский диффузионный завод Д-3 из подобного состояния, ему и в Ангарске карты в руки.
Борис Васильевич неспроста привлекался к ответственности перед ЦК. Выпускник Томского физтеха, он в Свердловске-44 перешёл в расчётно-теоретический сектор, где получил задание рассчитать пусковой режим всех диффузионных корпусов, которые вводились в строй где-то на востоке за три тысячи километров. Через полгода он справился с заданием и был отправлен туда, где нуждались в его расчётах. Расчётную группу диффузионного завода, бывшую «филиалом» отдела Науменко, на протяжении сорока лет возглавлял Олег Николаевич Дружинин. Столь длительный срок работы без карьерного роста объяснялся тем, что его участок был сверхответственным, требующим высочайшей теоретической подготовленности, которую не каждый одолеет и с которой не каждый справится. Заслуги Дружинина в 1974-м отмечены орденом «Знак Почёта». Его помощником был Дмитрий Репин, частый гость КИУ. К Олегу Николаевичу, человеку редкого великодушия и открытого сердца, мне приходилось заглядывать по вопросам подготовки технологических переходов, мы с ним охотно составляли компанию при посещении столовой. За оживлёнными беседами обед что был, что не был, даже не замечали, что по четвергам нам устраивали «рыбные дни».
В таких-то условиях в ночную смену однажды разорвалась ёмкость для осаждения «хвостов» откачки, подвергаемая в процессе работы глубокому охлаждению жидким азотом. Когда такой «осадитель» ёмкостью двадцать четыре литра после снятия с коллектора отогревался до температуры помещения, то сопутствующие химические элементы и их соединения переходили в газообразное состояние, создавая в замкнутом пространстве чудовищные давления. Если этого «злого джинна» по мере оттаивания не откачать из ёмкости, что предписывалось в обязательном режиме «тренировки», то прочнейшая сталь марки 1ХН9Т не выдерживала, и по сварочным швам корпус разрывало с выбросом содержимого в помещение.
То самое и произошло в злополучную ночную смену, когда серо-белое ядовитое облако мгновенно окутало треть помещения, отрезав моё рабочее место от выхода. Плотная белёсая пелена распространилась по зданию под самый потолок, угрожающе надвигаясь на щитовую площадку. Не отсидеться. Все технологические параметры оставались в норме. Мне предстояло действовать на свой страх и риск. По прямой связи сообщил начальнику смены, находящемуся на Центральном диспетчерском пункте завода (ЦДП), об аварийном выбросе газа и о том, что покидаю помещение. Но как? Шкаф с противогазами стоял при входе в здание, так что на индивидуальное средство защиты рассчитывать не приходилось. Запасной выход имелся в противоположном конце здания, в районе фреоновых установок, и через него можно было выйти, сбив пломбу, навешенную режимным отделом. Но при срыве пломбы надо было писать объяснительную записку, что тоже не прельщало.
Известно, что молодость славится безрассудством, и по этим сомнительным мотивам я решил прорваться через урановый смрад. Рукавом правой руки прикрыл рот, чтобы дышать через ткань спецовки, левую руку вытянул вперёд, на ощупь пространства, хотя кисть руки едва маячила, растворённая в молочной мгле. Чтобы не заблудиться в лабиринтах основного прохода, побежал по отвальному отсеку, где ёмкости стояли в строгом ряду, и по пути не было спусков и поворотов. Как показалось, передвигался долго, прищурившись и не представляя, какую часть пути одолел, пока не понял, что затеял глупую авантюру, и резко повернул назад. Ведь даже после преодоления отвального отсека надо будет искать выходную дверь и опять на ощупь стены. И что там будет попадаться под ногами? Сейчас – только бы выбраться в обратном направлении…
Выскочил! Кромешный ад позади. Уже без раздумий сбил пломбу запасного выхода и вышел в соединительный коридор, где находился персонал аппаратчиков и прибывший по тревоге начальник смены. Двое уже примеряли противогазы, чтобы пойти на поиски технолога. Вентиляция работала на полную мощность, и через полчаса в здании слегка посветлело. Нашли развороченный осадитель, источник переполоха, испускавший струйку дыма, словно из курительной трубки. «Курильщика» заморозили в сосуде Дьюара, по имени изобретателя сосудов с теплоизоляционными стенками, чтобы прекратить чад до утра, когда прибудет дневной персонал и сдаст агрегат на обследование противоаварийной инспекции.
Эти ёмкости, собиравшие в процессе глубокой заморозки весь «цвет» сопутствующих примесей, представляли наибольшую угрозу по опасности газовых выбросов. Их переработка и очистка велась на специально созданном участке «Р» химического цеха № 3, где первым начальником участка был Евгений Никифорович Жиронкин, грамотный инженер и настойчивый руководитель. Он прибыл из Верх-Нейвинска с командой Новокшенова, насчитывающей в общей сложности несколько сотен человек. Обычно Евгений Никифорович сам каждые сутки-другие привозил и сдавал в группу спецучета КИУ подготовленные к эксплуатации осадители, которые мы ждали как дар божий. Взамен он забирал на обработку очередные заполненные «подарки». Санитарные условия на его участке тоже были не сладкие; зная о том, я в 1966 году от души поздравлял Евгения с заслуженным награждением орденом Ленина. Роль его участка для КИУ была незаменимой.
Коли технологические ёмкости нуждались в регулярных промывках, то люди, возившиеся с ними, тем более. Сдав смену, мы снимали рабочую одежду, размещая её по индивидуальным шкафам в «грязном» отделении раздевалки. В карманах наших курток находился дозиметр контроля полученной дозы облучения. Результатов их показаний персоналу никогда не сообщали, но кое-кого направляли на обследование в медсанчасть комбината (МСО-28) или в министерские санатории, которые значились в числе лучших на Черноморском побережье Кавказа. Из «грязного» отделения шли через душевой зал на множество моечных мест, из него – в «чистое» отделение, где одевались в обычную одежду. Я же в тот день, который мог стоить жизни, переступив порог квартиры, достал из холодильника бутылку водки, хранящуюся в качестве неприкосновенного запаса для подобных случаев, принял стакан народного средства для дезинфекции, как рекомендовали цеховые медики, и провалился в глубокий сон.
Лучевая болезнь возникает под воздействием ионизирующих излучений, в частности, нейтронных потоков (внешнее облучение), или при попадании радиоактивных веществ в организм вместе с вдыхаемым воздухом (внутреннее облучение альфа-, бета-лучами, имеющими короткий пробег). При получении небольших доз, но в течение длительного времени, возникает хроническая лучевая болезнь, когда радиация накапливается в клетках. Впервые она изучена в пятидесятых годах у работников ПО «Маяк» (Челябинск-40), основанном в 1948 году, и у жителей, проживающих по реке Теча, в которую сбрасывались отходы комбината. Конечно, «лечение водкой» не избавляло от облучения, поскольку лучи не поглощаются спиртом, но хотя бы вело к нейтрализации химических веществ.
Несмотря на усиленную профилактику, профессиональная болезнь брала своё без всяких скидок и снисхождений. Высокая зарплата и социальная защищённость привлекали в отрасль людей: рабочих, инженеров и служащих, – но расплата не заставляла себя долго ждать. Едва они успевали выйти на пенсию, оформляемую по «горячей сетке», как исчезали куда-то из поля зрения. На верх-нейвинском кладбище невдалеке о могилы отчима я увидел надгробный памятник с надписью «Квакин Вениамин Спиридонович». Мой бывший наставник вернулся на уральскую родину.
Обстановка на ангарском комбинате вызвала озабоченность в Министерстве среднего машиностроения, которое с 1957-го возглавил Ефим Павлович Славский, в прошлом кавалерист Первой конной армии Будённого, позднее директор Уральского алюминиевого завода. В том году я уселся за студенческую парту, а он в министерское кресло. Так и занялись каждый своим делом. За тридцать министерских лет управления атомным хозяйством Ефим Павлович прикрепил к костюму три «Золотые Звезды» Героя Социалистического Труда, десять орденов Ленина и ещё много чего. Даже генсек ЦК КПСС Леонид Ильич, большой любитель наградных знаков, едва успевал угнаться за министром, стараясь не отстать по количеству наград высшего ранга от человека, возглавлявшего автономное «государство в государстве», куда входили десять атомных городов и сто пятьдесят предприятий и институтов. Не только ядерными технологиями занималось авторитетное Министерство, а также атомными станциями и ещё кое-чем: так, четверть добываемого в стране золота приходилась на его горнодобывающие предприятия. Нынче развитие Северного морского пути и строительство ледокольного флота входят в число стратегических задач корпорации «Росатом», преемницы Минсредмаша.
В глуши мордовских лесов, в городе Саров, Минсредмаш имел ведомственную Академию наук, в которой состояли двадцать четыре академика, двадцать пять Героев Соцтруда и свыше пяти тысяч докторов и кандидатов наук, трудившихся в условиях чрезвычайной секретности. Бывало, учёных вывозили из зоны на рыбалку во внешнюю зону, но под охраной. Саров заслуживает отдельного комментария. В далёком 1706-м на стыке Нижегородской области и Мордовии монахи основали Саровскую пустынь, названную по речке Саровка. Широкую известность монастырь приобрёл благодаря преподобному Серафиму Саровскому, причисленному к лику святых.
Место стало паломническим, пока советская власть, глядя на церковные помрачения прихожан, не прихлопнула богадельню, разрушив Саровский монастырь. Когда же государству потребовалась ядерная защита, на месте бывшего монастыря в 1946-м обосновалось Конструкторское бюро № 11 Академии наук (главный конструктор Ю. Б. Харитон) по разработке ядерного оружия. Постановлением Совмина СССР от 10.06.48 предусматривались меры по совершенствованию конструкции атомных «чудовищ», а также выделение отдельных комнат сотрудникам КБ-11, академикам И. Е. Тамму и А. Д. Сахарову. Воодушевлённый решением жилищной проблемы, Андрей Дмитриевич выдвинул идею двухступенчатой конструкции водородной бомбы, в которой начальный взрыв атомной бомбы вызывает последующую термоядерную реакцию.
В 1954-м его идее был дан ход, а в сентябре следующего года произошло испытание водородной бомбы РДС-37, что стало ключевым моментом в развитии оружейной ядерной программы СССР. Из КБ-11 зародился научный центр Атомного проекта, ныне это Российский ядерный центр ВНИИ Экспериментальной физики. Город рос, оставаясь, как многие города-сородичи, без имени-отчества. Иногда его называли Арзамасом, а в конце девяностых годов вернули историческое название. Саров стал известен миру как родина советского ядерного оружия, где производилась сборка плутониевых и урановых бомб, а Серафим Саровский, мощи которого хранятся неподалёку, в местечке Дивеево, получил признание как покровитель физиков-атомщиков. Город и сегодня строго закрыт, а паломничество к святому Серафиму переключилось на Дивеево.
Начальник Четвёртого управления Минсредмаша Александр Дмитриевич Зверев установил личный контроль над исправлением сложной ситуации на Ангарском комбинате-820.
Ангарск. Обогатительный завод
Генерал Зверев прошёл серьёзную школу по наведению порядка в стране, отслужив до прихода в Атомный проект в ведомстве Л. П. Берии. Он сочетал требовательность с умением выслушать подчинённых, вникнуть в суть проблем. На моих глазах началась перетряска кадров. Снят с работы директор завода «Т» Н. А. Штинов, выпускник УПИ, грамотный специалист, оставивший о себе добрую память у сослуживцев. Главный инженер завода Ю. В. Тихомолов, прибывший в Ангарск из Свердловска-44, переведён на рядовую работу в технический отдел комбината.
Летом 1963-го на укрепление руководящего состава были направлены специалисты из Свердловска-44, в котором я рос с 1946-го, окончил школу и институт. Теперь же опередил «уральскую команду» на пару месяцев, вставши в строй инженеров-технологов на ответственном участке комбината. Следом за мной прибыли и заняли оставшиеся должности: пост заместителя главного инженера комбината по науке Борис Фёдорович Алейников, пост директора обогатительного завода – Борис Сергеевич Пужаев. Главным инженером завода был назначен Александр Михайлович Иванов, а главным технологом – Роальд Владимирович Эйшинский. Как-то в ночную смену главный технолог появился на приборно-диспетчерском посту здания № 3. Выбрал время, когда можно побеседовать в относительно свободной обстановке. Доброжелательный и тактичный, он обошёл каждую панель на щите контроля технологических параметров, выясняя самые незначительные детали процесса. Выспрашивал о пожеланиях и трудностях, а пожелание было одно – скорее перебраться из перегруженного и изношенного до предела «сердца завода» в новое здание.
Интересна фигура Пужаева, выпускника УПИ, утончённого интеллигента, всегда безупречно, даже щеголевато одетого, сильного администратора, вернувшегося к тому времени из Китая, где он был представителем советского правительства по урановой проблематике. В Свердловске-44 он руководил группой технологического режима завода Д-1.
Началась реорганизация. Завод «Т» разделили на два цеха, в состав первого цеха (№ 81) входили корпуса №№ 1, 2 и здание № 3 (КИУ), второй цех (№ 82) состоял из корпусов №№ 3 и 4. В цехе-81 первое время начальниками трудились Виктор Алексеевич Долбунов, человек сановитой манеры поведения, и М. Корчагин, но вскоре цех возглавил Алексей Алексеевич Пушкин, человек средних лет и среднетехнического образования, абсолютно нетерпимый к безответственности и разгильдяйству. Долбунов был переведён на более свойственную ему работу начальника отдела кадров. Пушкин хорошенько встряхнул цех на деловой настрой в работе, что в прямом смысле испытал на себе Ваня Царёв, аппаратчик моей смены. Ваня был приставлен к коллектору подпитки, вынесенному из перегруженного здания КИУ на площадку перед первым корпусом, откуда и пришёл ко мне с жалобой посреди ночной смены:
– Александр Петрович! Меня Пушкин ногой под рёбра так саданул, что отдышаться не могу.
– За что он тебя, Иван?
– Ну, покемарил я на скамейке. Я же не улёгся! Вздремнул чуток – и пинок в бок! Я вскочил с кулаками, вижу – Пушкин! Ещё и обматерил.
– Ваня, тебе что важнее, пинок под бок или премия в кармане?
– Премия, конечно.
– Считай, что Пушкин тебе премию подарил, а ты ещё обижаешься.
Требовательность Пушкина была беспредельной, только Новокшенову этого было мало, и он в сентябре 1963-го направил в цех-81 заместителем начальника В. И. Дрождина, свою козырную карту, считая, что для этого человека не существует не решаемых задач. Так оно и было. Дрождин взял шефство над зданием КИУ. Через год меня перевели на дневную работу, хотя штатным расписанием такая должность не предусматривалась.
Начальниками здания № 3 тогда поочерёдно работали Юрий Петрович Копеев, щеголеватый службист с короткими усиками, и за ним – Дмитрий Васильевич Кузнецов, прибывший с командой уральских профессионалов, но не сумевший проявить каких-либо достоинств. Оба впали в немилость беспощадного Дрождина. Получив от него на оперативных совещаниях очередную нахлобучку, они, сами не свои, приходили в здание, где не было ни комнатушки, ни уголка для начальника, метали по сторонам затравленные взгляды и бросали в адрес гонителя короткие негодующие фразы. Им было уже не до наведения порядка в подразделении. Оба вроде бы знали дело, но по натуре не были лидерами, не ощущалось в них радения за порученный участок, а подчинённый народ всегда видит руководителя насквозь и относится к нему так, как тот заслуживает.
Копеев и Кузнецов были выведены из КИУ, заодно и с комбината, меня же в апреле 1965-го назначили старшим инженером, не приставив начальника. Его обязанности мне и приходилось исполнять, доказывая делом свою состоятельность. Однако, негласно они исполнялись тем же Дрождиным, для того он и был назначен в цех-81, а не родственный цех-82, обладавший наибольшими разделительными мощностями. Надо сказать, что Владимир Иванович не дёргал меня по пустякам, лишь отслеживал мои действия, исполняя роль гаранта надёжности в обслуживании подразделения.
Наконец-то пришло время приёма оборудования в долгожданном новом здании, в котором вот-вот должно было начать ритмично биться «сердце завода». Мне был поручен приём коллекторов и магистралей от бригады электровакуумщиков ремонтного цеха, работавшей по выявлению и устранению неплотностей. Бригадиром был Григорий Степанович Постных, имевший десятилетний опыт вакуумных испытаний в Свердловске-44 и отмеченный за трудовые достижения орденом Ленина. Его подручный Александр Алексеевич Тютин тоже не отставал от бригадира, имея орден Трудового Красного Знамени. С такими знатоками вакуумного дела можно было быть спокойным за результаты, но мы в конце дневной смены добросовестно ставили ртутный прибор натечки воздуха на очередной участок технологических полостей и совместно снимали показания в начале следующего дня.
Участок вакуумщиков ремонтного цеха возглавлял Иван Алексеевич Заичкин, уроженец Липецкой области. Крестьянский сын, он получил семилетнее образование и распределение на должность слесаря Ижевского завода № 622, а где номерной завод, там и оборонка. С той поры Иван Алексеевич трудился только на закрытых предприятиях – Поволжье, Урал, Сибирь, этапы большого и славного пути. В 1957-м его, слесаря высокой квалификации, направили на завод-813, в Верх-Нейвинск, где мы с ним ходили по одним улицам, отдыхали на одном озере. Затем наши пути разошлись – мне в институт, ему – в Ангарск, на п/я 79, куда он прибыл с орденом Ленина на груди, хотя орденоносцы почему-то не появлялись при наградах в трудовых коллективах и в общественных местах. Там-то, на вакуумных испытаниях коллекторов КИУ, судьба свела нас лицом к лицу – заслуженного сотрудника отрасли и молодого специалиста атомного производства. Спокойный и уверенный в себе, Иван Алексеевич честно и надёжно, не допуская изъянов, вёл своё ответственное дело.
В те годы основное оборудование подпало под двойной удар атмосферных воздействий. Мало того, что не выдерживались требования вакуумной плотности, так ещё и через крыши корпусов обогатительные блоки заливала дождевая вода. Как ни старались строители, плоские крыши, на которых можно было разместить с десяток футбольных полей, не выдерживали напора атмосферных осадков. Решение проблемы, как это часто бывает, оказалось из числа простых, как ясный день. На крыши затащили дорожную технику, покрыли их обыкновенным асфальтом и забыли о проливных дождях.
Другое ответственное поручение, которое я получил, касалось подготовки инструкции по эксплуатации КИУ. Прежняя была слишком декларативна, без учёта конкретики производства, его специфики и описания средств контроля и управления технологическим процессом. По такой инструкции персоналу, отвечающему за конкретный участок, было непонятно, что, где и как требовалось исполнять. К новой инструкции прилагались подробные схемы действующих установок. Словом, это была вторая дипломная работа, долго служившая основным техническим руководством для сменного персонала. В 1964-м завод «Т» был выведен на проектную мощность и стал самым крупным в мире предприятием газодиффузионного производства. Атомный гигант вошёл в штатный режим и последующие тридцать лет работал на полную мощность. Четырнадцать миллиардов киловатт-часов в год, а это четыре процента электроэнергии, вырабатываемой в СССР, потреблялись ангарскими урановыми каскадами! Эти проценты составляли половину эксплуатационных затрат, в чем и заключался главный недостаток диффузионного способа разделения. Практически вся потребляемая электроэнергия переводилась мощными компрессорами в тепло, отводимое системой теплообменных установок (ТОУ). Опять расходы.
Новая перестановка кадров в цехе произошла по непредвиденной коллизии. Наверх ушла жалоба одной из сотрудниц цеха на горячего по характеру Пушкина, что оказалось весьма кстати директору комбината, подумывавшему о дальнейшем продвижении своего фаворита. Лучшего момента было не найти. Алексей Алексеевич был отстранён от занимаемой должности с переводом в управление завода сменным начальником производства, а освободившееся место прямого распорядителя атомной технологией было предоставлено молодому, умному и жадному до работы Владимиру Ивановичу Дрождину.
На фигуре Пушкина нельзя не остановиться. Алексей Алексеевич, горячий, вспыльчивый и нетерпимый к малейшему проявлению безответственности, – это легенда электролизного завода. Его взрывной харизматичный характер олицетворял начальный этап кипучей бучи зарождающейся атомной промышленности. Сколько было сильных и ярких руководителей уранового производства с первых дней его пуска, но Пушкин – на особом счету, словно огнедышащий вулкан, готовый в любой момент разразиться напором и грохотом извергаемой лавы.
Лёшка рос на вольной тверской природе в семье сельского умельца и кузнеца. Лес, речка, луга и ароматы кошенины, а ещё хлопотливое домашнее хозяйство, – все условия для формирования крепкого, трудолюбивого и волевого характера. Таким он и вырос, получил среднее специальное образование в Рыбинском авиационном техникуме. В послевоенные годы в стране отсутствовали кадры атомщиков, откуда бы им взяться, поэтому их набирали из высокотехнологичных смежных отраслей. Так в 1947-м Пушкин оказался в Свердловске-44, где обучаться новой профессии пришлось на практике, непосредственно в цехах возводимого комбината.
В те горячие дни Алексей нашёл свою дражайшую половинку, Нину Григорьевну, выпускницу Куйбышевского индустриального института, порхающую подобно бабочке по каскадным соединениям обогатительных «самоварчиков». Немало молодых ребят обращали внимание на «порхающую бабочку», но Нина отдала предпочтение Алексею, издали заметному по чубатой голове и слышному по рокоту густого голоса. В середине пятидесятых годов молодая чета была включена в «уральский десант» специалистов, направленных на строящееся атомное предприятие в Ангарске, где «всё опять повторилось сначала» – монтаж и наладка, только оборудование было в сотни раз крупнее и производительнее. Здесь приходилось иметь дело не со свердловскими «самоварчиками», а с машинами размером с дом в два-три этажа. Достаточно сказать, что в начале шестидесятых годов мощность разделительного завода АЭХК составляла треть от производительности всей отрасли. В семидесятых годах цепочка «самоварчиков» была выставлена в торце первого корпуса под плакатом «С этого мы начинали».
Позднее Пушкин принял под начало цех № 82. Так Алексей Алексеевич прошёлся ураганом по заводу, оставив яркий след в памяти сослуживцев. Он не чуждался общения с коллективом при выездах на базы отдыха, где вёл себя компанейски, без тени напускного верховенства. Вне производственной зоны был также энергичен и словоохотлив в беседах на житейские темы, с людьми держался на равных и охотно опрокидывал с ними рюмки с водочкой.
При уходе на пенсию Алексей Алексеевич указал своим преемником Петра Михайловича Зарецкого, надёжного и вдумчивого соратника, коренного сибиряка, родившегося в Тайшете. Мы с ним одногодки, оба из крестьянской семьи, прошедшие школу домашнего хозяйства с его огородами, скотиной, покосами и сезонными заготовками. После школы-десятилетки Пётр отправился в Ангарск, город передовых предприятий и больших возможностей. Он не прогадал. Поступил в Ангарское техническое училище № 1, где встретил свою любовь, единственную на всю жизнь. Его избранница после окончания училища получила направление на Ангарский электролизно-химический комбинат (АЭХК), а Зарецкому пришлось писать заявление о трудоустройстве в отдел кадров этого же предприятия как «парню при своей девушке». Заявление Пети, не желавшего отстать от любимой девушки, было рассмотрено положительно, и комбинат стал ему добрым пристанищем на всю оставшуюся жизнь.
Молодой специалист быстро нашёл себе применение на элитном производстве. Начальник станции сжатого воздуха, старший механик цеха-82 под началом Леонида Власовича Колпакова – так начиналась долгая и плодотворная деятельность Зарецкого на атомном комбинате. Летом 1963-го электролизный (обогатительный) завод начал погружаться в трясину аварийных режимов, и началась борьба с аварийностью, затянувшаяся на годы. Пересматривались технологические регламенты и нормативы планово-предупредительного ремонта, был значительно увеличен штат персонала эксплуатации. Ремонтный цех практически превратился в завод с численностью в тысячу человек. В этих неустанных трудах Зарецкий стал начальником цеха-82.
Производство было отлажено и работало как часы, но в конце восьмидесятых годов по комбинату ударила «перестройка», а в лихие девяностые на комбинат пришли социально-экономические и организационные неурядицы с их «рационализацией управления», массовыми сокращениями персонала и задержками выплаты заработной платы. Пётр Михайлович оказался в числе тех сотрудников предприятия, которые от первого дня отдали газодиффузии всю свою кипучую трудовую жизнь от пуска и до закрытия и демонтажа оборудования. На комбинате, как и во всей отрасли, завершалась эпоха газодиффузионной технологии, благодаря которой Советский Союз установил ядерный паритет с Соединёнными Штатами.
На АЭХК трудилось множество семейных пар, начиная с директорской четы. Супруга Новокшенова, Нина Прокопьевна, состояла в штате Отдела кадров, успела поработать в Отделе труда и заработной платы, а на общественных началах заправляла культурно-массовыми мероприятиями в ДК «Современник». Советская власть не видела в семейственности источник коррупционных схем и прочих негативных проявлений. Напротив, супружеские ячейки и родственные поколения укрепляли трудовые коллективы, вносили в них элементы надёжности, единения, стремление не подвести близкого человека и дополнительной ответственности за общие дела. Пожалуй, в большинстве своём на комбинате трудились семейные составы.
Контраст роли семьи в советские и постсоветские времена исходит из идеологических посылов вечно конкурирующих форм собственности – государственной и частной. Если лозунгом социализма была забота о Родине, то капиталистический уклад провозглашает целью ненасытное потребительство и массово производит мелких собственников и стяжателей материальных благ. Советский человек гордился, когда портрет его родственника размещался на Доске Почёта, тогда как нынешний обыватель более всего озабочен упрочением личного или семейного бюджета. Как по мановению волшебной палочки в начале девяностых годов в стране произошло перерождение коллективистов в эгоистов, вот и вся метаморфоза семейственности при смене общественно-политического режима.
…Анатолий Алексеевич Лавелин, выпускник УПИ, дослужился до начальника одного из химических цехов и директора химзавода, а затем долгое время возглавлял объединённый завком комбината, ОЗК-37. В отсутствие персональных компьютеров Анатолий Алексеевич разработал собственную визуальную систему контроля текущих мероприятий. На большом рабочем столе он сплошь раскладывал аккуратные листочки канцелярской бумаги, размером в половину игральной карты, на которых были записаны названия и даты исполнения предстоящих дел. Когда мероприятие было исполнено, соответствующий листок, на языке нынешних программистов – файл, перемещался с рабочего стола «бумажного компьютера» в архив, то есть в урну. Его жена Людмила работала в плановом отделе комбината, курировала производство товаров народного потребления и ремонтно-механический завод. С этой замечательной супружеской парой мы, Ведро-вы, дружили семьями.
Вернусь к личности Владимира Ивановича Герасименко, моего первого наставника по технологии КИУ. Пролетел десяток лет, и мы с ним снова оказались в одной упряжке, возглавив партийную и профсоюзную организации завода. Вдумчивый, выдержанный и твёрдый характером, он превосходно смотрелся в роли профсоюзного лидера. Доскональное знание рабочей среды служило ему незаменимым подспорьем на посту защитника и выразителя интересов трудящихся. Наши кабинеты, секретаря парткома и председателя завкома, размещались по соседству. Супруга Владимира Ивановича, Надежда, большая и рыжеволосая, всегда спокойная и доброжелательная, работала оператором на центральном пункте контроля здания № 3Б.
Ещё одна яркая семейная пара руководителей и специалистов – Тихомоловы. Юрий Владимирович уже упомянут на страницах книги, а его супруга, Тамара Павловна, возглавляла техническое бюро цеха-81 и пользовалась непререкаемым авторитетом коллектива. Когда мне, секретарю парткома, на партийных собраниях требовалась особая поддержка, я обращался за ней накануне к Тамаре Павловне. На трибуне она исполняла миссию проповедника истины, настолько ясной и убедительной была её речь, которой послушно внимали участники собрания.
Наконец-то состоялось долгожданное перемещение КИУ из здания № 3 в здание № 3Б. В новом, вчетверо расширенном по отношению к старому здании комплекс оборудования был смонтирован в трех уровнях. Нулевая отметка в дневную смену кишела как муравейник. Из широких окон диспетчерского пункта, раскинувшегося на десятки метров по верхнему ярусу, вся площадь здания была видна как на ладони. Здесь – рабочее место сменного технолога, которое было доступно и аппаратчикам; за щитовыми панелями размещалась служба прибористов во главе с инженером, Виктором Ивановичем Порошиным. В центре здания – въездная площадка по минусовой отметке, где скапливалось по несколько тягачей, непрерывно завозивших или вывозивших ёмкости и баллоны, танки с жидким азотом, контейнеры с сухим льдом. Под потолочным перекрытием сновали четыре мостовых крана с размахом длины моста в восемнадцать метров. Они покрывали площадь здания попарно в каждом пролёте. Ремонтный цех, в штате которого состояли крановщицы, направлял сюда опытных и ответственных работниц.
Валентина Мельникова, участница пуска комбината, имела награды орденов Ленина и Трудового Красного Знамени.
Как уже упоминалось, холодильное отделение имело три ступени охлаждения ёмкостей – рассольную систему, а также с применением хладоагентов твёрдой углекислоты и жидкого азота. Разводка соляного раствора (рассола) простиралась по отметке минус 3,2 метра по всему зданию от коллекторов отбора продукции и до отвала. В торце здания, также по минусовой отметке, размещались фреоновые установки, на которых приготовляли и подавали рассол по замкнутой системе к технологическим коллекторам, Их обслуживанием занималась служба механика.
И надо же было такому случиться, чтобы на старшего инженера этого подразделения, Юрия Григорьевича Афонина, оказавшегося на минусовой отметке коллекторов отбора, вдруг хлынула струя рассола, прорвавшаяся из трубопровода? Значит, надо было, если оно так и случилось. И что делать? Бежать наверх, чтобы оповестить технологический персонал? Но ведь на это уйдут минуты, а инженер-механик знал, что без хладагента прервётся важнейший процесс конденсации продукции комбината! И вокруг никого!
Юрий Григорьевич сбросил халат и принялся лихорадочно заматывать место прорыва. Но какой же холоднющий этот рассол! Обжигает кисти рук не хуже огня! Обмотал текущий фланец и крепким узлом затянул на нём рукава халата. Теперь наверх, на нулевую отметку, где находился телефон прямой связи с помещением щитовой приборного контроля:
– Я Афонин, служба механика! Срочно направьте аппаратчика и технолога на отбор, здесь прорвало рассольную разводку!
Тут же по громкоговорителю раздался голос дежурного оператора:
– Аппаратчику и технологу срочно на минусовую отметку коллектора отбора! Там прорыв рассола!
Дальше – мгновенная связь по цепочке «технолог-начальник смены-начальник цеха», и вот аварийная бригада уже на месте происшествия. Аварийный участок отсечён от системы, подключена резервная трасса охлаждения, работы по устранению прорыва начались. Юрия Григорьевича, героически вступившего в схватку с хладагентом, с обмороженными руками отправили в медсанчасть комбината.
Аппаратчики посмеивались над случившимся переполохом:
– И зачем надо было бросаться на эту амбразуру? – недоумевали они. – Ёмкости способны сохранять рабочую способность хотя бы с четверть часа даже при прекращении циркуляции рассола, а он циркулировал.
На очередной планёрке, проводимой на электролизном заводе Новокшеновым, обсуждали новый инцидент, случившийся в беспокойном хозяйстве КИУ. Почему Афонин получил обморожение при температуре обычного зимнего дня? А суть в том, что один и тот же градус в воздушной и жидкой среде по-разному воздействует на объект охлаждения из-за разности показателей их плотности. Плотность воды в восемьсот раз выше, чем у воздуха, а теплопроводность, соответственно, в двадцать семь раз. Молекулы разреженного воздуха мягко воздействуют на кожную ткань, тогда как плотная жидкость мгновенно передаёт холод и разрушает её. Вот и получается, что для человека смерть в воде при температуре плюс два градуса наступает уже через десять-пятнадцать минут, тогда как на улице такая погода для нас вполне благоприятна. Что до Афонина, то он успешно продолжал трудовую деятельность. Когда Н. И. Гулькович ушёл на пенсию, мне, тогда заведующему оборонным отделом иркутского обкома КПСС, удалось убедить его возглавить партком комбината. Оттуда Юрий Григорьевич занял должность главного механика комбината.
Твёрдую углекислоту, имеющую температуру минус семьдесят восемь градусов, применяли для улавливания гексафторида урана в так называемых промежуточных ёмкостях. За способность углекислоты испаряться, минуя жидкую фазу, её называли сухим льдом. Собственно, с этим веществом многие знакомы с детских лет, того не зная сами. Припоминаете, как продавщица вынимала вам мороженое из передвижных лотков, из которых клубились холодные пары? Это и был углекислый газ, испаряемый кусками сухого льда. С ним было связано событие, однажды коснувшееся всего Свердловска, когда в начале пятидесятых годов в областном центре надолго исчезло мороженое; не отыскать лакомство по всему городу. И кто бы подумал, что неприятность населению устроило Правительство СССР, распорядившееся весь сухой лёд, производимый свердловским хладокомбинатом, направлять в Верх-Нейвинск, на завод-813, где хладагент применялся для очистки урана от примесей.
Другое событие с этим хладагентом закончилось трагически для людей. В здание № 3Б его завозили в контейнерах с Ангарского нефтехимического комбината. Началось с того, что шофёр-экспедитор завёз родичам болванку льда для охлаждения продуктов, хранящихся в подвале. Дальше бабка отправила в подвал за домашней заготовкой деда, который подозрительно долго не возвращался. Хозяйка пошла следом и обнаружила его лежащим без сознания. Бабка за дедку, но при попытке выволочь его наверх свалилась рядом. Неизвестно, сколько они пролежали, пока в открытый подвал за ними поочерёдно не спустились ещё двое домочадцев, разделивших печальную участь спасаемых. Кошмарный исход был вызван тем, что испаряемый углекислый газ, как более тяжёлый, вытеснил из подвала воздух, и люди при отсутствии кислорода быстро теряли сознание, а следом жизнь. Опасность усиливалась оттого, что коварный газ не имеет запаха.
Для наиболее глубокого охлаждения газообразного продукта применялся жидкий азот – криогенная жидкость, которая в условиях атмосферного давления кипит при экстремально низкой температуре минус 196 градусов по Цельсию. В «холодилке» он применялся для глубокого охлаждения газовых «хвостов» и осаждения примесей. Для его производства в здании № 9А действовал цех № 92. Первым начальником цеха был В. Д. Чичков, затем Б. Н. Константинов, орденоносец, с которым у меня сложились отменные отношения. Быстрый взгляд, нетерпеливость познания, заинтересованность в деле: Борис Николаевич и в холодильном отделении подсказывал аппаратчикам правила обращения с «танком», в котором транспортировался жидкий азот.
С приходом к власти в цехе Дрождина был оформлен приказ директора комбината от десятого марта 1967 года на моё назначение начальником КИУ, я был отпущен в «самостоятельное плавание». Старшим инженером подразделения мне в помощники был назначен Леонид Александрович Горев, тремя годами раньше окончивший УПИ и имевший опыт работы технолога корпусов и начальника смены.
– Александр Петрович, как ты с ним работаешь? Он ведь человек поперечный, – спрашивали иной раз цеховики.
– Нормально работаю, человек он достаточно покладистый.
У Горева, человека ответственного и порядочного, действительно в характере сидела занозой черта неуживчивости, но у нас с ним быстро установились добрые отношения. Леонид Александрович делился со мной опытом преодоления сердечно-сосудистых заболеваний, советовал принимать калий и магний. Нам не было и тридцати, а сердечные мышцы уже нуждались в поддержке. Позже Л. А. Горев написал огромное количество инструкций по технологии, охране труда и радиационной безопасности на заводе.
…Вопрос по эксплуатации газовых регуляторов, затронутый в начальном разделе книги, получил продолжение после перевода оборудования КИУ в здание 3Б. Во время пуско-наладочных работ я неожиданно встретился с Геннадием Антоновым, моим одноклассником по верх-нейвинской школе-семилетке.
– Геннадий, привет! Сколько лет! Ты как здесь оказался?
– Привет, Александр! Я тут в ДТС назначен начальником по регуляторам, вот и пришёл по профилактическим работам.
Во внеурочных школьных делах и забавах Генка числился среди авторитетных парней. Вместе с Рудькой Ушениным они были лучшими футболистами, на пионерских сборах – барабанщиками и горнистами, а на концертах их танцевальный дуэт выдавал такую матросскую плясовую, что зал подолгу не отпускал плясунов со сцены. После школы Антонов обучился на аппаратчика п/я 813 (Свердловск-44), откуда его направили в один из колхозов на уборку урожая. Как-то на рыбалке два тракториста-рыбака, один из них Антонов, удумали на свою голову тягаться в мастерстве вождения машин. Они сцепили самодвижущиеся гусеничные механизмы стальным тросом и устроили на поляне оглушительное соревнование по перетягиванию каната. Кто кого? Тягачи ревели в диком остервенении, растягивая трос в противоположных направлениях, вгрызались в почву, летевшую комьями из-под гусениц. Исход состязания, укутанного клубами дыма, завершился непредсказуемо. Трактор Антонова, сорвавшись с троса, победно рванул вперёд, завалился набок, сполз по уклону на берег озера и оттуда ушёл под воду. Тракторист выплыл на берег и с тоской смотрел на воду, поглотившую вверенное имущество подшефного колхоза. Пахло гарью и уголовным делом. Что делать? Исчезнуть вместе с утопленным трактором! Пусть ищут, где хотят, и трактор, и тракториста.
Но куда? Тоже долго думать не пришлось. В Ангарск! Куда же ещё? С пятидесятых годов жилой посёлок Ангарского комбината и Свердловск-44 можно смело называть городами-побратимами, чему начало положил Новокшенов со своими уральскими десантами в Восточную Сибирь. Родственные комбинаты составляли прочную основу общения и взаимной миграции специалистов и рядового состава. Урал и Байкал – благозвучные названия территорий, достойных одно другого. Сибирь начинается Уралом, откуда происходило её покорение, и уральский дух всегда будет простираться до самого Байкала. Уральцы и сибиряки – это кровные братья, один народ, которым произрастает могущество России, примеров тому немало приведено в нашей книге. Вот и тракторист Антонов прибыл в Прибайкалье на укрепление рядов славных сибирских тружеников. Он обзавёлся семьёй, квартирой и ребёнком, а позже, когда в уральском колхозе поутихли страсти по затонувшему трактору, возвратился в родной край.
Имея дело с таким материалом, как обогащённый уран, технологам надо было держать ухо востро. Не зря на конференциях и собраниях директор не уставал предупреждать, что на комбинате можно устроить такой грохот, от которого «в Иркутске стекла повылетают». Главная опасность исходила от стечения обстоятельств, при которых могла начаться самоподдерживающаяся цепная реакция (СЦР). Конечно, она могла возникнуть только в подразделении КИУ, где обогащённый уран переводился в твёрдую фазу.
Такая реакция вызывается делением ядер под воздействием нейтронов. При распаде ядра урана-235 образуются два-три свободных нейтрона, которые вызывают новые акты распада, сопровождающиеся выделением внутриядерной энергии. Поскольку с каждым новым актом количество нейтронов нарастает лавинообразно, то СЦР завершается взрывом невероятной силы. В довоенных работах советских учёных Я. Б. Зельдовича и Ю. Б. Харитона показано, что уран с обогащением до трёх процентов при наличии замедленных нейтронов, когда возможность их захвата ядрами резко повышается, может делиться спонтанно. Обязательным условием возникновения СЦР является критическое значение массы, при котором большинство образующихся нейтронов не покидают уран, а вступают в новую реакцию. Критическая масса стопроцентного урана-235 составляет пятьдесят килограммов, но при наличии замедлителей и отражателей нейтронов она может сократиться до килограмма.
Но где возможна реакция раскрепощения внутриядерных сил в условиях КИУ? На отборах эксплуатировалось два типа ёмкостей – объёмом шестьдесят литров с наиболее высокой концентрацией урана-235 и сто шестьдесят литров, в которых конденсировался продукт пониженной концентрации. А что дальше? Как направить поступающий из корпусов уран высокой концентрации в ёмкости большего объёма? Да вот он, простейший способ технологической диверсии в холодильном отделении! Нужно всего лишь пробросить медную трубку сечением в полдюйма от одного трёхмиллиметрового вентиля, установленных на коллекторе отбора (ёмкости шестьдесят литров) к такому же вентилю на резервном коллекторе промежуточного отбора (сто шестьдесят литров); даже коллекторы установлены рядышком один к другому. Своей догадкой не делился ни с кем, но временами, проходя мимо, невольно бросал взгляд, нет ли там несанкционированной врезки?
А вскоре пришлось заняться монтажом других ниток, диаметром крупнее, в двести миллиметров. Однажды по громкой связи раздался голос дежурного оператора: «Александр Петрович! Вас ожидает Иван Сафронович у входа в здание! Повторяю …» Главный инженер комбината И. С. Парахнюк встретил меня вопросом:
– Александр Петрович, где вы намечаете проложить резервные трубы для коллекторов отвала?
Я тут же, не сходя с места, обозначил рукой трассу прокладки труб вдоль стен здания.
– Нет, не годится. Нужен другой вариант. Занимайтесь своими делами, я похожу и посмотрю один.
Через полчаса он снова вызвал меня и провёл по запутанным закоулкам минусовой отметки, указывая избранный путь.
– Иван Сафронович, но это более протяжённый и трудоёмкий вариант, – высказал я своё отношение к решению высокого начальства.
– Да, трудоёмкий, зато трубы не будут торчать на виду и мозолить глаза.
После встречи с главным инженером комбината последовала встреча с Главным конструктором «атомного чудовища», когда АЭХК был удостоен посещения отцом советской водородной бомбы Юлием Борисовичем Харитоном. За стол рабочего президиума вышли двое, богатырской комплекции директор Новокшенов и низенький, сухонький академик Харитон, мальчик с пальчик, не в обиду будь сказано.
В сентябре 1922-го «философский пароход», на борт которого советская власть по указанию вождя согнала «контрреволюционеров и сторонников Антанты», отчалил из Одессы за границу. Среди изгнанников находились крупнейший философ времени Николай Бердяев и журналист-еврей, издатель кадетского журнала Борис Харитон, отец будущего советского академика. Будучи студентом, Юлий Харитон сотрудничал с Н. Н. Семёновым, будущим нобелевским лауреатом по химии, но вскоре ядерная физика стала главным делом его жизни. За каких-то пять лет (1949–1954) «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специальных заданий» Харитону трижды присваивали звание Героя Социалистического Труда. Такова скорострельность академика при выбивании золотых медалей Героя «Серп-Молот». Юлий Борисович долго говорил о свойствах вещества при сверхвысоких давлениях, о правильной укладке в пазы фланцевых соединений вакуумных прокладок, а аудитория слушала затаив дыхание: «Когда же начнётся главное?».
Хотя бы рассказал, как он в составе группы советских физиков, одетых в форму МВД, весной сорок пятого года участвовал в секретной экспедиции генерала А. П. Завенягина в разгромленную Германию. Экспедиция была признана успешной. Семьдесят немецких учёных и специалистов-атомщиков были «приглашены» в СССР для сотрудничества; собранная документация секретного оружия Третьего рейха, оборудование и десятки тонн урана на девяноста двух составах вывезены в СССР, что ускорило проводимые работы по атомному проекту. На том «импортном» уране в декабре 1946-го Курчатов запустил в Москве первый советский опытный реактор Ф-1. Но слушатели так и не дождались ни слова о прошлых и ведущихся разработках. Не иначе, Юлий Борисович тоже давал подписку о неразглашении. Что же до вакуумного дела, то академик мог бы о нем ещё краше рассказать, если бы подучился у Григория Степановича Постных, лучшего вакуумщика комбината.
На центральной площадке здания № 3Б хозяйничали материально-ответственные лица группы спецучёта продукции. Они принимали от сменного инженера-технолога ёмкости с продуктом, приходовали их, выполняли необходимые манипуляции и сопровождали в качестве экспедиторов на грузовиках до места назначения. Из четырёх мостовых кранов редко простаивали все одновременно. Руководителем группы был инженер Николай Фёдорович Маковский, человек с чувством величайшей ответственности за спецучёт. Откуда брались такие люди? Непросто объяснить, лучше и не пытаться, но они были. О стоимости продукта тоже лучше не распространяться, она была несусветно высокой. Однажды, по какому-то торжественному случаю, первый секретарь Иркутского обкома партии С. Н. Щетинин заявил: «Если бы не было комбината, то не было бы Ангарска и Иркутской области в том виде, в каком они есть сейчас». Фраза без цифр, но говорит о многом.
Входы в здание № 3Б контролировались ещё одной линией вооружённой ведомственной охраны (ВОХР). В моё время за подразделением КИУ присматривал Николай Иванович Чернышёв, подполковник, сотрудник Второго отдела, ответственного за соблюдение режима на комбинате. Беседы с ним носили благожелательный характер, но секретный сотрудник извлекал нужную для себя информацию. Группа учёта размещалась в отдельном помещении над тамбуром, через который в здание въезжали грузовики. Порой сюда заглядывал Дрождин с вопросом:
– Кто из вас свободный от работы?
– Я, Владимир Иванович, – чаще других откликался Григорий Иванович Чабан, подручный ответственного за отборную продукцию Анания Фёдоровича Казымова, ещё одного кавалера ордена Трудового Красного Знамени.
Иной раз вызывался Иван Савинов, ведущий учёт питания, вожделенной мечтой которого была должность начальника автобазы, или Лёня Хомкалов, он моложе других, контролировал отвал. Кто-то из них, улучив свободный час, усаживался с начальником, державшим в трепете полутысячный коллектив цеха, за стол со своим секретом. Выдвигался ящик «секретного стола», дно которого было разрисовано белыми и чёрными клетками, расставлялись фигуры, и шахматная партия для поддержания мозгового тонуса игроков начиналась.
Дрождин был чужд лицемерия, и если он нуждался в умственной гимнастике, то не отказывал в ней себе. Меня не интересовало разгадывание шахматных головоломок в производственной обстановке, хотя я всегда привлекался отстаивать честь цеховой команды на спартакиадах комбината, на которых неоднократно подтверждал категорию второго спортивного разряда. Надо сказать, что с рабочим классом Владимир Иванович держался по-свойски, был с ним на короткой ноге, хотя не прибегал к елейности в общении, напротив, вёл себя по-хозяйски, но просто, и разговор шёл на равных. Мог подпустить нецензурные словечки, и они воспринимались уместно, по-свойски. Такие мимолётные и как бы ничего не значащие разговорчики давали ему многое, он видел обстановку в коллективе изнутри.
Дисциплина и исполнительность на комбинате не уступали армейским порядкам. Когда руководитель отдавал распоряжение или подписывал приказ, он уже знал, что они будут выполнены в точности и в срок. За их исполнением следила отлаженная система контроля. На комбинате была создана особая школа управления и культура производства, где роль человеческого фактора чрезвычайно высока. Эту школу осваивал каждый из тысяч работников, знающий свою меру ответственности за порученный участок работы; панибратство и расхлябанность пресекались на корню. Не каждый выдерживал установленный жёсткий порядок, но существовало твёрдое правило – уволившийся обратно не принимался, и об этом знали все. На комбинате сформировался крепкий и работоспособный коллектив, костяк которого составляли профессионалы, прошедшие школу на других родственных или оборонных предприятиях. Александр Константинович Крамынин родился в Братске, скорее всего, в селе Братское, затопленном при строительстве Братской ГЭС. Не по годам толковый и развитый, молодой человек в неполные двадцать лет стал главным бухгалтером Усть-Илимского госбанка. Когда и где успел обучиться? Война потребовала других специалистов, и Александр освоил искусство разведчика. На танковой броне он в группе разведчиков настолько отважно и умело действовал в ходе Сталинградской битвы, в том числе по тыловым позициям противника, что его грудь украсили три боевых ордена Красной Звезды и другие награды.
С демобилизацией Крамынин вернулся в Иркутск. Куда податься разведчику? Обратился в Управление КГБ, окончил школу системы государственной безопасности и пару десятков лет состоял на ответственном посту.
К середине шестидесятых годов Александр Константинович на новом рубеже защиты Отечества – на урановом комбинате в Ангарске, где начинал с рабочей профессии аппаратчика, но со свойственной ему хваткой и устремлённостью выдвинулся в инженеры и старшие инженеры технологической службы завода-Т. Вся жизнь Крамынина – на переднем крае страны Советов по обеспечению воинской защиты, государственной безопасности и оборонного могущества.
А вот Кирилл Васильевич Цыкалов, яркий представитель рабочего класса, выходец из воронежской глубинки. Рано оставшийся без родителей, Кирюша стал сыном села Новобелое, взявшегося всем миром растить и воспитывать сироту.
На содержании добрых людей, какими во все времена славилась Россия, мальчишка окончил четыре класса начальной школы и вступил в самостоятельную жизнь. В 1941-м подросток был мобилизован на строительство оборонительных сооружений под Воронежем, окопов и противотанковых рвов, но город был сдан. Кириллу довелось приобрести горький опыт выживания на оккупированной территории, скрываясь от сельского председателя-полицая.
Осенью 1943-го Цыкалов был призван в Красную Армию, прошёл обучение на курсах пулемётчика и был направлен на охрану п/я 813, первенца урановой промышленности под Свердловском. Его заприметил Новокшенов и пригласил в свой цех на должность слесаря-монтажника, а затем и аппаратчика, когда зачёты на допуск к работе приходилось сдавать самому академику Кикоину, руководившему производством. Строгость тогда была высочайшая, вспоминал Кирилл Васильевич. На рабочей одежде, вплоть до перчаток, перед выдачей ставились номера. Утром получил комплект под роспись, а после рабочего дня обязан его сдать по номерам. На ангарском комбинате Кирилл Васильевич трудился аппаратчиком цеха-81, затем выдвинулся председателем цехкома-82 и членом объединённого завкома-37. О «верх-нейвинских десантниках» в книге упоминалось уже не раз, пока я не понял, что и сам находился в их рядах. Действительно, тоже из Свердловска-44, тоже был распределён из института на Верх-Нейвинский завод, но, с согласия Новокшенова, подался в Ангарск. Всего на уральское предприятие было направлено около пятисот выпускников физико-технического факультета, так и моё распределение ушло на Урал, в мой родной городок, а я обосновался в Прибайкалье и считаю, что в жизни вытащил для себя счастливый жребий.
Ананий Иванович Сюзев, инженер-технолог смены «А», отличавшийся оригинальным мышлением и поведением, пытался продвинуть альтернативный способ обогащения урана на основе химической обработки сырья.
– Зачем нужны такие сложные и дорогостоящие схемы, которые применяются в нашем производстве? – спрашивал новатор атомных технологий. И сам же отвечал на заданный вопрос:
– У меня все просто. Загоняется железнодорожный состав с сырьём в приёмный корпус завода, и начинается поэтапный процесс переработки. Вот формула основной реакции, – химик-самородок на клочке приборной ленты, снятой с самописца, набросал длинную формулу и схему взаимодействия химических реагентов, которая должна была перевернуть отрасль с ног на голову или наоборот.
– Ананий Иванович, где находится твоё предложение?
– На рассмотрении научно-технического Совета комбината.
Я пожелал новатору успехов, но со временем смелое начинание Сюзева закрылось, так и не начавшись. Странные повадки Сюзева проявлялись на каждом шагу. В столовую по соединительному коридору он ходил не как все, а вплотную к стенке, касаясь её правым рукавом. Когда на пути встречалась очередная несущая колонна, странный пешеход аккуратно обходил её и снова двигался в заданном направлении впритирку к стене. За столом столовой – новые причуды. Содержимое второго блюда, но без гарнира, Ананий Иванович деловито сваливал в суповую чашку и быстро поглощал порцию «два в одном». На обратном пути на рабочее место он старательно обтирал стенку левым рукавом. Жил одиноко, в однокомнатной квартире, где всегда держал про запас ящик водки на случай появления гостей. В гости к Ананию Ивановичу наведывались аппаратчики после ночной смены, в «отсыпной» день, за которым наступал выходной, так что можно было расслабиться. Зарплату одинокому технологу расходовать было не на что, чем пользовались подчинённые, разбирая её «взаймы» на неопределённый срок.
Мои предложения по совершенствованию атомных технологий были не столь масштабны, как у Сюзева, но они внедрялись в производство и приносили мне, автору двух десятков рационализаторских предложений, ощутимые денежные вознаграждения. Кроме упомянутого Сюзева, в сменах работали технологи Василий Крайнов, Виктор Рудьман, Михаил Огородников и другие, люди достойные и семейные. Технологи – основные фигуры на заводе, все производство лежало на них. Они работали не за страх, а на совесть, но все-таки, хотя и редко, я прибегал к такой форме наказания за невыполненную работу, как снятие премии.
Представить виновника к лишению премиальных вознаграждений было делом проще некуда. Нужно было всего лишь внести в «Журнал поощрений и наказаний» соответствующее ходатайство и указать суть допущенного нарушения или упущения. Эти представления начальников служб и смен без всяких разбирательств или взятия с виновных объяснительных записок оформлялись приказом начальника цеха по итогам работы за месяц. Было что терять, если размер премии доходил до пятидесяти процентов от заработной платы. И никакой защиты прав человека. Прокуратура на комбинате была ведомственной и в конфликтных ситуациях учитывала интересы предприятия. В. Н. Брызгалов, помощник прокурора И. М. Тарханова, приглашал меня в штат надзорного ведомства, но тем соблазнам я не поддался.
…Тут-то мне преподнёс новый сюрприз Ананий Иванович, отказавшийся от полной премии, хотя, по моему представлению, он был лишён всего-то на двадцать пять процентов.
– Ананий Иванович, что за фокус ты выкинул? Калинин, экономист цеха, не может закрыть месячную ведомость, иди за премией, – напустился я на саботажника, надумавшего оставить премию в кассе, а не раздавать её взаймы.
– Это не фокус, Александр Петрович! В тот день наша смена была настолько перегружена работами, что выполнить ваше распоряжение не было возможности. Считаю снятие премии несправедливым.
– Вот что, Ананий Иванович, оставим разговоры о справедливости в пользу бедных. Вы мне сорвали выполнение ремонтных работ, намеченных на дневную смену…
Это затянувшееся выяснение мотивов и интересов конфликтующих сторон могло бы составить занимательный фрагмент для нашумевшего кинофильма «Премия», в котором были подняты те же вопросы честного отношения к труду. Жизнь закрытого и опутанного проволокой предприятия накладывалась на события страны, не отставая, а часто опережая их.
Проблемы проблемами, а работники КИУ всех профессий щедро представлялись к правительственным наградам, примеров приведено уже немало. Вручения правительственных знаков отличия производились на выселках, к примеру, в пионерском лагере имени Героев-космонавтов, без помпы и журналистов, и никаких публикаций в печати. Как получали передовики производства государственные награды втайне от общественности, так и хранили их в семейных архивах, не выставляя напоказ. Секретность била через край. Признаться, о многих из них я узнал много позже, при «открытии секретных городов» да в альбомах комбината, выпускаемых к юбилейным датам. К замечательной когорте орденоносцев относился электромонтёр Иннокентий Васильевич Беклемешев, кавалер ордена «Знак Почёта», которого как сейчас вижу перед собой, всегда спокойного и рассудительного; с ним мы охотно заводили разговоры на любую подвернувшуюся тему. Он уроженец Прибайкалья с типичной судьбой выходца из работящей крестьянской семьи.
В 1930 году его отец и дед, имевшие в хозяйстве две лошади и две коровы, были раскулачены и отправлены на строительство Беломоро-Балтийского канала, а одиннадцать детей вытряхнуты на улицу. Четверо старших из них подрабатывали для семерых младших. Отец вернулся со стройки через шесть лет, но без деда и права проживания по прежнему месту. Он ушёл по берегу Байкала на Онгурён, что означало «конец дороги», надеясь в Богом забытом местечке никому не досаждать. Обосновавшись в стареньком заброшенном домике, там же поместил семью, но в разгар репрессий 1937-го снова был арестован за прежние две кулацкие коровы и больше не вернулся. Старший из братьев, оставшийся за главу, перевёз семью на байкальский остров Ольхон, где Кеша устроился на рыбзавод, стал мотористом. Рыбаки работали без устали, слали рыбу на фронт, туда же рвался Кеша. На дальневосточном фронте он стал связистом, а в 1959-м – радиомонтёром «почтового ящика 79». В здании № 3Б он устанавливал и обслуживал АТС.
Трудовую гордость комбината представлял, конечно, Иван Сергеевич Моторный, слесарь службы КИПиА[3], обслуживающий приборное хозяйство цеха-81. Чрезвычайно приветливый, всегда доброжелательный, с взглядом, искрящимся оптимизмом, он был приятен в общении со всеми, словно каждый сотрудник цеха был ему лучшим другом. Выходец из крестьянской семьи Полтавской области, он в 1941-м был эвакуирован с семьёй в город Энгельс Саратовской области. Окончил ФЗУ, отслужил на флоте и по комсомольской путёвке призвался на Урал для участия в программе создания ядерного щита СССР, а оттуда прибыл в Ангарск. Морозными утрами, чтобы не околеть, электромонтёр Моторный с КПП-1 бегал вдоль длинных корпусов на работу; крутил педали велосипеда, выполняя задания по тем же корпусам, а затем обслуживал здание № 3Б. Активный рационализатор, он принёс комбинату экономический эффект в сумме свыше двухсот тысяч рублей. Качество его обслуживания Президиум Верховного Совета СССР в 1966-м оценил достойным для присвоения звания Героя Социалистического Труда. В 2017-м Иван Сергеевич отметил девяностолетний юбилей своей большой трудовой жизни.
Если мои подчинённые всех профессий гурьбой получали правительственные награды, то их руководитель тоже мог попасть в обойму представляемых к отличию. По доверительной информации А. П. Кантеева, назначенного с уходом Дрождина начальником цеха-81, так оно и было. В 1966-м, по итогам седьмой пятилетки, подготовленное и согласованное со всеми инстанциями представление на награждение меня, тогда старшего инженера КИУ, орденом Трудового Красного Знамени лежало на столе директора комбината для нанесения заключительной подписи.
Мудрый Виктор Фёдорович поставил под сомнение присвоение высокой награды молодому специалисту, всего-то пару лет с лишком отработавшему на комбинате, пусть и на самой горячей точке. Не рановато ли поощрять вчерашнего дипломника, когда на комбинате есть кандидатуры, достойно зарекомендовавшие себя? Моя фамилия была вычеркнута и вместо неё поставлена другая, под которой значился специалист из «пускачей», прибывший в Ангарск в составе новокшеновской команды. Но мы трудились не ради наград, которые сами по себе находят своих героев. Моя награда – медаль «За трудовую доблесть. В честь столетия со дня рождения Ленина» – нашла меня через пять лет. По форме изготовления она органично вписалась в ряд моих наград от Российского союза писателей и Интернационального Союза писателей «За вклад в русскую литературу». Коллекция!
Важнее то, что моя служебная деятельность складывалась вполне удачно. Рабочий день начинался на щите управления КИУ с ознакомления рапортов технологов за вечернюю и ночную смены. Тут же давались указания заступившей смене, делались выписки для доклада на утреннем оперативном совещании цеха. Одновременно ко мне выстраивалась очередь за решением неотложных вопросов по технологии и работам по нарядам, учёту и отгрузке-погрузке продукта. Время предельно уплотнялось, диалоги велись в режиме телеграфа. Часов на руке я не носил, делая ставку на внутренние, биологические. Когда они подавали сигнал: «Пора», вставал и быстро шёл по соединительному коридору в дрождинский кабинет. Входил, когда все начальники служб уже сидели по своим местам. Дневную технологическую службу возглавлял Николай Семёнович Скробов, с которым нас столкнула оказия на памятном собрании строительного отряда в Бело-ярке, когда разбиралось персональное дело с комсомольской путёвкой. Начальником службы механика, на которую приходились трудоёмкие слесарные и ремонтные работы, был Сергей Николаевич Трущелёв, требовательный и жёсткий руководитель. Сложным энергетическим хозяйством уверенно управлял Анатолий Алексеевич Войлошников, а приборной частью заведовал Аркадий Иванович Журавлёв, по натуре человек вальяжный. Ему на смену пришёл Юрий Павлович Обыдённов, опять мой земляк по Свердловску-44, энергичный руководитель и толковый инженер; позже главным прибористом цеха стал Николай Николаевич Рыбаков, участник пуска химического завода. Хозяйственной службой заведовал В. П. Булатов, майор в отставке, не пользовавшийся расположением начальника цеха.
Иногда я опаздывал на минуту, даже другую, что мне прощалось. Владимир Иванович знал мою нагрузку. Перед началом совещания часто обсуждались актуальные вопросы на темы внутренней или международной жизни. Даже феномен американской фигуристки Пегги Флеминг. Она просто вставала на льду с разведёнными в стороны руками, и миллионы зрителей замирали от воплощённого явления необычайной, гармоничной красоты. Фигура была слеплена природой в идеале, каких уже не будет, потому что к нему можно только приблизиться, а превзойти нельзя. В октябре 1964-го на оперативном совещании обсуждалась новость серьёзнее. Тогда был снят со всех постов непредсказуемый и самоуправный Никита Хрущёв, не успевший построить обещанный народу коммунизм.
Главу государства низвергли, но его призыв «За работу, товарищи!» оставался в силе. В конце рабочего дня я шёл в своё здание, и было странно видеть встречный поток дневников, окончивших трудовой день. Мне же предстояло ещё часок вникать в текущий рабочий процесс, просматривать его на сутки вперёд и расписывать в рапорте технолога задания вечерней и ночной сменам, затем идти к начальнику цеха с вечерним рапортом. Бывало, технологи сетовали сменным начальникам на мои задания, усложняющие им ведение режима. Те передавали жалобы тому же Дрождину.
– Александр Петрович, я уже говорил, расписывай свои задания в журнале распоряжений на ЦДП завода (центральном диспетчерском пункте), мы же всегда их подписываем, а начальники смен должны знать о проводимых работах, – наставлял меня Владимир Иванович. Какое-то время я следовал наставлениям, но снова срывался, берясь за старое. Так было проще.
– Тебе как о стенку горох! – выходил из себя начальник цеха на очередной планёрке. Но разносы на меня не действовали. Я пропускал их мимо ушей, что они есть, что нет, ещё и видом своим показывал, что мне скучно выслушивать нотации. Это действовало. Я знал, что лучше моё дело не сделает никто, что персонал меня не подведёт, и это ощущение полного владения производственным процессом придавало внутренней уверенности и независимости от внешних воздействий. Для меня существовал один вид ответственности – перед самим собой.
Начальники смен круглосуточно вели технологию цеха; это А. М. Ртищев, Л. П. Тапхаров, И. П. Носоченко, Б. Д. Бузилов, В. Г. Молодин, Л. П. Горев. С них был спрос не только со стороны цеха, но и от сменных начальников производства, подчинявшихся директору завода. Так вот, в одной из смен прижилась оригинальная форма доклада о завершении смены. Леонард Прокопьевич Тапхаров, выпускник Московского авиационного института, печатая шаг, шёл вдоль панельных щитов от своего рабочего стола к начальнику производства, А. Н. Макееву. Так Юрий Гагарин шёл от самолёта по красной дорожке для доклада руководителю великой космической державы об успешном завершении полёта. Для пущей достоверности начальник смены на одном ботинке развязывал шнурок, как это невзначай случилось с первым космонавтом планеты. Невзначай ли? Не был ли тот весело болтавшийся шнурок символом освобождения кабинки космонавта от модуля, с которым две части корабля были связаны подобно двум ботинкам? Это был тот случай, когда шнурок оказался важнее ботинка. Крестьянка Тахтарова, встретившая космонавта за посадкой картошки, инженер Тапхаров, изображающий его парадный шаг с развязанным шнурком, – они схожестью фамилий придавали особую значимость народному признанию героя космоса.
Перед «высоким руководством» начальник смены замирал по стойке «смирно» и, отдавая честь под белый чепчик, рапортовал: «Товарищ Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза! Докладываю об успешном завершении космического полёта! Готов к выполнению нового задания партии и правительства! Космонавт Гагарин». Начальник производства, поддерживая торжественный церемониал, принимал рапорт и благодарил «космонавта» за беззаветное служение стране, в чём и был недалёк от истины.
Так проходили какое-то время космические доклады, но ведь не зря по стенам служебных помещений были развешены предостерегающие плакаты, на которых бдительная гражданка в красной косынке прикладывала палец к губам: «Тише! Враг подслушивает!» Кто-то из секретных сотрудников службы режима доложил куда следует о странном поведении руководящих лиц сверхсекретного «почтового ящика», которое не укладывалось в нормативы должностных инструкций. Компетентные органы передали поступившую информацию администрации завода с предложением «разобраться». Дрождин любил и понимал шутку, он и сам как-то возглавлял цеховую команду в сражениях юмористов клуба КВН, но на поступившее замечание следовало отреагировать.
…Сдав ночную смену, «космонавт Гагарин» шёл на доклад к начальнику цеха, где спрос устраивался по законам военного времени. На этот раз у Леонарда Прокопьевича на душе скребли кошки, – на коллекторе питания всего-то имелось в резерве две точки, тогда как для полного перехода, пусть и непредвиденного, их требовалось все пять. Рапорт проходил благополучно, пока не коснулся злополучного резерва питания.
– Всего две? – переспросил начальник цеха, за исключительную требовательность прозванный на комбинате-Сталиным.
– Две, Владимир Иванович…
Поднята трубка прямой связи с ЦДП:
– Что там у тебя с питанием?
– Через двадцать минут вводим в резерв ещё три точки. Предыдущая смена всё подготовила для расширения резерва, Владимир Иванович.
– О предыдущей смене не твоя забота, адвокат!
Трубка брошена. Последовал испытующий взгляд «Сталина» на новоиспечённого космонавта:
– Я тебе покажу «успешное завершение космического полёта, космонавт Гагарин!»
Я работал под непосредственным руководством В. И. Дрождина, видел и высоко ценил его ненасытное стремление сделать всё возможное и невозможное для совершенствования производства. Если задаться вопросом, зачем радетелям государственных интересов нужны все эти хлопоты и головная боль без всякой выгоды для себя, то не сразу найдётся ответ.
Действительно, зачем? От воспитания с пелёнок или по генетическому наследству? От глубокого понимания истории отечества, которая формирует истинную ценность человеческого бытия и предназначения на земле? Или ещё от чего-то, что мы не видим в психологии индивида? Какой бы ответ мы ни сочинили, но Дрождин был из тех непоколебимых государственников, которые что кремень. Они – стержень общественных устоев. Интересно и то, что его нельзя было отнести к поборникам господствующей идеологии, пропагандистам марксистко-ленинского учения. Идеология для него как бы не существовала, он просто отстаивал интересы цеха, комбината и страны. Сейчас о таких говорят: прагматик, но на деле он и был патриотом. Мне не пришлось ни в те годы, ни позже встретить человека с такими потрясающими умственными способностями; Владимир Иванович мгновенно вникал в обстановку и намечал точно выверенные действия по управлению. Он представлял собой идеал мощного разума, стальной воли и редчайшей устремлённости к упорядоченной системе человеческого существования во всех его проявлениях. Его речи на официальных мероприятиях являли образец ораторского искусства, в них без единой синтаксической ошибки выстраивались сложные предложения, в речевой декламации легко прослеживались места расстановки знаков препинания. Они были уникальны по глубине содержания и грамотности построения. Гениально устроенный мозговой аппарат Цицерона двадцатого века не нуждался в подготовленных текстах докладов.
В устной импровизации ему без усилий удавалось то, к чему тщательно готовились профессионалы. Когда же непревзойдённый полемист и рассказчик начинал шутить и острословить, давая выход буйной духовной энергии, то собеседникам оставалось с восторгом внимать вулканическим извержениям смелых рассуждений, лаве юмора и остроумия. И все это рождалось легко и непринуждённо, словно то был горный поток, рвущийся из каменных теснин, то шумно срывающийся водопадом с высоких уступов, то игриво бурлящий на перекатах.
Начальник электролизного цеха № 1 В. И. Дрождин
Директор мгновенно оценил возможности Владимира Ивановича, быстро продвинул его на должность начальника ведущего цеха, а затем предпринял такие манёвры, на какие был способен только он, Новокшенов. На время своего отсутствия назначал исполняющим обязанности директора комбината Дрождина, начальника одного из многочисленных цехов, повышая его в должности сразу на три-четыре руководящие ступени. Так он решал две задачи: Дрождин неотрывно вёл основной технологический процесс, а в отсутствие постоянного директора ещё и управлял комбинатом. Действительно смелое и оригинальное решение! Перефразировав известное изречение Льва Толстого, можно было воскликнуть: «Всё смешалось в руководстве комбината!»
Руководители служб, цехов и отделов терялись в догадках – где она таится, реальная власть? В кабинете Новокшенова или в руках неистового Дрождина? Б. Пужаев, опытный администратор, получая письменное задание от Дрождина, исполнявшего директорские обязанности, откладывал бумагу в сторону, а при возвращении временного директора в цех адресовал ему же исполнение документа. Круг замыкался, распорядителю приходилось браться за исполнение собственного указания. От сотрудников смежных подразделений порой приходилось слышать: «Интересно, что за жизнь творится в вашем цехе? Ведь у вас начальником сам Сталин!» Но «Сталин» вёл за собой коллектив не только жёсткостью управления. Авторитет Владимира Ивановича был настолько велик, что Юрий Батуров, инженер-приборист и умелец «золотые руки», готов был идти за ним в огонь и воду: «Если Дрождин даст задание, я и оперу напишу». А ведь Юрий не имел музыкального образования. Расстановку сил как-то в минуту откровения раскрыл сам Владимир Иванович: «Никого и ничего на свете не боюсь, кроме Новокшенова. Его боюсь патологически». Так на комбинате уживались два вожака, два медведя в одной берлоге.
Надо было видеть доклады Дрождина на утренних совещаниях, когда он, лицо подчинённое, устраивал по телефону шоу директору завода «Т». При полном стечении начальников цеховых служб, следивших за разыгрываемым спектаклем, начальник цеха безудержно пользовался непозволительной роскошью сопровождения служебных отчётов изощренными матерками. Они носили нейтральный характер, как бы ни к кому не обращённые, словно слова-паразиты, сопровождающие фразы невоспитанного человека, но оба собеседника по телефонной линии прекрасно сознавали, что речёвки, сдобренные непечатными выражениями, означают войну, открытую и бескомпромиссную, до победы одной из конфликтующих сторон. Но вот доклад окончен, и начальник цеха переходил на нормальный разговор с подчинёнными по работе. Так Пужаев, умный и сильный руководитель, оказался меж двух феноменов, Новокшеновым и Дрождиным, между молотом и наковальней, хотя Виктор Фёдорович к Борису Сергеевичу относился благожелательно.
Для подписания документов, на которых должны были одновременно ставиться подписи непримиримых антагонистов, заводоуправленцы разрабатывали специальные операции, обычно завершавшиеся крахом. Однажды в дрождинский кабинет вошла скромная и симпатичная работница техбюро завода «Т» и подала Владимиру Ивановичу пакет документов на подпись. Устроители акции рассчитывали, что в разговоре с женщиной Дрождин обойдётся мягкими формами общения, но его реакция оказалось на редкость бурной. Едва увидев на заглавном листе уже поставленную пужаевскую подпись, действующую на него как красная тряпка на быка, он со словами: «Сколько раз вам говорить, что моя подпись никогда не будет стоять рядом с подписью вашего мандарина!» – швырнул комплект документов со всеми приложениями, разлетевшимися по кабинету, словно бумажные самолётики.
Бедная женщина ждала провала заведомо обречённого мероприятия, но не в такой же форме! Она покрылась алой краской и приступила к сбору листочков с грифом «Секретно». Я, единственный свидетель происшествия, принялся ей помогать. Владимир Иванович бросил на меня одобрительный взгляд, ему импонировала в подчинённых независимость поведения и отсутствие показной преданности начальству. Мне посчастливилось пройти школу элитной отрасли промышленности, школу, созданную Новокшеновым, где я без малого десять лет работал в непосредственном подчинении В. И. Дрождина, первого соратника и ученика Виктора Фёдоровича. Уроки этой школы были усвоены мной, как и многими работниками комбината, на всю оставшуюся жизнь.
С некоторых пор я стал замечать, что Пужаев был не прочь установить со мной некие доверительные отношения. Время от времени вызывал меня в свой кабинет, заводил разговоры на служебные и отвлечённые темы, демонстрировал электронную домашнюю картотеку фотографий и рассказывал об её преимуществах над бумажными носителями. Делал многозначительные намёки на чрезвычайно высокую стоимость заводской продукции. Учил хранить текущие материалы, которые со временем будут представлять ценность для новых поколений. Беседы директор подводил к тому, что мне было бы полезно расширить познания в масштабе отрасли. «Перспективный ты специалист, но мало что знаешь», – как-то обронил он фразу. Не бросая слов на ветер, он отправлял меня в служебные командировки на родственные предприятия. Так мне довелось побывать в Ленинградском научно-исследовательском институте Минсредмаша, на атомных комбинатах Томска-7, Красноярска-45 и даже на Уральском электрохимическом комбинате, где служебную командировку я совместил с посещением отчего дома.
Как специально для расширения моего кругозора, главк министерства поручил ангарскому предприятию провести научно-исследовательские изыскания по определению состава кислородно-азотной смеси в сосудах Дьюара при многократных доливках жидкого азота. Физика процесса заключалась в том, что при контакте с воздухом жидкий азот поглощает из него кислород, образуя раствор двух веществ. В поисковой работе следовало установить закономерность процесса в эксплуатационных условиях и степень опасности возгорания или взрыва смеси при неконтролируемом повышении концентрации жидкого кислорода в остатках испаряемого азота.
Для решения непростой задачи я пригласил Станислава Аполлоновича Девятова, грамотного инженера заводской лаборатории качества (ЛКК), тоже из УПИ. Он блестяще проявил себя в конкурсах Клуба весёлых и находчивых, хотя отличался абсолютным, прямо-таки олимпийским спокойствием и уравновешенностью в поведении. В дуэлях капитанов Стас выиграл все девять. Редкий человек с беспредельным уважением ко всем и вся. Вскоре он принёс мне математическую формулу процесса. Расчёты по ней показывали, что на начальном этапе доливок концентрация кислорода повышается, но с постепенным затуханием и последующим насыщением на безопасном уровне. Проведённые недельные испытания с круглосуточным отбором проб подтвердили теоретические расчёты. Отчёт о проделанной работе с множеством выкладок, схем, таблиц и графиков был подписан Дрождиным несмотря на то, что на титульном листе была проставлена согласующая подпись его вечного оппонента Пужаева. Сделал исключение.
Оставалось утверждение отчёта у Новокшенова. Он дважды в неделю с небольшой свитой приезжал к «косым воротам», что рядом с ремонтным цехом, и проходил в кабинет Пужаева для проведения заводской планёрки, после которой подписывал документы, у кого какие. Я подошёл к нему со своим отчётом. Помню, на один из директорских вопросов я сослался на авторитет кого-то из французских учёных. Дёрнула меня нелёгкая приплести его сюда. Тут же в ответ услышал длинную россыпь французских гениев, начиная с Лагранжа, продолжая Лапласом, Паскалем и ещё кем-то, какую мог выдать только энциклопедически подготовленный человек разностороннего ума и великолепной памяти. Отчёт всё же утвердил. Сегодня один из его экземпляров под грифом «Для служебного пользования» находится на хранении Иркутского Госархива в моём фонде писателя. Можно ознакомиться.
С окончанием ненормированного рабочего дня группа руководящего состава цеха шла на ближний КПП-3, куда персонал привозили и отвозили автобусами предприятия. Бывало, отъезжали на дрождинской «Волге».
– Владимир Иванович, – обратился я однажды, – квартира у меня какая-то неказистая, тесная, на первом этаже, соседи скандальные. Нельзя ли переехать куда-нибудь на лучшие условия?
– Осенью сдаётся дом напротив спорткомплекса «Ермак», переедешь, – непривычно надолго, на минуту задумавшись, ответил он. Для меня же минутное решение квартирного вопроса было настоящей удачей. Не осенью, так под Новый год моя малочисленная семья с подрастающей дочуркой Викой праздновала новоселье в новой двухкомнатной квартире улучшенной планировки, с балконом, третий этаж. Квартал 178.
Той порой Леонора Яновна, дорогая моя половинка, наводила порядки в цехе пароводоканализации (цех ПВК), обеспечивающем комбинат ангарской водой, а жилой комплекс – теплом с ТЭЦ-10. С появлением молодого и энергичного экономиста начальник экономического отдела комбината Сергей Иванович Чубаров наметил её перемещение в свой штаб, дав для начала время проявить себя во вспомогательном цехе. Она и проявила, да так, что волны, поднятые бурной деятельностью молодого специалиста, выплеснулись в кабинет Сергея Ивановича с брызгами во все стороны. Чубаров – уральский выходец. В годы войны учился в Военно-воздушной Академии имени Жуковского и на фронтах занимался ремонтом авиационной техники. После войны окончил УПИ, с 1948-го трудился в Свердловске-44, опять мой земляк, а с 1957-го без малого три десятка лет возглавлял планово-экономический отдел АЭХК.
Дебютные проблемы в цехе ПВК у Леоноры Яновны начались, как ни странно, со спорта. Известно, что советский спорт был любительским и строился на основе гармоничного развития человека, который самозабвенно трудился на благо страны, а в свободное от работы время укреплял тело и дух физическими упражнениями. Это в буржуазном обществе спортсмены-профессионалы не знали созидательного труда, страдая однобоким развитием. Но вот незадача: на АЭХК сложилось так, что спортсмены-любители, защищающие спортивную честь комбината, города и области, числились рабочими разных профессий, появляясь в цехах только в дни получения заработной платы. Станочники пятого разряда не знали, с какой стороны подойти к станку.
– В моём цехе несуществующих работников не будет, – заявила новенькая сотрудница, едва ознакомившись со штатным расписанием.
– Леонора Яновна, такой порядок во всех цехах, надо соглашаться, – развёл руками Михаил Иванович Охапкин, начальник цеха, на совещании актива.
– Тогда и соглашайтесь с этим порядком, только без меня. Эта бригада тунеядцев подрывает экономические показатели цеха, – заявила несговорчивая Леонора Яновна и демонстративно покинула кабинет начальника, печатая шаг высокими каблуками.
Михаил Иванович рад бы исполнить руководящие установки, но финансовая отчётность имела силу только при наличии двух подписей – экономиста и начальника цеха, конечно. Он обратился за помощью к Чубарову, тот же, внутренне соглашаясь с доводами непреклонного борца за финансовую дисциплину, решил, что такая заноза ему в ближние помощники вовсе ни к чему. Так Леонора Яновна застряла на линейной работе в многолетнем сотрудничестве с Михаилом Ивановичем. Зато порядок в экономике цеха был идеальный. Сотрудники отмечали абсолютную чистоту на столе экономиста и всегда готовые ответы на любой вопрос, за которыми столоначальница не лезла в многочисленные папки.
За свою добропорядочность и незлобливость, добродушную и располагающую внешность Михаил Иванович, двадцать лет возглавлявший цех ПВК, на комбинате получил широкую известность как «отец Охапкин». Популярность окающему выходцу с Поволжья придавали оригинальные перлы, выдаваемые им на ровном месте. В кругу цеховиков он вдруг делал сочувственный комплимент сотруднице: «Красивая ты, Роза, но больная». И как обижаться на заботливого начальника красавице Розе, действительно страдающей неизлечимой болезнью?
Однажды, когда Михаил Иванович и сам приболел, к нему в гости наведались трое слесарей – проведать больного в надежде распить у хозяина бутылку горькой водицы. Больной, угадав тайный умысел гостей, усадил их за стол и разлил из хрустального графинчика водочку по рюмочкам, какие женщинам ставят под коньячок:
– Ну, выпьем, братцы, за здоровье, спасибо, что зашли.
Братцы опрокинули по напёрстку зелья, не ощутив ни крепости, ни вкуса.
Переглянулись в недоумении.
– Закусывай, упадёшь! – послышался тревожный возглас хлебосольного хозяина, обратившегося к ближнему братцу, косой сажени в плечах.
Сообразив, что от полученного угощения они вот-вот свалятся с ног, гости вежливо раскланялись.
Вдругорядь отец Охапкин выступил с номером затейника в столовой, находившейся перед КПП № 1. Здесь обедали управленцы, работники охапкинского цеха и пребывающие по случаю люди. В столовском буфете порой выбрасывали дефицитные продукты, хотя бы яйца, с которыми, впрочем, покупатели обращались с осторожностью. При жарке их разбивали не как сейчас, в общую сковороду, а поочерёдно и в отдельные чашки. И если из скорлупы выливался чёрный желток, что бывало от долгого хранения дефицита на складах, то он выбрасывался. И так по одному, жёлтый желток – в сковороду, а чёрный на выброс, но сейчас не об этом.
– Товарищи! Разрешите пройти, надо сдать товар, – раздалось знакомое оканье. Заинтригованные товарищи расступились в ожидании новой затеи, заготовленной чудаковатым отцом Охапкиным.
– Уж заберите обратно десяток яиц, вчера у вас купил, – упрашивал продавца высокооплачиваемый начальник цеха, бережно придерживая серо-бурый бумажный кулёк с товаром, – Но больно они мелковаты да дороговаты!
Новая крылатая фраза отца Охапкина тут же понеслась по комбинату. Это позже начнёт чудить яркими высказываниями Виктор Степанович Черномырдин, председатель правительства, а раньше его роль с успехом играл Михаил Иванович Охапкин.
В 1968–69 годах запахло войной. Страна с тревогой следила за обстановкой на уссурийском острове Даманский и на других приамурских территориях, где китайская сторона вела себя крайне агрессивно.
Пограничный конфликт имел давнюю историю, когда казачьи отряды Ерофея Хабарова и других атаманов в начале семнадцатого века пришли на пустующий Амур и поставили первые русские укрепления по его берегам. Этнических китайцев, проживавших в тёплых районах Поднебесной, северные территории не интересовали, но завистливым маньчжурам, потомкам монгольских кочевников, соседство с русскими пришельцами встало костью поперёк горла. Последовала серия военных стычек.
Полугодовая героическая защита русского острога Албазино на Амуре, где семьсот казаков сложили головы в боях с многократно превосходящими силами, но не сдали крепость, сбила спесь с маньчжурского императора. В 1689-м был заключён Нерчинский мирный договор, по которому Россия покинула Приамурье, объявленное ничейной зоной, не китайской и не русской.
Беспризорность амурских земель длилась полтора века, пока в Сибирь не пришёл генерал-губернатор Н. Н. Муравьёв-Амурский, который при поддержке царя Николая Первого в 1858 году мирным путём вернул России великую реку и громадную территорию при ней. Двумя годами позже, тоже мирно, был присоединён Уссурийский край. И вот конфликт на Амуре и Уссури разгорелся с новой силой. Небо над Ангарском бороздили транспортные самолёты. Они шли тройками и более крупными группами с утра и до вечера, шли на восток неторопливо, уверенно и неудержимо. Едва умолкнув где-то на востоке, тяжёлый гул самолётов снова нарастал с западной стороны. Жители знали: армия собирает силы для защиты дальневосточных рубежей. Будет жарко. Начавшись второго марта, бои на реке Уссури длились две недели. Пятнадцатого марта 1969 года в бою с пятитысячным китайским полком погибли двадцать четыре советских пограничника.
Когда силы обороны были на исходе, командующий Дальневосточным военным округом генерал-лейтенант О. Лосик, не дождавшись указаний от Генштаба, применил секретнейшие на тот момент комплексы реактивных минометов «Град». В зоне поражения глубиной до десяти километров было уничтожено всё живое. Китайцы были ошеломлены, как в своё время гитлеровцы сходили с ума под ударами «катюш», предшественниц «Града». В конце концов спорный остров был великодушно передан в пользу китайцев, дорого заплативших за него, как и Россия. Пятьдесят девять наших пограничников награждены посмертно. На границе стало тихо до сего дня, но Китай как союзник был надолго потерян, а без него расколовшаяся мировая социалистическая система сильно ослабла. Советские догматы от «всепобеждающего учения марксизма-ленинизма» обвинили китайских идеологов в ревизионизме. Не смог тогда Советский Союз присмотреться к китайскому опыту экономических реформ и перенять из него лучшее для себя.
Наступившая приграничная тишина с годами отозвалась восточной хитростью. Мудрые китайцы, установив с северным соседом дружественные отношения, двинулись в желанную Сибирь мирным путём. На правах иммигрантов они строят в Сибири и на Дальнем Востоке гостиницы и предприятия, открывают рынки и магазины, получают российское гражданство и чувствуют себя как дома. На байкальском острове Ольхон китайские лица встречаются на каждом шагу, летом за ними не всегда удаётся найти родные бурятские лица, тоже узкоглазые. Хорошо это или плохо? Поживём – увидим. Однажды случилось так, что миграция албанцев в гостеприимное Косово оставила Сербию без Косово. Не остаться бы России без Сибири. Сегодня руководство страны придаёт первостепенное значение этому региону, о чём заявил президент РФ Владимир Путин: «Если в ближайшем будущем мы не предпримем практические шаги для развития Дальнего Востока, то в течение нескольких десятилетий российское население будет говорить на китайском, японском и корейском».