Удивительна сила воздействия феноменальных личностей на людей, которым посчастливилось быть рядом с ними. Один из них – Виктор Фёдорович Новокшенов, тридцать лет руководивший Ангарским электролизно-химическим комбинатом. Строительство, пуск, становление атомного гиганта – это всё он, Новокшенов. Его миссия – в приращении ядерного потенциала СССР, который обеспечил стране паритет с Вооружёнными силами США.
Родился легендарный директор в Вятке, в семье медиков. В его биографии – переезд семьи в Свердловск, энергетический техникум, работа в системе «Уралэнерго». Воспитание было дано правильное, если мама, учительница, награждена орденом Ленина. Сын тоже не подкачал. Ему давалось всё. Вятский богатырь стал мастером спорта по тяжёлой атлетике. С отличием окончил энергофак УПИ. Прибыв по призыву партии и правительства в атомную отрасль на рабочую должность аппаратчика уральского завода-813, он уже через девять месяцев (!) стал начальником основного цеха. Феномен. С должности начальника цеха Новокшенова направили директором строящегося ангарского предприятия мирового значения. Тайга, персонал с десяток человек и задание – за три года пустить в эксплуатацию атомный гигант на Ангаре. Кому такое по силам?
Виктор Фёдорович был порождением командно-административной системы, в которой в силу режима особой секретности контроль над предприятиями со стороны партийных советских органов и прокурорского надзора был ограничен, но это не мешало ему держать опору на коллектив, на специалистов, которых он называл коллегами. История комбината – это непрерывный процесс реконструкции и модернизации оборудования, позволивший вдвое нарастить производственную мощность без расширения площадей, а ресурсные сроки эксплуатации увеличить в три-четыре раза. Директор принимал личное участие в технических разработках; он лауреат Сталинской, Государственной премий и премии Совета министров СССР, автор многих изобретений. На собраниях по выполнению Коллективного договора не раз докладывал, что комбинат сэкономил народному хозяйству электростанцию средней мощности.
Он был широко известен не только как блестящий организатор и крупный хозяйственный руководитель, но и как большой оригинал. Занятные истории с его участием одна за другой передавались из уст в уста среди работников комбината. Вот одна из них. Начальники двух крупных подразделений затеяли раздрай на почве столкновения производственных интересов, решив «пробить вопрос» с помощью генерального директора. С каждой противоборствующей стороны к нему посыпались депеши по наболевшей проблеме. Наконец Виктор Фёдорович вызвал обоих и провёл с ними краткий и назидательный разговор:
– Почитал ваши письма, из которых напрашивается интересный вывод. Если бы передо мной сидели два умных руководителя, то они давно бы решили этот вопрос. Если один из вас был бы умный, а другой дурак, то умный решил бы вопрос в свою пользу. Но я вижу, что передо мной сидят два…
На этой фразе, смысл которой был более чем понятен, оба претендента на звание дурака вскочили со своих мест:
– Виктор Фёдорович! Мы всё поняли! Разрешите нам самим справиться с этим делом!
Другая история. Престижная красавица «Волга» была предметом запредельных мечтаний автомобилистов. Прослышав о поступлении на комбинат полнолитражной машины, в директорскую приёмную слетелись искатели удачи. Первым к директору прорвался начальник цеха связи.
– Виктор Фёдорович, я к вам с просьбой. Моё заявление на «Волгу» годами лежит в завкоме без рассмотрения. Неужели я не заработал это право?
– Что, уже и в завкоме завелись бюрократы? А что говорит председатель?
– Говорит, надо подписать у вас.
– В чём же дело? Давай своё заявление. Я подпишу.
Главный связист комбината не поверил своим ушам. Неужели свершилось чудо? Мир преобразился в его глазах, наполнившись волшебным светом нового качества жизни. Он бережно вложил подписанное прошение в папку и, не чуя ног от счастья, вышел в приёмную, где сидели его конкуренты, уже бывшие.
– Ну и как? Подписал? – спросил один из них, хотя по неописуемой радости просителя было ясно, что акция завершилась более чем успешно.
– Подписал! – выдохнул счастливый обладатель заявления.
– Покажи хоть, что он написал на заявлении, – раздался тот же голос.
Связист великодушно протянул лист драгоценной бумаги, на которой было написано: «Отказать». Ниже дата и всем знакомая подпись.
Крупная авария в здании № 3Б напомнила комбинату, что с ураном шутки плохи. Меня не вызвали на её устранение посреди ночи, и в описании чрезвычайного события ссылаюсь на воспоминания Владимира Григорьевича Молодина, тогдашнего начальника смены, живо стоящего в моей памяти. Его биография напоминает многие другие. Раскулаченная семья, учёба в УПИ, работа в Свердловске-44, оттуда переезд в 1958-м в Ангарск.
На этот раз рванул уже не малый осадитель объёмом 24 литра, как это было в старом здании № 3, а баллон в один кубический метр, разогретый в индукторе до температуры сто градусов. Подвела автоматика, когда задвижка на баллоне при его включении осталась закрытой и перекрыла трассу подачи газа из баллона в коллектор питания. Огромное здание мгновенно заволокло урановым облаком. «В цехе кромешный ад, – вспоминает Владимир Григорьевич в книге «АЭХК: 60 лет». – Все мечутся. Вентиляцию закрыли, чтобы не было загрязнения на улицу. Но внутри цеха – ужас!»
К входу в здание прибежал Новокшенов: «Что вы стоите? Срочно мне противогаз!» Шкаф с противогазами стоял на входе в помещение, но на такую крупную голову размер было не подобрать. Натянув кое-как резину на голову, он кинулся в здание, но быстро вернулся, выбросил средство индивидуальной защиты, схватил марлю, облил её водой, обмотал рот и кинулся в радиоактивное пекло отыскивать места выброса. Туда, в белый туман, рвался не директор, а рабочий, получивший опыт аппаратчика на Урале. Нашёл! Выскочил обратно, намочил водой с кого-то снятый халат, скомандовал: «Начальник смены и механик, за мной!» – и снова туда, в урановое облако, обмотать место прорыва и заблокировать основную массу перегретого урана. Таков был директор.
После аварии он проходил медицинское обследование, установившее получение семнадцати радиоактивных доз и снижение остроты зрения на две диоптрии. По воспоминаниям Нины Прокофьевны, супруги директора (книга «Мы жили в неизвестных городах»), при возвращении домой Виктор Фёдорович выпил литр молока и пошёл в ванну, как-то странно опираясь о стены. Молоко и кисломолочные продукты при отравлениях полезнее пресловутой водки. Одежда была сожжена. Зрение со временем восстановилось. Двое суток отмывали цех. Цехом Владимир Григорьевич называл подразделение КИУ. На некоторых родственных предприятиях он и значился самостоятельным цехом.
Об ангарском ЧП докладывали председателю правительства А. Н. Косыгину, на разборку приезжал заместитель министра А. И. Чурин и начальник главка А. Д. Зверев с комиссией из Свердловска. Меня вызывали в комиссию для беседы и измерили на одежде уровень радиации. На следующий день Пужаев сообщил мне о завышенной норме замеров, что в той обстановке послужило определённым оправдывающим фактором; начальник не прятался за подчинёнными. Халат и чепчик были мне защитой. Одежду я не сжег, всё одно: другая через неделю даст те же показания. Не напасёшься.
Борис Сергеевич тоже отреагировал на аварию, направив в КИУ с проверкой соблюдения технологического режима С. М. Кошелева, сменного начальника производства завода, позже ставшего техническим директором комбината. Сергей Михайлович обошёл установки и щит управления, перекинулся фразами с персоналом, завершив на том обследование. Ему, настоящему профессионалу, всё было видно с первого взгляда. Вспоминается контрастом инспектор отдела ТБ комбината Ганьшин, вносивший в акты обследования до двухсот замечаний и дефектов, вплоть до любой мелочёвки. Виктор Фёдорович иной раз пугал провинившихся начальников цехов и отделов угрозой прислать с проверкой въедливого контролёра, приводя их в паническое состояние. Ганьшин получил известность ещё и тем, что на тренировках бегал под нагрузкой двух кирпичей, уложенных в заплечный рюкзак. На совещании по разбору аварии Новокшенов заявил:
– Ещё одна такая авария – и начальник КИУ прекратит существование.
Грозное заявление директора мне передавали со всех сторон, но оно оставило меня невозмутимым.
– Пусть сам покомандует этим хозяйством с недельку, тогда поймёт, что к чему, – беззаботно отвечал я, но задумывался, не придётся ли возвращаться в родной уральский городок, где тоже действует атомный комбинат, ничем не хуже. Защитил меня, конечно, Дрождин.
Настоящий подвиг совершил Новокшенов, принимая самостоятельное решение о частичном демонтаже действующих газодиффузионных машин с целью их замены на новое оборудование. Не проведены испытания на сейсмоустойчивость центрифуг, не было проекта на их монтаж, а он силами комбината за восемь месяцев 1983-го провёл демонтаж оборудования с первой по семнадцатую ось первого корпуса, положив в карман первый вывернутый болт. Дерзость неслыханная! Без разрешения министерства решиться на подобное мог только безумец или бесконечно храбрый человек. Он и не обращался за разрешением, зная, что его не получит. Об этой черте характера говорил академик И. К. Кикоин: «Виктор Фёдорович отличался от многих других директоров храбростью…». Не знал Б. Н. Щербина, второй секретарь Иркутского обкома, с кем имеет дело, когда в грубой форме сделал замечание ангарскому директору на непозволительность появления в учреждении КПСС в зауженных брюках. Партийный босс тут же получил ответную оплеуху: «Не думал, что широта марксистского мировоззрения измеряется шириной брюк».
Москва принимала за аксиому невозможность освоения центрифужного производства в сейсмически опасной зоне байкальских тектонических разломов, и головному предприятию отрасли по газовой диффузии ставилась задача – надёжная работа оборудования до 2000 года. Она и была решена: отлаженное оборудование работало лучше и устойчивее, чем новое. Новокшенов мог почивать на лаврах, но он лучше других понимал, что отказ от перспективной технологии обогащения урана уже в обозримом будущем будет равнозначен полному закрытию Ангарского комбината.