— Твою!.. — вырывается у меня сквозь зубы, когда человек двадцать, одно временно нападают на меня.
Их лица преображаются в лики абсолютного почитания Перуна, и я для них всего лишь, агнец, которого надо срочно доставить к алтарю.
Мгновенно осознаю, что любая попытка остановить их не поможет — наоборот, только подогреет их нездоровый энтузиазм.
Они фанатичны до дрожи, до одержимости.
И я им сейчас нужен — живым или, мёртвым.
Они набрасываются на меня, окружая, как звери, не давая и шанса на манёвр.
Их руки хватают меня за одежду, тянут, цепляются за мои руки и плечи, будто стараются хоть крошку этой священной силы передать своему божеству.
Я вырываюсь, отталкиваю их, но все попытки разбиваются о железную хватку десятков рук.
— Да пропустите же! — кричу, уже задыхаясь от злости. — Не трогайте меня!
Но им всё равно.
Их глаза так заворожены, что, кажется, не слышат моих слов — они с благоговением хватаются за меня, как будто это моё приближение к трону станет их шансом на спасение или благословение.
Каждый из них хочет получить манну от почитаемого бога.
Я пытаюсь применить мыслеформы, воздействовать на адептов, чтобы отстали, но, похоже, здесь они просто не работают.
В воздухе висит энергия божественного происхождения, плотная, насыщенная, и мои привычные способы воздействия словно растворяются в этом месте, ударяясь о крепкую стену заклятий.
Я делаю ещё одну попытку оттолкнуть адептов, но руки снова и снова крепко сжимают меня со всех сторон.
Мысленно призываю духов, с мыслью, что это сработает. Хотя бы одного из своего рода, хоть самого младшего из них. Напрасно я стараюсь — духи не слышат мой зов всё из-за той же стены, созданной Перуном, она гасит вибрации молитв, заклятий, обращенных к другим существам и богам.
Здесь его царство, и он никого не пустит в свою вотчину.
Хватаю ближайшего мужчину за плечи, пытаясь встряхнуть его и остановить, но он лишь фанатично смотрит на меня, сжимая руки так, что я даже чувствую боль от его пальцев.
— Я сказал, хватит! Я князь Трубецкой. Да как вы смеете? — рявкаю, но в ответ он лишь шепчет что-то на непонятном языке, словно обращается ко мне как к пророку или к посланнику самого Перуна.
Драться с ними?
Я оглядываю их — безоружных, фанатичных, хлипких.
Нет, не хочется больше крови.
Честно говоря, и запаха горелого мяса в воздухе больше не желаю чуять.
Да и к чему пытаться убивать тех, кто готов отдать свои жизни за божество, на которое они молятся?
Мой внутренний протест растёт, и всё-таки я решаюсь на шаг, который кажется мне единственным выходом.
— Я сам дойду! — громко рычу я.
Глава 11
Моё резкое заявление прерывает их фанатичное рвение, и на мгновение они замолкают.
Воспользовавшись секундой затишья, я с усилием отталкиваю их от себя, прокладывая путь через толпу.
Фанатики расступаются неохотно, словно испытывают отступление как личную боль, но в то же время смотрят на меня с какой-то новой надеждой и трепетом.
— Сам… сам… сам… — проносится шелест по толпе.
— Сам-сам, — бубню я себе под нос, будто убеждаю себя в правильности выбора, к которому меня подтолкнули непреодолимые обстоятельства.
Колючие взгляды на мгновение становятся почтительными и осознанными.
Получается, моё решение приблизиться к трону самостоятельно вызвало у них глубокое уважение.
Сработало! Они поверили в то, что ради них я готов пожертвовать собой? Ради семьи и клана? Это хорошо.
Я начинаю медленно подходить к трону из непонятного материала, который не плавится, не обугливается, стараясь держаться уверенно, хотя внутри меня всё сжимается от гнева.
А в нос забивается дым божественного происхождения.
Этот голос в голове всё ещё отзывается гулким эхом, от которого не могу избавиться, а отдалённый запах горелой плоти туманит рассудок.
Вскидываюсь, отыскиваю взглядом Елену.
На кой я последовал за женщиной⁈ — гремит у меня в голове.
Знал же, что ничего путного из этого не выйдет! Батя всегда так говорил, за глаза, чтобы матушка не слышала, чему он учит меня втайне от нее.
Выдохнув, делаю шаг вперед, к трону.
— Чего ты хотел? — резко вопрошаю я, надменно ковыряя носком ботинка в обугленном полу.
Молнии продолжают потрескивать, ударяя время от времени в пол, но теперь они обдают меня лишь легким жаром.
Расстегиваю верхние пуговицы камзола, чтобы не треснуть от жары, но делаю вид, что так и задумано.
Бог усмехается, его губы кривит усмешка.
По мере того, как я приближаюсь, этот огромный, внушающий ужас и почтение Перун, становился всё выше и массивнее, также как и трон, на котором он восседает.
Трон переливается голубым пламенем, и каждая его деталь излучает холодный, бесстрастный свет, от которого мороз бежит по коже.
Подхожу ближе и, остановившись в нескольких шагах от трона, чувствую всеми фибрами души и кожей, что внимание божества сосредоточено только на мне.
Смотреть ему прямо в глаза я не могу — моментально слепну и закрываю глаза.
— Гадство.
Делаю усилие, чтобы открыть глаза. Нещадно щиплет и очень больно.
Нахожу безопасную точку — упираюсь взглядом в область огромной грудной клетки, сделанной из супер прочного материала.
Отмечаю мысленно, что мужик напротив меня величественный и устрашающий. Сидит на своём огненном престоле, не сводит с меня испытующего взгляда.
Думает, я оробею и поклонюсь?
Не бывать этому.
Стою перед ним, пытаясь сохранять уверенность, хотя внутри клокочет, и распирает от урагана, испытываемых мною чувств.
Делаю десятую попытку заглянуть ему в глаза.
И тут он громко хохочет.
Людская волна удивления проносится по залу и замолкает, концентрируясь у меня на затылке.
Мне приходится заставить себя смотреть прямо на Перуна, не опуская взгляда, несмотря на то, что обжигающий свет голубого пламени разъедает глаза, и я могу выйти отсюда слепцом.
— Вы хотели меня видеть? — спрашиваю нагло.
В конце концов, он бросил вызов, он позвал — и я пришёл. Никак не наоборот.
Мой оппонент молчит, и мне приходится выдерживать его пристальный, тяжёлый взгляд, который, кажется, в самую душу, в суть меня.
Поддерживать это показное равнодушие становится всё сложнее. Его лицо, ещё минуту назад полупрозрачное, теперь кажется материальным — это старик с грубыми чертами и глазами, которые пронзают меня, как острые клинки.
Я чувствую, как сердце бьётся быстрее, но заставляю себя не подавать вида.
— Я князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, — уточняю, надеясь, что использование титула добавит хоть каплю уважения к моим словам. Кто знает, может, это его успокоит или хотя бы собьёт с толку. И зачем ему меня звать, если он не помнит, кто я?
Но едва я заканчиваю фразу, как слышу у себя в голове голос. Громкий, глубокий, как удар колокола, он звучит так близко, будто раздаётся прямо внутри черепа, а не с трона:
— Это ты хотел меня видеть! — голос звучит сурово и насмешливо, в нём слышится превосходство и издевка, как будто я ребёнок, не понимающий, во что ввязался. — Наглец!
— Я? — вырывается у меня в ответ. Но едва произнеся это слово, я осознаю — нет, нет, это совершенно точно не я, не я просил его приходить, не я приводил эту толпу сюда на заклание. Не я просил их умереть за меня.
— Ты! — повторяет он, и каждое слово эхом отдается в моей голове, становясь всё громче и тяжелее. — Ты собрал моих адептов, принёс их в жертву, — продолжает он, протягивая вперёд свою руку, кожей напоминающую сухой пергамент.
Палец направлен прямо на горелые обрывки одежды и обугленные тела вокруг нас. Указующий палец старика, словно метка обвинения, застывает, и я вдруг понимаю, что он не намерен отпускать меня просто так.
Хочет заставить платить.
Черт! Подстава чистой воды.
Чтобы я еще когда-нибудь в этом мире повелся хоть на одну бабу!
— Энергию их жизней я не возьму себе, — добавляет Перун, и на его лице проступает ледяная улыбка. — Я отдам её тебе — вместе с их чувствами, — голос его становится всё тише, но от этого слова звучат ещё жёстче.
Меня пронзает чувство, что я ни черта не понимаю. А то, что мне предлагают — мне не нужно. Это я знаю наверняка.
Чуйка, она же пятая точка, так и кричит: — князь, нам это не надо!
Если бы я хотел почувствовать на себе всё, что эти фанатичные люди испытывали в последние мгновения жизни, я бы скорее сам бросился в огонь.
Этот старик — или бог, или кто бы он ни был — намерен превратить меня в сосуд для их страданий, боли и отчаяния, но я слишком хорошо понимаю, к чему это приведёт.
— Вы хотите сделать меня эмпатом? Нет, спасибо, мне достаточно даров, — пытаюсь отклонить его «подарок», стараясь сделать это с оттенком насмешки. Голос мой звучит хрипло, и, как бы я ни пытался скрыть дрожь, в глазах старика мелькает мрачное удовлетворение.
Он знает, что я пытаюсь играть с огнём — и намерен этим воспользоваться.
Но прежде чем я успеваю снова заговорить, длинная рука протягивается ко мне, преодолевая расстояние между нами с пугающей быстротой.
Ладонь старика — сухая, морщинистая, с ногтями, напоминающими когти, тянется к моей груди, словно собираясь вырвать сердце из моей груди.
Я хочу отпрянуть, но ноги словно вросли в землю.
— Твою ж!
Не могу ни отойти, ни защититься.
В какой-то миг я успеваю заметить отблеск голубого огня на его коже, который на мгновение оживляет её, как будто наполняя новой энергией, и затем чувствую его прикосновение.
Пальцы касаются кожи над сердцем — холодные, не горячие. Этот ледяной прикосновение проходит сквозь грудь, обжигая изнутри, и на секунду я чувствую, как что-то внутри меня замедляется, словно останавливается само время.
Через мгновение удар — словно вспышка молнии, разряд чистой энергии пронизывает меня насквозь.
Меня бьёт током, и вокруг всё заволакивает непроглядная тьма.