Отец, останавливаясь, смотрит на окно, немного склоняя голову. Вид у него серьёзный, даже насупился немного, но глаза блестят каким-то особенным блеском.
— Нехорошо получилось, — говорит он наконец, и в голосе проскальзывает эта знакомая интонация, как будто отчитывает меня, но слегка.
Я, сцепив зубы, чешу затылок, подавляя смешок, но чувствую, как внутри плещется злорадный азарт. Задираю подбородок:
— Он сам требовал, чтобы ему показали, как оно работает, — говорю с горячей злостью. — Вот и получил, что просил.
Отец, слушая меня, не выдерживает и проводит ладонью по животу.
— Проголодался я, — говорит задумчиво, со вздохом. — Тяжело нам дался твой экзамен. Но оно того стоило.
Я усмехаюсь, чувствуя, как легкость возвращается.
— Может, в столовую перед дорогой? — предлагаю с воодушевлением. — Ты знаешь, здесь кормят на убой.
Он одобрительно машет рукой, и мы направляемся к самому дальнему терему, высокому, деревянному зданию, у входа в которое уже скопилась небольшая очередь.
Мы подходим к длинной очереди перед теремом-стряпущей избой или поварней, как называют ее здесь многие, встаем в конец.
Парни впереди переговариваются, оживлённо обсуждают, что сегодня на обед — то ли щи с мясом, то ли котлеты с горохом, то ли пирожки с грибами.
— Ну его этот горох, потом ходить полдня как пушка.
— А ты много не ешь, другим оставь, — смеются над ним друзья.
— А ты на грибы не налегай, а то будет как в прошлый раз.
— А как было?
— Млел часа два, представляя девицу с грудями, целовал их.
Снова ржут как кони.
Я пытаюсь уловить разговор, но внезапно их голоса замолкают, будто кто-то резко приказал заткнуться.
Замолкают, и как по команде все поворачиваются в нашу сторону.
В воздухе повисает странное, настороженное молчание.
На мгновение кажется, что все замерли, но потом волна шепотов прокатывается по толпе — едва слышная, скользкая, как холодный ветер по шее.
— Трубецкой… поджигатель… магия у него так и не открылась… инициацию провалил…
Я ощущаю, как будто змеиный язык пробирается сквозь всех этих людей и, обвиваясь, подбирается к моему затылку. Неприятное ощущение накатывает — чувствую, что они явно что-то против меня имеют.
Спустя мгновение, перед нами образуется пустота, словно невидимая рука раздвигает очередь, и те, кто были впереди, сдержанно пятятся, оказываясь позади нас, будто нас боятся или просто не хотят стоять перед нами. Отец оглядывается на меня, хлопая по плечу, явно довольный такой «почтительностью» к нему.
— Старших надо уважать! — гундит он, словно назидательно, нахмурившись, но при этом в голосе улавливается нотка самодовольства, как будто верит, что это его здесь пропустили вперед.
А я отлично понимаю, что причина другая.
Чувствую это нутром — парни не хотят, чтобы я стоял за их спинами, боятся, что я могу услышать их, следить за ними.
Боятся моей сломанной магии?
Неприятно осознавать такое, как будто сам воздух вокруг начинает наполняться враждебностью.
Но в этой ситуации есть плюс.
Вздохнув, я расправляю плечи и жестом приглашаю отца следовать за мной.
Мы первыми входим в терем, скрипя половицы, и в помещении тут же накатывает густой запах еды. В воздухе плывут ароматы свежего хлеба, тушеной капусты и мяса, и я чувствую, как голод скручивается внутренности.
Я замираю, взгляд сам собой прикован к девушке за прилавком. Новенькая буфетчица — не женщина, а настоящее явление. Высокая, статная, с такой фигурой, что взгляда не оторвать.
Легкий свет от окон льется на нее, подчеркивая каждую линию: пышные бедра, тонкая талия, плавные, уверенные движения рук, пока она раскладывает на подносе пирожки.
Густые волосы — тёмно-русые, словно лён, вымытый весенним дождем, собраны в косу, которая спускается до пояса.
На голове косынка красная в тон сарафану, а белая рубашка под сарафаном в тон милому молочному лицу.
Девушка ухитряется выглядеть одновременно и просто, и по-княжески величественно.
Мой взгляд замирает на груди, обтянутой тесно и приподнявшей грудь тканью сарафана.
Пышные формы — не стесняясь, а скорее горделиво — намекают на силу, заложенную русской природой. Взгляд, едва заметно усталый от долгой работы, но ясный, цепкий.
Темные брови и густые ресницы оттеняют светлую кожу, румянец на щеках выглядит то ли от жара кухни, то ли от природного здоровья.
Глаза большие, голубые, с хитрым огоньком, который вспыхивает, когда её взгляд встречается с моим, и она чуть приподнимает уголки губ в приветливой, но немного лукавой улыбке.
Девушка с табличкой на груди «Марфа» уверенно держит в руках поднос с пирожками, словно по привычке, с лёгкостью, будто всю жизнь только этим и занималась, но есть в ней что-то особенное — возможно, уверенность, возможно, спокойствие, а может, это просто её красота, эта прирождённая женственность.
Стою, будто приклеенный, и смотрю в глаза красавице-стряпухе, а её взгляд тяжелый, злой. Небрежно кивает на пирожки:
— Князь Дмитрий Тимофеевич, берите уже, и идите, очередь задерживаете.
Чувствую, как сердце ухает вниз, но отступаю с пирожками, словно бы не проиграв.
Не пойму одного, она ниже меня по положению, как смеет так грубо обращаться.
За этим ее холодным взглядом явно что-то кроется.
Сажусь за стол, ставлю перед собой тарелку с добычей, но в горло не лезет — голод как рукой сняло. За спиной слышу насмешливое бурчание отца, как будто всё он уже понял.
И тут в дверях появляется рыжий детина — тот самый амбал, громоздкий, с мощной шеей и кулаками, как два булыжника. Едва завидев меня, он вскидывается, словно на пружинах, и словесно набрасывается:
— Это ты, князь, Букле лапы опалил! Она теперь в лечебнице!
В недоумении смотрю на него, а отец, не в силах молчать говорит громогласно:
— Что за бред? Мой сын всё время был здесь!
Но рыжий не унимается, громыхает:
— Букля несла приказ о твоем отчислении, и тут приказ вдруг вспыхнул — за ним нить загорелась, на которой он был привязан, после лапку опалило!
Тут до меня доходит: это они мне мстят за бой, который был остановлен, ведь в результате, выиграли не те, кто в первый раз показывал хорошие успехи, а другие.
А рыжий детина всё больше распаляется, башкой вертит, словно бы вот-вот с размаху врежет.
— Дмитрий Тимофеевич, ты меня до крайности довёл, — выплевывает он, сверкая глазами. — Я тебя вызываю на кулачный бой! Прямо сейчас.
Поднимаюсь, вскидываю бровь, не скрывая ухмылки:
— Серьезно? А где перчатка? — спрашиваю с нарочитым удивлением.
— Какая ещё перчатка? — он, похоже, не понял намёка, злобно щурится.
— Ну, ты же на поединок вызываешь, — усмехаюсь я, смакуя каждое слово. Толпа вокруг начинает роптать, как вода в котле. И тут замечаю, как стряпуха в красном сарафане — та самая красавица — стоит у прилавка, смотрит на рыжего взглядом полным поддержки и любви.
Становится ясно как день, откуда её ненависть ко мне — это ревность. И в этот момент мне становится чихать на эту Марфу.
— Бой! Бой! Бой! — подхватывает толпа, словно орки, воодушевленные предстоящей схваткой, ликуют, бросая боевой клич.
— Ангары сейчас заняты, там подготовка идет к Олимпиаде по стрельбе.
— К черту ангары, давайте по-старинке, на кулаках.
— До чего же дошло, князья должны драться как простолюдины, махая кулачищами?
— Без вариантов.
Толпа решает за меня?..
Не нравится мне это, доказывать что-то, но похоже, придется. Другого пути не вижу.
Отец, явно смакуя ситуацию, подливает масла в огонь:
— А почему не магический бой? Пускай на улице, но с магией! А не как простолюдины.
Рыжий мотает головой, фыркает презрительно:
— Да ну его магию! Все знают, что Трубецкой не может справиться с огнем, пускай сначала научится шары закручивать. А на кулаках честно будет.
Я криво усмехаюсь, глядя прямо в глаза рыжему.
— Я принимаю твой вызов.
Встаю, и мы с рыжим, под вой толпы восторженных учеников, которым тут без меня явно не хватало зрелищ, выходим на улицу.
Словно река из плоти, все устремляются за нами, а у меня внутри нарастает азарт, кровь кипит, кулаки сжимаются сами собой.
Пора показать им, кто здесь, кто.
Мы выходим во двор, где сразу собирается толпа — зрители, ждущие зрелища.
Я оглядываюсь: вокруг нас кольцо, лица горят предвкушением, кто-то спорит, кто поставит на победу.
Рыжий детина стоит напротив, руки скрещены на груди, насмешка на лице. Демонстративно расчесывает огромными пальцами- сосисками рыжую уродскую бороду.
Я же оцениваю его внимательно, и предполагаемый ущерб, который он может мне нанести. Остается надеяться, что лекарь в Московии опытный. Вылечит всех.
Плечи моего противника широкие, кулаки как булыжники, а взгляд — жёсткий, колючий.
Я сгибаю пальцы, кулаки наливаются тяжестью, чувствую, как напряжение пробирается по всему телу. Ну что ж, вызов принят, отступать некуда.
Остается надеяться, что князь умеет драться, если нет, то я обучу его паре приемчиков спецназовских, и надеюсь, тело наше с ним крепкое — выдюжит.
Мы с рыжим смотрим друг на друга, прикидываем тактику. Он ухмыляется и кивает мне, будто говоря: «Ну давай, покажи, что можешь».
Я сжимаю кулаки крепче, и в этот момент раздается чей-то голос, дающий Рыжий первым идёт в атаку — несется ко мне с размаху, замахивается, как будто собирается снести с ног.
Я успеваю уклониться, его кулак пролетает мимо, но он тут же разворачивается, снова бросается, пытаясь ударить.
— На!
Я быстро делаю шаг назад, а потом резко в сторону — удар приходится в пустоту, и детина рычит, как раненый зверь.
Я использую момент, подступаю ближе и наношу ему резкий боковой в живот. Рука отдает болью, но детина слегка только пошатнулся, отступил на шаг. И тут же злобно усмехнулся:
— Вот так, князь? Это всё, что ты можешь?