— Анна Рудольфовна, проблема заключается не в наших с Сергеем отношениях.
— Проблема — в тебе. В твоей возмутительной неблагодарности. Он ради тебя пожертвовал всем! Он не бросил тебя, когда узнал, что ты не можешь родить ему ребенка. Что он пережил, только мне известно! И вот плата за его жертву! Он отказывается от ребенка ради тебя, а ты плюешь ему в лицо.
— Анна Рудольфовна, я рада, что мы с вами одинаково смотрим на вещи.
— То есть как одинаково? — растерялась свекровь.
— Я тоже считаю себя неспособной сделать Сергея счастливым. Мои физические недостатки — не основание для того, чтобы лишать его радости отцовства. У Сергея может быть полноценная семья, сейчас никого не карают за разводы. Или, по крайней мере, у него может быть родной ребенок. Я не должна и не хочу требовать от него столь тяжелых лишений. Вы правы, я обязана отказаться от его жертв, я так и сделаю.
— Конечно, я права. — Анна Рудольфовна возмущенно пожала плечами.
Разговор принял неожиданный оборот. Она попала в ловушку собственных обвинений. Речь должна идти совершенно о другом, Сергей ясно сказал, что Веру нужно остановить, пресечь любые ее действия и немедленно выслать обратно в Мехико.
Зазвонил телефон. Анна Рудольфовна подняла трубку. Ее приглашали на вечер памяти известного советского дипломата. Анна Рудольфовна выяснила уровень участников. Министр обещал быть, его заместители — само собой разумеется. Уровень соответствовал. Да, ей могут присылать официальное приглашение.
Она положила трубку и обернулась к Вере. Та спала, откинув голову на спинку кресла. Разбудить? Нет, сейчас толку от нее не добьешься. Надо заняться собой.
Анна Рудольфовна решение любой проблемы начинала с себя. В трудные минуты, в любой конфликтной ситуации она должна прекрасно выглядеть. Распустехи в ситцевых халатах, которые забывают причесаться и накрасить губы во время ссоры с мужем, обречены на поражение. И это касается битв не только с противоположным полом. Если твой костюм дороже и элегантнее, чем у соперницы, то ты уже можешь смотреть на нее сверху вниз. Женщина, которая хорошо выглядит и прекрасно одета, получает дополнительный импульс уверенности в своей силе и, следовательно, в своей правоте. Не важно, сколько тебе лет, не важно, кто твой противник, — важно, чтобы твои доспехи были начищены, а забрало опущено.
Анна Рудольфовна посетила парикмахерскую, где ей покрасили, подстригли и уложили волосы. Приходилось регулярно красить ресницы и брови, которые тоже, к сожалению, седели. А седые брови у женщины — вопиющее безобразие. Анне Рудольфовне сделали маникюр — традиционный, с закругленными ноготками, а не модный ныне — прямые обрубленные ногти, как у запущенного подростка. Цвет лака соответствовал цвету губной помады, цвет сумочки — цвету туфель, блузка на полтона светлее костюма — хороший вкус не терпит экспериментов.
Когда она вернулась домой, Вера принимала душ — из ванной доносился шум воды. Анне Рудольфовне пришлось ждать — невестка сушила феном волосы и вообще возилась там, неизвестно для кого прихорашиваясь. Приготовить ей еду, наверняка голодная? Нет, обойдется. Сначала — разговор.
Верино настроение неожиданно улучшилось. Она дома, свекровь, кажется, ее поддерживает. Прохладный душ, всегда такой желанный после поезда, самолета и любой долгой дороги. Чистые волосы и мысли делают чище. Бабушка говорила: если у тебя проблемы, иди в баню и смой с себя плохие думы, оставь только чистые и светлые.
— Вы прекрасно выглядите, Анна Рудольфовна, — сказала Вера, выйдя из ванной. — Идете в гости?
— Не для тебя же я старалась.
— Вы прекрасно выглядите, — повторила Вера. — А я умираю от голода. Пойдемте на кухню?
— Нет, мы должны закончить наш разговор. Садись. Что ты намерена делать?
— Я хочу еще раз сказать, что нет никакой необходимости тревожить вас возникшими проблемами.
— Будь любезна не указывать мне на мое место. Оно не на галерке, а в первых рядах. Для меня интересы сына превыше всего.
— Хорошо, скажу. Я намерена найти женщину, которая носит ребенка Сергея, и уговорить ее родить малыша. Как дальше сложится наша жизнь? Не знаю. Сейчас самое главное, чтобы ребенок, ваш внук, остался жив.
— Бред! Бред сивой кобылы! Это не его ребенок.
— Почему вы так решили? Вы разговаривали с Ольгой?
— Кто такая Ольга? Шлюшка, с которой он переспал? Мне дела до нее нет. Я разговаривала с сыном. Это не его ребенок! И здесь еще одного бастарда не будет никогда!
— Еще одного?
— А ты забыла, как притащила в наш дом вшивую беспризорницу?
— Нет, очень хорошо об этом помню. Я была не права.
— Так делай выводы из своих ошибок!
— Вы неверно истолковали мои слова. Я проявила малодушие, предала того ребенка, и его снова выкинули на улицу. Второй раз подобным образом я не поступлю.
— Но мы — никогда! Я и Сергей никогда, слышишь, никогда не признаем этого ребенка!
— Анна Рудольфовна, успокойтесь. Подумайте, что вы говорите? Это ваш внук или внучка, ребенок вашего сына. Я знаю, какое влияние имеет на вас Сергей. Но он тоже сейчас ошибается. Он заблуждается в том, что спокойная жизнь со мной стоит жизни маленького человечка, его продолжения, его кровиночки. Ведь мне гораздо сложнее, чем вам. Но все мы должны найти в себе силы признать положение вещей, принять его и найти в нем положительные стороны.
— Теперь я поняла. — Анна Рудольфовна поджала губы и закивала. — Ты героиню из себя строишь. Благородством своим хочешь нас поразить.
— Я никого не хочу поразить. Хотя в глубине души, конечно, надеялась, что мои поступки будут оценены по-другому. Почему мы говорим обо мне? Ведь главное сейчас не я, даже не Сергей или вы.
— Твой муж, мой сын — всегда самое главное. Запомни это! И не смей корежить ему жизнь! Во-первых, никаких разборов, выяснений, объяснений с этой — как ее? — Ольгой. Сергей не просил тебя этим заниматься, и не лезь, молчи в тряпочку, бегай на аэробику, учись в университетах, если до сих пор не выучилась. Будет нужно — я сама объяснюсь с его любовницей. Шантажистка! Она у меня узнает, где раки зимуют. Не таких кобылиц приручали. Во-вторых, ты немедленно отправляешься назад к больному мужу. Самолет “Аэрофлота” только через неделю, полетишь “Пан-Америкэн”, через Амстердам. Твое своеволие обойдется нам в копеечку, но здоровье Сергея дороже.
— Анна Рудольфовна, я этого не сделаю.
— Чего не сделаешь?
— Того, что вы перечислили. Пожалуйста, давайте не будем ссориться. Я устала от ваших обвинений. Я чувствую себя виноватой только в том, что обижена природой. Если бы я знала о своем бесплодии, никогда бы не вышла замуж. Но случилось то, что случилось. Я не могу бесконечно перед вами оправдываться и находиться в положении девочки для битья.
— Мне наплевать на твое бесплодие. Мне вообще на тебя наплевать!
— Пожалуйста, не кричите!
— Ты завтра же сядешь в самолет!
— Нет, я никуда не полечу.
— Полетишь!
— Нет!
Ярость душила Анну Рудольфовну. Ей хотелось убить эту строптивую девчонку. Размазать, растереть, истоптать ногами, бить кулаками, расцарапать в кровь ее смазливое личико. Сволочь!
Анна Рудольфовна схватила тяжелую хрустальную вазу с яблоками и запустила ее в Веру.
Расстояние было небольшим, Вера увернуться не догадалась, Анна Рудольфовна не промахнулась. Ваза угодила Вере в бровь, рассекла ее, кровь брызнула фонтанчиком. Яблоки покатились по ковру.
Веру никогда не били. Она представить себе не могла, что кто-то поднимет на нее руку. Кровь заливала лицо, а Вера не шевелилась. Анна Рудольфовна мгновенно протрезвела. Она не жалела о содеянном. Она тоже никогда никого не избивала. И жаль. Удовольствие от физической расправы было мгновенным, остроприятным, с растекающейся после него удивительной телесной негой.
— Приведи себя в порядок, — сказала Анна Рудольфовна. — Ты еще пожалеешь, что довела меня до такого состояния. А я подумаю — принять ли твои извинения. Обедай, а утром в аэропорт. Я договорюсь насчет билетов.
Из зеркала в ванной на Веру смотрело изуродованное лицо пьяной бомжихи. Это она? Вера? Кровь уже не сочилась, но бровь медленно набухала, верхнее веко наливалось темно-фиолетовым цветом, наползало на глаз. Чудовищно. В таком виде нельзя показываться на люди. О чем она? Какие люди? Она это заслужила? Нет, неправда. Хватит покаянно переносить упреки и измывания. Уже не просто упреки — унижения. Прекратить это. Она не может здесь оставаться. Анны Рудольфовны больше не существует в ее жизни. Грань перешли. За гранью этого человека нет.
Анна Рудольфовна смотрела телевизор. Вера молча прошла в свою комнату, переоделась, нашла старые Сережины темные пляжные очки. В прихожей надела пальто и вышла из дома.
Глава 7
— Анна Сергеевна, у нас чепэ. — Голос Насти дрожал в трубке мобильного телефона.
— Подожди, — ответила Анна.
Она присутствовала на совещании в горздраве. Извинилась и вышла в вестибюль:
— Что случилось? — спросила она секретаря.
— Ребеночек погиб. Кесарили. Ольга Ивановна Носова операцию делала. Елизавета Витальевна потом подключилась, но все равно не спасли.
— Выезжаю. Буду через двадцать минут. Пусть все соберутся у меня в кабинете.
В машине она думала о том, что любая слабинка обязательно заканчивается разрывом. Где тонко, там и рвется. Елизавета Витальевна давно говорила: труд акушеров-гинекологов, ведущих беременных, оплачивается неразумно. На родах врач подчас вынужден сутки просидеть рядом с роженицей, а получает десять тысяч рублей. Но если назначат кесарево сечение, час операции — и тридцать тысяч. Конечно, кесарят, подталкивают женщин к операции. Такие, как Ольга.
Анна взяла ее на работу, когда еще не поняла важного правила руководителя — лучшие подчиненные те, которых вырастил сам, которые с тобой по имени-отчеству, с почтением и уважением. Так и им, и тебе проще работать. А те, кто знал тебя сопливой девчонкой, кто видел в слезах и слабости, кто вхож к тебе в дом и знает все семейные проблемы, смотрит на службу как на магазинные весы. Чем больше на твоей чаше денег, славы, власти, тем больше ты должен бросить поблажек на его чашу. Во всяком случае, с Ольгой было именно так. Она очень посредственный специалист, но никто об этом не заикается — как же, близкая подруга директора. Может запросто войти в кабинет, обратиться по имени и с какой-нибудь бытовой мелочью. Все заметили? Я здесь на особых правах. Правда, просьбу Анны — не трепаться о Юре — она выполняет.