— Я думаю, он просто вряд ли догадывался, что вы по урнам шарить будете, — ухмыльнулся Холмогоров. — С вас отчет, справитесь до завтра?
— Ближе к вечеру, постараюсь.
— Да, постарайтесь.
Холмогоров отправил Киселева в девяносто первую квартиру расспросить Никиту. Бойкая старушенция Виолетта Сергеевна посеменила за ним, но уткнулась в спину опера. Он развернулся. Виолетта Сергеевна подняла на него глаза, полные любопытства и азарта. Ах, не ту профессию она выбрала в молодости!
— Вы что, со мной собираетесь? — в удивлении поднял бровь Киселев.
— Ага.
— Я как-то на вас не рассчитывал, — недоуменно изогнул он четкие губы в кривой усмешке.
Она всплеснула руками, слегка порозовев, и с надеждой посмотрела на него. Его взгляд был непреклонен. Виолетте Сергеевне пришлось оставить свою затею сопровождать оперативника для опроса свидетеля.
Киселев нажал на звонок девяносто первой квартиры. За дверью сразу раздался собачий лай. Значит, правильно пришел.
Открывать, однако, никто не торопился. Конечно, было поздно уже очень, время за двенадцать перевалило давно, но ему хотелось увидеть Никиту сегодня, завтра он в школу уйдет, на кружки, секции — до вечера его вообще не выловить, а он мог оказаться очень ценным свидетелем. Киселев продолжал упорно нажимать на звонок.
Наконец, за дверью густой мужской бас спросил:
— Кто там?
Киселев вежливо представился и объяснил ситуацию. Дверь открылась. На пороге стоял здоровенный детина, ручища, как кувалды. Под блейзером угадывалось массивное коренастое тело.
За его спиной стояла миниатюрная интеллигентная женщина с короткой стрижкой. Интересная пара.
Их сын Никита оказался мальчиком двенадцати лет, худеньким, со светлыми волосами и умными светлыми глазами. Он немного испуганно смотрел на Киселева. Киселев сам был еще совсем молодым парнем, толком не знал, с чего начать разговор, поэтому спросил:
— Не страшно вот так вечером с собакой гулять?
— Нет, что вы, он меня от кого хочешь защитит. — Мальчик гордо улыбнулся.
Киселев улыбнулся в ответ. Обстановка была разряжена.
— Никит, вспомни, ты когда гулял с псом… как, кстати, его зовут?
— Джерри.
— Не видел ничего подозрительного?
— Да нет вроде, — неуверенно сказал мальчик, разыскивая фрагменты сегодняшнего вечера в своей памяти.
— Ты не торопись, подумай.
— А что можно назвать подозрительным? — деловито поинтересовался он.
— Все, что выходит за рамки твоей обычной прогулки с Джерри.
Они сидели на кухне за столом. Отец Никиты стоял у окна, не мешая разговору, но контролируя ситуацию. Никита провел рукой по волосам, взъерошив их.
— Никит, особенно интересует аллея, которая подходит к вашему дому.
— А что случилось?
— Произошло убийство вашей соседки с верхнего этажа, именно на этом месте. Ты проходил там?
— Да, проходил, — задумался мальчишка. — И там, кстати, да, я заметил мужчину, который прятался за деревьями. Он прислонился к дереву и курил. Я не подумал, что он прячется, думал, просто курит, — взволнованно продолжал он. — Но вот вы сейчас сказали, что произошло, и я сразу понял, что он не курил, а прятался.
— Ты можешь его описать?
— Темно, конечно, было, — расцвел Никита, — ему было интересно поучаствовать в расследовании убийства. Но отец мальчика, стоявший у окна, его радости явно не разделял. — Но когда я проходил, он как раз закуривал, и я хорошо увидел его лицо.
— Как он выглядел?
— Трудно сказать. Обычная совершенно внешность. Во что-то темное одет — в куртке темной, шапке, ничего примечательного. Руки у него какие-то нервные были.
— Поясни, — нахмурился Киселев.
— Вроде как дрожали, что ли. Пальцы, как у пианиста.
— Интересное наблюдение. Как ты это смог разглядеть в темноте?
— Он как раз закуривал и никак не мог закурить, руки дрожали у него.
— А ты смог бы его узнать?
— Возможно, но стопроцентной гарантии дать не могу, потому что под шапкой у него, может, патлы длинные, тогда он совсем другим человеком оказывается.
— Резонно, — одобрил Киселев. — А в шапке узнаешь?
— В шапке, думаю, да.
— Фоторобот сможешь составить?
— Нет, вряд ли. Увижу — вспомню. А так — нет.
Киселев отдал свою визитку:
— Если вдруг еще что вспомнишь, звони, не стесняйся.
— О’кей, — с воодушевлением ответил Никита.
Выслушав, что разузнал Киселев у Никиты, Холмогоров оживился:
— Уже кое-что!
— Место, указанное Никитой, совпадает с местом, где Ковригин насобирал большое количество разноцветных окурков с золотистым фильтром. Есть за что зацепиться. Улика не прямая, но хотя бы что-то. Надо искать, кто курит такие сигареты? — спросил Киселев.
— Ищи, золотой, ищи.
— Не очень вроде распространенный вариант среди мужчин-курильщиков? — спросил Киселев (он сам не курил).
Ему никто не ответил.
Да, улика вроде как есть, но совсем непросто найти в многомиллионном городе того, кто курит сигареты «Sobranie Cocktail». Скорее, наоборот. Вернее, таких, возможно, и много, но какое они имеют отношение к убийству девушки?
Глава 37
Новость об убийстве Людмилы стала ударом для всех сотрудников компании. Сначала Эльвира, теперь Людмила — люди стали опасаться за свою жизнь. Самые боязливые посчитали необходимым немедленно взять отпуск, который они не отгуляли в прошлом или позапрошлом году, кто-то вдруг резко заболел — в офисе началась паника.
Кто-то методично устранял их коллег. Два убийства за последние пять дней. То, что Эльвира убита, ни у кого уже не вызывало никакого сомнения. «Кто убийца? Почему он убивает? Какой у него мотив? Могу ли я быть следующим?» — такие вопросы терзали умы сотрудников компании.
О работе не могло быть и речи, все были напуганы. Подливала масла в огонь распространившаяся по интернету новость о кровавом убийстве девушки из офиса. Завьялову ничего не оставалось, как отпустить всех по домам после обеда. Был объявлен траурный день. Новогодний корпоратив было принято решение отменить.
Ольга тоже уехала домой вместе со всеми. Она бы предпочла остаться на работе, дома ей было еще тяжелее. Но всем велели ехать домой.
В голове Ольга прокручивала одну и ту же пленку: могла ли она защитить Людмилу? Да, конечно, могла. «Если бы я ее выслушала, она была бы жива. Это я во всем виновата. Я виновата в том, что рассказала ей о письмах, привлекла ее к своему горе-расследованию. Зачем я это сделала? Я виновата вдвойне: почему мне надо было молчать, а не рассказать об этих письмах Федосееву или, на худой конец, Эльвире? Мало того, я не стала слушать, что Мила мне хотела вчера сказать по телефону. Она хотела мне рассказать, а я не стала слушать. Я втройне виновата в ее смерти, в этой чудовищной ситуации, во всем».
Ольга металась и не находила себе места. Удушье, как колючий шарф, сковало ей горло. Ей было трудно дышать.
«Как я могла все это допустить? До чего жесток мир! Как все это ужасно. Она была так молода и так красива! Но получается, что и мне теперь может угрожать смертельная опасность». Она вздрогнула. Об этом она не подумала. Эта мысль высветилась в ее мозгу, словно молния на черном небе.
«Бедная Милочка! Она так любила жизнь!» — Ольга не находила себе места. «Теперь понятно, что этот человек не остановится ни перед чем, даже перед смертью, и мне надо бояться самого худшего… самого ужасного… Кто же этот жестокий убийца? Кто же этот опасный враг? То, что письма, звонок Милы и ее смерть связаны в одно целое, сомневаться не приходится. Кто-то подслушал, как она звонила мне, и во что бы то ни стало решил помешать ей рассказать то, что она узнала. Кто же это?.. Она такая молодая была. Как же так… Как же так…» Она ходила кругами по квартире, ее терзали тысячи вопросов.
Еще она думала о том, кто же этот таинственный мужчина, племянник Тамары Яковлевны, откуда она его знала? Ей казалось, что все эти события определенно связаны между собой, вытекают одно из другого, и ей непременно надо вспомнить, кто он, этот племянник, что он про нее знает и может ли он знать про нее то, что она скрывала, что открывать никак не хотела, никому.
— Надо остановить эту центрифугу мыслей, идей и чувств. Ответ придет сам потом.
Уже вечером, чистя зубы и стоя под теплыми струйками душа, она снова стала перебирать в уме лица знакомых людей. Где она могла его видеть? Что он ей знаком, она знала точно. За своими размышлениями она не заметила, как вышла из ванной комнаты, разобрала кровать и очутилась под теплым одеялом.
Это был самый страшный день в ее жизни. Нина ждала родителей и Ольгу в аэропорту, в зоне прилета. Бесконечные радостные смайлики и сообщения с восклицательными знаками в Вотсапе ясно говорили о том, что их отдых удался на славу. Фотографии, присланные Нине родителями и сестрой, были тому живым подтверждением.
А еще Ольга (вот везучая!) умудрилась там познакомиться с каким-то интересным обеспеченным мужчиной…
И тут страшная новость, от которой холод до сих пор пробегал по всему ее телу при воспоминании, пролетела по залу: самолет из Италии разбился.
Самолет, на котором летели ОНИ, разбился…
Кто-то надрывно закричал, заорал, зарыдал, упал…
Она же продолжала стоять, но уже в полном вакууме. Мир вокруг нее будто замер, звуки перестали существовать. Только какой-то гул, как от взлетающего самолета, наполнил ее помутившееся сознание. Неизвестно, сколько она так стояла. Потом вдруг она покачнулась, падая. Чьи-то руки ее бережно подхватили, не дав рухнуть на холодную плитку.
Нина вернулась к действительности. Очнулась, пришла в себя. Мир снова наполнился звуками. Она стала понимать и ощущать происходящее вокруг.
— Это какая-то ошибка! — Нина до последнего не верила, что это случилось, что упал именно ИХ самолет.
Только теперь Нина поняла, как сильно она их всех любила, какая дура она была, что не ценила все, что было у нее, что родители любили ее совсем не меньше, чем Ольгу, и что Ольга тоже любила ее и помогала не для того, чтобы казаться более успешной, а просто потому, что могла помочь, и делала это с радостью.