… Мы ехали долго, большим эшелоном,
Задорно и весело было тогда в нём.
На запад везли нас в неведомы дали,
Куда мы приехали, нам не сказали.
А утром в солдатскую форму оделись
И, выйдя наружу, вокруг огляделись.
Тут озеро рядом, зовётся Булдымом,
Покинутым было оно, нелюдимым.
В нём рыба плескалась и утки купались,
К нему подходить нам не разрешалось.
Узнали одно – здесь отстойник взорвался.
Он облаком грязным до неба поднялся;
И атомный пепел из облака выпал
И землю, и сёла той грязью засыпал.
Невидимой грязью, без запаха, цвета…
И наша задача – очистить всё это.
А чтобы о взрыве нигде не узнали,
Не разглашать мы подписку давали.
Её много лет соблюдали мы строго,
В тюрьму за огласку грозила дорога.
Молчали, и долгие годы промчали,
Но вот про чернобыльский взрыв закричали.
Под эту шумиху раскрыли газеты
Все бывшие тайны, большие секреты —
Про бомбу, которую здесь создавали,
Про взрыв, о котором нигде не слыхали,
Как скот убивали, сжигали посевы…
Теперь обо всём этом знаете все вы.
Известно сегодня белому свету:
Завод «Маяком» называется этот.
Он будет стоять и светить год за годом,
А мы, маяковцы, мы молча уходим.
Но только память ночью не прогонишь,
И в ней нам не создать запретных зон,
Но некому сказать теперь: «А помнишь?
Ведь был тогда нас целый эшелон!»
Суммарная активность Кыштымского выброса была намного ниже Чернобыльского, но челябинские отходы содержали долгоживущие элементы стронций-90 и цезий-139 с периодом полураспада, за который вещество теряет половину радиоактивности, до тридцати лет. Стало быть, существенную активность эти элементы теряют через сотню лет. С плутонием и того хуже: он распадается тысячелетиями. Официальная информация о техногенной катастрофе в Челябинске-40 была опубликована через тридцать лет, как специально после того, когда активность стронция и актуальность темы снизились вдвое. Подвиг ликвидаторов отражён в кратких строках стихотворения Олега Пенькова:
Был тайной скрыт тот подвиг молчаливый,
И потому вины нет вашей в том,
Что в Вечность неизвестными ушли вы,
Прикрыв Россию ядерным щитом.
Что значит «ликвидатор-маяковец»?
Об этом можно было написать
Большую и трагическую повесть,
Ведь не было подписки – забывать.
Общая лечебная система к изучению заболеваемости и влияния радиоактивного выброса на здоровье населения не допускалась из-за секретности и закрытых сведений. Трагичной оказалась судьба Татарской Караболки, образованной бежавшими татарами после взятия Казани Иваном Грозным. С той далёкой поры мусульманское поселение процветало, славилось мастеровыми, умельцами, учёными и управленцами, пока не грянул атомный удар. У многих из тех, кто в момент аварии работал в поле, пошла кровь из носа и ушей. При виде зарева сельчане попрятались в домах, решив, что началась война. Собаки выли, глядя на небо, откуда шла невидимая угроза. На следующий день выпал серый «снег», на уборку которого жителей мобилизовали под надзором милиции и солдат. Осадки убирали голыми руками, без каких-либо средств защиты. И уж совсем непонятно было школьникам, которых пригнали на поля, зачем закапывать и хоронить в земле выращенный урожай?
В 1959-м исполком Челябинского областного Совета депутатов принял решение о переселении Татарской Караболки и Багаряка, но его исполнение почему-то не состоялось, и жители были брошены на произвол судьбы. Разрушенная инфраструктура, распущенный колхоз, безработица, онкология и отсутствие чистой питьевой воды. Хлеб выращивался на заражённых полях, скот выгонялся на такие же луга, «эксперимент» продолжался десятилетиями. Население Татарской Караболки сократилось в десять раз, а село обросло семью кладбищами. Американская разведка установила факт уральской аварии, но заокеанская пропаганда молчала, чтобы не ставить под удар общественного мнения собственную атомную программу; они и сами сливали радиоактивные отходы напрямую в океан. Мы, секретные физтехи, узнали о челябинской аварии, не отставая от разведки; тогда я и понял, что за странную картину довелось мне наблюдать на станции Багаряк, ближайшей к комбинату «Маяк». В начале октября родители поручили мне отвезти в деревню к дедам младшую сестрёнку Галинку. Надо было ехать до Михайловска, а дальше автобусом до Поташки, от которой до Челябинской области рукой подать. На свердловской платформе стояли две электрички без опознавательных знаков, на одну из которых, по подсказке молодого человека татарской внешности, мы и сели.
На полпути я почувствовал неладное, вагон практически опустел, но решил ехать до конечной станции и взять билет на обратный путь, всё равно другие электрички не ходили. Приехали в Багаряк. Вокзал старенький, деревянный, тоже пустой.
Кассир продала мне билет и тут же захлопнула окошко. На улице темень, безжизненность, никаких огней, только яркие звезды на небе и собачий вой. Псы изливали неведомую тревогу, посылая в ночную пустоту истошные сигналы бедствия.
Они ведали миру о случившейся катастрофе. А было так, что после взрыва на «Маяке» в Багаряк прибыли облачённые в балахоны дозиметристы и сказали: «Немедленно уезжайте». А куда? С жителей взяли подписку о неразглашении на двадцать пять лет всего того, чего они и знать не знали. Люди и без подписок жили по понятиям сталинских времён и молчали как рыбы. Под утро – мы обратно с заражённой территории, куда молодой татарин отправил меня для расширения кругозора, и где я получил статус ночного свидетеля аварии, вставшей в один ряд с Чернобыльской и Фукусимской. Это было крещение при поступлении на факультет ядерной физики, с окончанием которого мне пришлось вплотную сталкиваться с подобными явлениями, хотя и в пределах производственных зданий.
Часть 2На закрытом факультете
В октябре 1957-го на ангарском атомном комбинате была пущена первая очередь производства, и одновременно я, студент, приступил к изучению курса по разделению изотопов урана. Уральский политехнический институт имени С. М. Кирова (УПИ), замыкал центральную улицу Свердловска, носившую, естественно, имя бессмертного Ленина. Физико-технический факультет УПИ, для краткости – физтех, имел отдельный учебный корпус по улице Сталина, который строители успели сдать за год до моего поступления. Двери элитного факультета мне открыла серебряная медаль средней школы Свердловска-44. Замечу здесь, что наша группа ФТ-60 была наполовину укомплектована золотыми и серебряными медалистами.
Первые выпуски атомщиков УПИ готовились на ускоренных курсах, куда до 1955-го переводили студентов третьих-четвёртых курсов энергетического, химико-технологического и металлургического факультетов. Курс обучения им продляли на два года. Теорию по физике новобранцы изучали летом – каникулы отменялись – за закрытыми железными дверями. Вход на территорию факультета осуществлялся по отличительным знакам на студенческих билетах. Обязательной была самоподготовка, всего по десять-двенадцать часов занятий в день. Запрещалось посещать рестораны; студентов, замеченных в этих развлекательных походах, с физтеха отчисляли. Требовались аскеты. Не разрешалось также распространяться об учёбе на спецфакультете.
Декан ФТФ Паригорий Евстафьевич Суетин писал в воспоминаниях, что в августе 1949-го на доске объявлений УПИ были вывешены списки студентов вторых-четвёртых курсов ряда факультетов, приглашённых для беседы в первую римскую аудиторию. Туда на сто пятьдесят мест набилось вдвое больше студентов. В президиуме директор УПИ А. С. Качко и трое неизвестных. Директорами назывались тогда руководители вузов, у которых позже приставка «ди» была признана излишней, и директора превратились в ректоров. Директор произнёс краткую зажигательную речь о долге советского человека и предложил студентам здесь же дать согласие на перевод на открывающийся физико-технический факультет. О новой профессии и сам директор был в неведении. Туман, секретность, заводы только строились, но колеблющиеся люди были не нужны. Из зала ушли десять-пятнадцать недоверчивых студентов, остальным раздали обширные анкеты для заполнения.
Студент А. Кокин, выпускник 1954 года, впоследствии доктор физико-математических наук, вместе с сокурсниками был переведён на физтех по другой методике, без предварительного согласия и без права на отказ. Либо согласие, либо отчисление из института. На факультете будущий учёный проявил себя достойно, разработал теорию разделения изотопов урана в ударной газовой среде и приложил к ней математические расчёты. По теории студента, под воздействием газодинамического удара изотопы разлетаются согласно законам массы, остаётся их отбирать из разных точек в разные сборники.
Наше обучение началось с трудового семестра, организованного на казахстанских целинных землях Алтайского края, а именно – в Новоалексеевском совхозе № 2 Бурлинского района. Пока овощи дозревали на полях, нас разместили на окраине совхоза в овощном складе, устроив в нём нары для ночлега. К обиталищу подогнали вагончик под столовую, в котором обязанности поварихи и раздатчицы совмещались в одном лице смешливой целинницы. Завсегдатаи столовой не прочь были разделить весёлый жизненный настрой поварихи, что не осталось незамеченным для её мужа-тракториста. Он подцепил вагончик к трактору и отбуксировал его вместе с поварихой подальше от овощного склада; так и пришлось нам, студентам-целинникам, трижды в день мотать километры по сельским улицам, добираясь до совхозной столовой. На трудовом фронте вчерашние абитуриенты присматривались друг к другу, сплачивались в коллектив, а возвратившись, избрали Зота Тоболкина, прибывшего из группы Советских войск в Германии, старостой, а меня комсоргом.