Грандиозное мероприятие было задумано с созданием тёплого моря посреди холодной Сибири. Часть тёплой воды комбината из теплообменных установок спускалась по реке Еловке, которую запрудили с образованием водоёма площадью в четыре-пять квадратных километров. Берега и дно засыпали речным песком – и вот оно, тёплое рукотворное водохранилище. Жители Ангарска быстро перекочевали с берегов горного Китоя на новокшеновскую запруду, из которой любители плавания могли не вылезать часами. Для тех, кто не мог вывезти детишек на море, Еловское «южное взморье» было даром Божьим, спущенным с небес к городу, в пятнадцати минутах ходьбы по лесу от трамвайного кольца.
В распоряжении отдыхающих имелась лодочная станция, для смельчаков – десятиметровая вышка для прыжков в воду, для детей – ограждённый «лягушатник» на мелководье. На дорожках открытого бассейна коллективы комбината сдавали нормы ГТО. Не умеющие плавать от сдачи зачёта не освобождались и преодолевали водный рубеж, цепляясь за канаты и демонстрируя готовность к труду и обороне. Директор наравне со всеми сдавал нормы ГТО. Плавал он превосходно. Здесь же, на просторном деревянном помосте бассейна, мне довелось сыграть несколько шахматных партий с директором, видевшим во мне сильного игрока.
– А почему ты не рубил слоном, я боялся этого хода, – спросил он по ходу партии, – В чём тут комбинация?
– Слоном? Не видел я этого хода, Виктор Фёдорович, – чистосердечно признался я в своей промашке.
Взрыв гомерического хохота потряс большое директорское тело. Он завалился на спину в хохоте до изнеможения. Он мучился в поисках сложной многоходовой комбинации, оказавшейся простейшим ляпом! Авторитет повержен! С ними, авторитетами, оказывается, надо играть смелее, диктовать свою волю на шахматной доске так же, как и на производстве. В отношении к персоналу, к трудящимся, проявляется суть любого руководителя. Приёмные дни Виктор Фёдорович проводил раз в месяц для всех записавшихся без ограничений, сколько бы времени ни требовалось. В одно из таких мероприятий, утомлённый многочасовым общением, он потянулся занемевшим телом и произнёс: «Эх, коньячку бы…» Каково же было его удивление, когда работница отдела кадров, услышавшая никого не обязывавшее директорское пожелание, в очередном перерыве поставила на стол перед опешившим Виктором Фёдоровичем бутылку коньяку. Так директор узнал, что его забота о народе была взаимной.
Мне часто приходится бывать в жилом районе АЭХК, встречаться с товарищами по прежней работе. Здесь многое напоминает о первом директоре, который любил жизнь и делал всё для того, чтобы она для жителей городка стала краше и добротнее. Ведомственные детские садики – лучшие в городе. На торцах жилых зданий – огромные мозаичные изображения, отражающие исторические вехи развития России. Жилой посёлок украшался световыми рекламами, что было тогда в диковинку. За чистотой и порядком следил цех благоустройства, входивший в состав комбината.
В середине шестидесятых годов, когда комплекс КИУ был переведён в новое здание № 3Б, фреоновые установки, отслужившие срок в старом здании, были смонтированы на зимнем стадионе «Ермак», который стал подлинным детищем Виктора Фёдоровича. Поначалу это была деревянная коробка с природным льдом, затем появился первый в Сибири искусственный лёд. Наконец, над полем было возведено бетонное сооружение с трибунами и вспомогательными помещениями, после чего мечтой директора стало завершение строительства крытого ледяного Дворца. Сегодня его мечта сбылась, в городе появился грандиозный памятник сибирского значения. Великолепный ледовый комплекс, который был заложен и выпестован Виктором Новокшеновым, назван его именем.
На стадион «Ермак», на его искусственный лёд, на тренировочные сборы прибывали конькобежцы, близко не подпускавшие к пьедесталам получения наград зарубежных соперников по ледяной дорожке. На тренировочные сборы в Ангарск приезжала команда биатлонистов СССР во главе с лучшим стреляющим лыжником двадцатого века Александром Тихоновым. Команда биатлонистов, не знавшая себе равных в мире, тренировалась на базе заводского пионерлагеря имени Героев-космонавтов, что в десятке километров от Ангарска среди нетронутой тайги. Хоккейная школа благодаря директорской поддержке прочно закрепилась на комбинате; команда «Ермак» принимала участие в чемпионате страны в классе «Б», поставляла игроков в ведущие клубы страны. Хоккейный корт, поначалу примитивный и в деревянном исполнении, был центром спортивной жизни посёлка атомщиков. Посмотреть искромётную игру рыцарей ледового поля и поболеть за любимую команду съезжался весь Ангарск, в кассах – столпотворение. При входе на стадион велась бойкая торговля шашлыками под водочку, где болельщики перед игрой кучковались за небольшими столиками и при появлении директора наперебой зазывали его угоститься. Виктор Фёдорович, народный директор, переходил от столика к столику, не отказываясь от рюмочки, и заводил с людьми короткие оживлённые разговоры. Из хоккеистов красивой и техничной игрой отличались В. Брынских, Ю. Белан и В. Меньшов. Позднее Владимир Сергеевич Меньшов занимал должности начальника ремонтного цеха и коммерческого директора комбината. Он и на руководящих позициях был хорош, не хуже, чем на ледовом поле. При клубе действовала детская секция из сотни мальчишек. Бывал в Ангарске прославленный тренер Анатолий Тарасов, который проводил игры «Золотой шайбы» по зоне Сибири.
Все новшества, украшающие жизнь людей, давались директору ценой выговоров и выволочек. Где они сейчас, столоначальники, чем отличились, кроме того, что костерили ангарского воителя? А он, Виктор-победитель, навсегда вошёл в историю великой страны, ведь величие большого человека не снижается, лишь ярче высвечивается, с его уходом из бренной жизни. На жизненные перипетии своего друга Евгений Евтушенко отозвался стихотворением «Карликовые берёзы»:
…Мы, карликовые берёзы.
Мы хитро придумали позы,
но все это только притворство.
Прижатость есть вид непокорства.
Мы верим, сгибаясь увечно,
что вечномерзлотность – не вечна,
что эту паскудину стронет,
и вырвем мы право на стройность.
Но если изменится климат,
то вдруг наши ветви не примут
иных очертаний – свободных?
Ведь мы же привыкли – в уродах.
И это нас мучит и мучит,
а холод нас крючит и крючит.
Но крепко сидим, как занозы,
мы – карликовые берёзы.
Затем случилась тяжёлая болезнь. Онкология. Начальник МСО-28 Олег Малов вспоминал, что Виктор Фёдорович сознавал своё положение, но вёл себя с поразительным спокойствием, мужеством и достоинством, заслужив у медиков высочайшее уважение. Никаких капризов. Его сущность и сила духа проявились и в личной беде. Мы с первым секретарём Иркутского обкома Василием Ивановичем Ситниковым приехали в медсанчасть комбината навестить директора, имя которого ещё при жизни стало легендой. Он вышел навстречу из палаты при поддержке главного врача, с трудом удерживаясь на ногах. Припал к плечу руководителя области и слабым голосом повторял: «Все силы отдал, все силы…». Они стояли, обнявшись, почти без слов, понимая, что эта встреча полагается по ритуалу, она последняя. Вскоре с Виктором Фёдоровичем прощался весь комбинат, весь город. Люди не могли сдержать слёз. В час предания земле того, кто был для меня кумиром, кто выглядел в моих глазах исполином, глыбой человеческой, состоялась моя прощальная речь, самая трудная, самая тяжёлая.
К всеобщему удовлетворению горожан, в Ангарске состоялось событие по увековечению памяти легендарного директора АЭХК. Это решение принято по инициативе мэра города С. А. Петрова и получило поддержку руководства Ангарского электролизно-химического комбината и топливной компании «ТВЭЛ». Бронзовый памятник Виктору Фёдоровичу, человеку государственного масштаба, стал символом беззаветного служения Отчизне, её людям, в сердцах которых будет всегда жива память о первом директоре атомного гиганта на Ангаре.
Глава 3 Крановщица
В моей памяти не померкнет панорама слаженного трудового ритма, когда рабочие и инженеры разных профессий обеспечивали заданный технологический режим здания КИУ. Грузопотоки обеспечивались крупнотоннажным автотранспортом и несколькими мостовыми кранами. В тот памятный день ко мне подошёл сменный технолог Михаил Огородников:
– Александр Петрович! Крановщица на кране номер три сегодня как невменяемая! Грохнет ёмкость с высоты, тогда нам небо в овчинку покажется.
– Где она?
– Я отстранил её от работы. Она отогнала кран на место стоянки и сидит в нём.
Я подошёл к лестнице, ведущей к кабине крана. Поднялся и увидел производственную площадку с высоты птичьего полёта. Вид завораживал, но тогда моё внимание было сосредоточено на другом объекте. Крановщица, которую, если память не изменяет, звали Тамарой, находилась в крайне угнетённом состоянии. С трудом сдерживая рыдания, она поведала мне горькую историю, в которой ей глубокую душевную рану нанёс один из заводских работников, наглый и циничный.
Печальная исповедь крановщицы, искренняя и трогательная, настолько запала мне в душу, что я набросал тогда записки с изложением взбудораживших меня мыслей в маленьком блокноте, который отложил в долгий ящик. Ныне, полвека спустя, при составлении сборника воспоминаний я достал те наброски, сделанные наскоро, бессистемно, но сохранил нетронутой вложенную в странички в клеточку печать времени. Вот они, записки далёкого прошлого, точнее, часть из них:
Прошло уже много дней, но передо мной всё так же отчётливо стоит тот печальный и трогательный облик, когда мне довелось быть свидетелем драматического крушения сокровенных надежд и чаяний. Столько горя, страдания и разочарования мне не приходилось видеть ранее. И самое горестное заключается даже не в том, что произошло, а во всяком отсутствии надежд на лучшее будущее. «И никогда уже не будет, никогда!» – не забывала Тамара добавить к каждой новой странице своей печальной повести. Не будет счастья, которого она достойна. Отчётливо вижу скорбную фигуру, словно уменьшенную, придавленную равнодушным и безжалостным миром, непроизвольные, конвульсивные движения ног, вздрагивающие плечи и голову, уроненную на сжатые кулачки примкнутых рук.